Грехи

Чонгук, должно быть, где-то продолбался в последнее время, запоров себе всю карму: может, бабушку через дорогу не перевел, или не сказал «Спасибо» кассиру в супермаркете, — потому что иного объяснения происходящим весь день неудачам он не видит. Конечно, он сам виноват в том, что сел готовиться к зачету по электротехнике поздним вечером, когда уже давно пора было ложиться спать. И сам виноват, что опоздал из-за этого на первую пару, пробормотав будильнику глупое «Еще пять минуточек» и пропустив нужный автобус. Но уж на невкусный кофе в любимом кафе, пропущенную тренировку по футболу из-за затянувшейся пересдачи и самый сложный билет от профессора — на такое нагрешить Чонгук не мог никак. Гук хмуро вглядывается в экран наручных часов, едва различая цифры — 22:07. Он извиняется перед охранником на проходной, что пришлось его потревожить и попросить выпустить из давно закрытого корпуса, чуть ли не на ощупь выбирается с территории института и плетется к остановке, постоянно спотыкаясь в темноте на ровном месте. Вспоминая вся плохое, что сделал за последнее время, Чонгук устало падает на скамейку рядом с расписанием автобусов и решает, что он такого не заслужил. Кажется, на прошлой тренировке по футболу он громко и грязно выругался, получив мячом в плечо. А еще не рассказал никому о новой точке с редкими покемонами. Но на этом список его грехов, вроде бы, заканчивался, и это — совсем не повод выслушивать пятичасовую лекцию о том, что Гук — идиот, и даже не знает, как пользоваться законами Кирхгофа. Чонгук отлично умеет пользоваться законами Кирхгофа, он просто не очень нравится профессору Паку. Для него Чонгук — тупой качок из футбольной команды, а для тренера Кана — задрот с кафедры информатики. И то, и другое не совсем верно, и раздражает невероятно. Гук опускает лицо в ладони и шумно вдыхает. Воздух холодный, свежий и чистый, Чонгук кутается в светлую толстовку поплотнее, чтоб не замерзнуть. Гук бездумно смотрит вдаль, на другую сторону дороги, но ничего не видит: фонарь рядом с остановкой не горит, похоже, местная шпана побила все лампы. Там, напротив — мясная лавка, и от нее всегда доносятся запахи то курицы-гриль, то крови, а то и просто тухлятины, если уборка мусора не приезжает слишком долго. Сегодня тухлятиной тянет намного сильнее. Карма, определенно, издевается над Чонгуком, и посылает вдобавок еще и дождь, льющийся плотной стеной за пределами крыши остановки. Гук раздраженно сжимает губы, надевает наушники и включает музыку, отгораживаясь от шумных ударов капель об асфальт. Эд Ширан на повторе завывает о том, что он влюблен в чье-то тело — Чонгук выдохся настолько, что ему лень даже переключить трек. До автобуса еще минут пятнадцать, Гук опускает веки, надеясь расслабиться, но тут же точно на его макушку падает капля. Чонгук хмурит брови и злобно поднимает взгляд: крыша на вид вполне целая, только узкий просвет прямо над его головой. Гук отъезжает по лавке вбок и краем глаза замечает, что что-то не так. На плече на белой ткани толстовки медленно расползается темное пятно. Чонгук тупо пялится на него, размышляя, откуда оно взялось. Гук уверен, что в последнее время никаких травм не получал, но на всякий случай осматривает кожу — все чисто, — и вновь поднимает взгляд наверх. «Что за… Краску, что ли, кто-то разлил?..» — думает Чонгук и решительно выходит под ливень. Все тело намокает сразу же, толстовка тяжело давит на уставшие плечи. Гук подпрыгивает, цепляется за края крыши, надеясь, что сырые пальцы не соскользнут, подтягивается и залезает наверх. Рассмотреть хоть что-то за струями дождя не выходит, как бы Чонгук ни старался, и он достает из кармана телефон и светит фонариком в темноту. — Блядь! — громко вскрикивает Гук и отшатывается, с трудом удержав равновесие и не выронив телефон. Он снова поднимает трясущиеся руки и, как завороженный, рассматривает тело перед собой. Пустые, стеклянные глаза смотрят куда-то в темноту. Рубашка разорвана, под ней — зияющая дыра, чернота пустой грудной клетки. Мокрая ткань — красная, на ее полосках, на бледных щеках и кистях тела, в темной луже, кругом, по всей крыше — куски мяса и поломанных ребер. Чонгука рвет на ноги трупа. Он отворачивается, вытирает губы мокрой рукой, едва сдерживает крик. Он весь дрожит, но кое-как справляется с собой и набирает номер на экране телефона. — Алло, полиция? Тут труп рядом с универом.

***

— Знаешь, Чонгук, как полицейский я вроде как рад, что ты его нашел, но как твой друг — мудак ты редкостный. Зачем ты туда вообще полез?! Хосок нервно теребит форменный рукав и не улыбается совсем. Если бы Чонгук мог хоть что-то осознавать, ему бы, наверное, стало жутко от этого. Но Гук видит перед собой пустые глаза вместо логотипа на стакане кофе, и хосоковы слова едва продираются сквозь стучащее в голове «Квон Донсок, двадцать пять лет». Умереть в двадцать пять на автобусной остановке, пожалуй, не то, о чем хотелось бы мечтать. — Чтоб я знал, — Чонгук отвечает затравленно, трясущимися руками хватает стакан и едва не разливает на себя весь кофе. — Чувствую себя героем дешевого ужастика. Такого, знаешь, в котором герой слышит в подвале чавканье и скрежет когтей и тут же радостно бежит туда. — Не перебарщивай, в твоем ужастике даже на монстров денег зажали. Точно не знаешь его? Чонгук мотает головой. В полиции быстро вычислили, что погибший Квон Донсок был студентом местного универа, как и сам Гук. Но Чонгук никогда не видел его: он не был силен в социализации и общении с окружающими и, видимо, Донсок был таким же. — Очень жаль. Мог бы помочь следствию, все дела, но нет так нет. Допивай кофе, отвезу тебя в больницу. — Не надо мне ни в какую больницу! — протестует Чонгук и тут же морщится: даже собственный голос заставляет голову болеть нещадно. — Еще как надо. Залечить телесные и душевные раны. Кстати, если никаких монстров не было, откуда следы борьбы? — Хосок кивает на гуковы ободранные руки. Чонгук бормочет в ответ, что после всего он с крыши остановки скорее скатился, чем спустился, и Хосок шумно усмехается. — Ну, я, в общем-то, могу сделать вид, что ты меня убедил, что хорошо себя чувствуешь — пусть даже тебя потряхивает так, что подо мной стул шатается. Мне плевать. Но если ты помрешь от столбняка или случайно напорешься на ножницы от нервного срыва, твоя мама обвинит во всем меня. Взгляд у Хосока серьезный, тяжелый — никак не убеждает в том, что Хосоку плевать. Чонгук закатывает глаза, ставит стакан на стол и встает с места. — Тогда ты ее сегодня и будешь успокаивать, когда позвонит. У меня нет сил. И не надо меня никуда везти, сам дойду, проветрюсь. Может, еще пару трупов найду, — Гук невесело ухмыляется и машет ободранной ладонью. — Будем крайне признательны! — кричит вслед Хосок до того, как за Чонгуком закрывается дверь. Шутить по поводу смерти человека, скорее всего, еще рано, но Гуку настолько хреново, что все равно. Он шагает медленно, щурясь от выглянувшего к утру солнца, движется словно на автопилоте, минуя один перекресток за другим. Наверное, ничего из ряда вон выходящего не случилось. Наверное, каждый человек хоть раз в жизни встречает труп. Если и не каждый первый — то каждый второй уж точно. Хосок, вон, столько их повидал, что будто не только за себя отдувался. И ничего, живет же. «Живет. А Квон Донсок — нет», — горько усмехается про себя Гук, толкает дверь в кабинет терапевта и замирает на пороге. Чонгук довольно часто бывал в больнице — то простывал, то травму на футболе получал, — и каждый раз его встречал один и тот же пожилой доктор Ли с широкой улыбкой и такими же широкими седыми усами. Парень, что сидит сегодня в кресле, закинув босые ноги на стол и быстро бегая пальцами по экрану телефона, — точно не пожилой. У него русые, ни капли не седые волосы и огромные круглые очки в половину лица на широком носу. И совсем нет усов. — А где доктор Ли?.. — глупо спрашивает Чонгук, все еще стоя в дверях. — Вы, типа, новый доктор? — Конечно, смотри, у меня даже бейджик есть, — парень, не отрываясь от телефона, тычет пальцем себе в грудь — Чонгук едва разбирает надпись «Доктор Ким», — и все же поднимает взгляд на Гука. — А ты чего так хреново выглядишь? Что, Квона увидел? У Чонгука сердце начинает биться с бешеной скоростью, пальцы холодеют и дрожат. «Какого, к чертям, Квона? — проносится в голове Гука. — Он что, знает Квон Донсока? Знает, что его убили? А может, это он…» — Ну, Стремного Квона, — продолжает как ни в чем не бывало доктор. — Это наш местный больничный призрак. И правда стремный, до жути. У него в груди дыра насквозь, и он в нее все время свои призрачные ручонки сует, — доктор Ким с непонятными звуками, которые, видимо, должны были обозначать вой, изображает призрака, а после вновь смотрит на мертвецки бледного Чонгука. — Эй, я ж шучу, ты чего. Садись, зануда. Доктор Ким машет рукой на стул, провожает Чонгука глазами и опускает, наконец, голые ноги на пол, широко улыбаясь. — Ладно, что тут у нас… — бормочет доктор, утыкаясь взглядом в карточку больного. — Чон Чонгук, двадцать лет, студент, аллергии на лекарства нет. Что Вас беспокоит, господин Чон Чонгук? Вскоре Гук выходит из кабинета с кучей бумажек с рецептами и головой, гудящей еще сильнее, чем раньше. Еще несколько часов назад найденный труп был самым странным из всего, что происходило с Чонгуком в его жизни, но теперь новый доктор грозится занять первое место в этом топе. Хотя, Гук уверен, спроси кто у него, что странного в этом докторе, кроме крайне негигиеничного желания оставлять босые ноги на любых поверхностях (кажется, он даже пытался закинуть их на чонгуковы колени пару раз), — Гук не смог бы ответить. Наверное, все дело в том, что стоит все-таки спать по-человечески. Тогда и люди вокруг будут казаться нормальными, и шутки со случайными фамилиями будут казаться шутками, а не чистосердечным признанием. Чонгук не очень помнит, как оказывается в любимой кофейне, как заказывает у пухлогубого баристы, что впервые на памяти Гука выглядит чуть ли не хуже его самого, горячий чай вместо кофе, и как добирается до дома, даже не заглянув на точку с редкими покемонами. Чонгук запивает успокоительное чаем и засыпает мгновенно.