Львёнок

Ночью я никак не мог уснуть. Дориан спал на соседней кровати, а его руки и ноги напару с одеялом свешивались с кровати. Когда он спит, с его лица пропадает эта наигранная небрежность. Внутренний клоун засыпает и Дориан становится немного похожим на человека. Я перекатился на спину и ещё раз прокрутил в голове сегодняшний день. Когда мы пришли домой, то застали Эрну и Мишель сидящими в гостиной. Женщина насвистывала какую-то незнакомую мне мелодию. Девочка сидела на табурете рядом с пианино, подтянув ноги к подбородку, и гневно сопела. Как потом сказала Эрна, Мишель обижалась на Дориана ровно до того момента, как мы появились в дверях гостиной. На меня же она не обижалась вообще. Возможно, не считала за человека.  — Вы были на набережной? — с улыбкой спросила Эрна. В руках у неё была толстая книга, названия которой я не мог разглядеть.  — Нет, — брякнул Дориан, заваливаясь на одно из кресел.  — В парке?  — Не-а.  — А где вы были? Мы переглянулись. И что отвечать? «Мы были в баре?» Наши переглядывания не укрылись от Эрны. Она нахмурилась:  — Дориан? Тот зачастил на французском со скоростью пулемёта. Из всей его речи я понял только «русские» и «квас».  — Где бутылка с квасом? — с отчаянием утопающего спросил меня Дориан. Хлопнула входная дверь. Появление Франсуа спасло нас от дальнейших расспросов, поэтому мы радостные протопали, как слоны, на кухню — ужин откладывался только из-за него. Вообще, как я узнал в тот же вечер, перед сном, у Дориана, у них в семье существовали строгие правила. На мой взгляд их было даже как-то слишком много. И вот некоторые из них. Не опаздывать на завтрак/обед/ужин. Опоздавший моет посуду за всех. Кушают все вместе и только на кухне. Никаких «кофе в постель». Когда я ещё не знал этого правила и уселся с чаем в гостиной, Эрну чуть кондратий не хватил. Возвращаться домой не позже двенадцати. Исключение допускалось только для Франсуа, и то только тогда, когда он уезжал в командировку и возвращался поздно ночью. Никаких крепких спиртных напитков в доме. Вино — ни разу не алкоголь, к слову! Не более пяти друзей в доме одновременно. Правда, с моим приездом это правило умерло как-то само собой. Никакой громкой музыки после восьми. Исключение — фортепиано, стоящее в углу гостиной, но после десяти запрещалось и оно. Франсуа, как я узнал тем же вечером, прекрасно играет и учит играть Мишель.  — Умри, но съешь всё, — сказал мне Дориан, когда мы сели за стол. Эрна мурлыкала что-то себе под нос и накладывала мне еду. Спагетти болоньезе — любовь всей моей жизни.  — Мама две недели ходила и придумывала меню на праздничный ужин. Тебе лучше не знать в какой панике она пребывала, когда неделю назад вдруг поняла, что у неё не получается безе для пирога. Она спустила тонну денег на яица и сахар, пытаясь научиться его готовить. Я не стал возражать, а только молча впечатлился — если женщина за две недели продумывает меню, то это что-то да значит. И уж тем более, если тратит семейные деньги на яица и сахар! Я и правда чуть не умер пока ел. Спагетти, булочки и чай с молоком, тушеная говядина с овощами, утка с яблоками, пирог с очень приличным безе… а мне при этом надо было ещё и что-то говорить. Тут самое время пожалеть меня-незадачливого-гурмана. *** Дом на улице Буало оказался двухъярусным. На первом этаже — гостиная, кухня, столовая, туалет и ванная. Комната Дориана была на втором этаже. Рядом, ближе к лестнице, комната Мишель. В конце коридора — совмещённый с душем туалет. Потом коридор заворачивал направо и через пару метров открывал двери в небольшую спальню Эрны и Франсуа. Крошечная гостевая спальня спальней была только в теории. На деле же она выполняла функцию кладовки, в которой помимо прочего барахла отчего-то стоял холодильник с навешанными на него магнитиками. Вот, собственно, весь второй этаж. Комната Дориана, наша комната, была где-то на треть больше комнаты Мишель. Негласно она делилась на спальную зону и зону «че-хочу-то-ворочу». В левой части — две кровати жались к стенам. Между ними — большая тумба со всякими полочками и ящичками. Справа — большой угловой стол. Уроки мы учили вдвоём, одновременно, и недостатка свободного места совсем не ощущалось. Рядом — шкаф купе. По стене ползли всевозможные полочки, усеянные фотографиями в рамках, дипломами, даже медалями, сувенирами. Под самым потолком я заметил несколько кубков с застывшими людьми, но в какому виду спорта они принадлежали определить так и не смог. На одной из полок я заметил большую соломенную шляпу и старый дырявый носок. Наверное, тоже память. Полки бросались в глаза, поэтому неудивительно, что я первым делом подошёл ним.  — Ты был в Диснейленде? — присвистнул я. Дориан хмыкнул:  — Скука смертная. Сам убедишься. А вот тут Хайд Парк в Гамбурге, вот там круто… И он тыкает пальцем на себя, сидящего с перекошенным лицом на одном из самых крутых виражей аттракциона. К слову, я бывал в том парке. И, по правде сказать, такого лица, какое скорчил Дориан, я не видел даже у девчонок. Балерин. С котиками. Я хмыкаю и рассматриваю фотографии дальше. Узнаю маленькую Мишель, которая сидит на лошадке-качалке. Там ей лет шесть, но эти глаза не узнать невозможно. Эрна машет и улыбается, стоя на морском берегу с полосатом чёрно-белом купальнике. Франсуа, скрестив руки, без тени улыбки стоит на фоне Пизанской башни и косится на толпы «оригинальных» туристов. На соседней фотографии Дориан, которому лет десять, хмурится, глядя на камеру. На заднем фоне видно какое-то деревянное здание. За спиной мальчика стоит, положив руки ему на плечи, девушка с тёмно-рыжими волосами. На щеках у неё милые ямочки, а улыбка несколько грустная. Чертами лица она мне кого-то напоминает, поэтому я останавливаюсь и беру рамку в руки: — А это кто? Дориан заглядывает мне через плечо, а потом забирает рамку и любовно проводит пальцем по ее лицу. — Это Габриэль, моя двоюродная сестра. Она жила с нами сколько я себя помню — когда ей было три, ее родители погибли при пожаре. Поэтому Франсуа привел её домой и мы росли все вместе. Сейчас она учится поварскому искусству в Париже. Он сунул мне фоторамку и пошёл к своему столу. Фотография как будто прилипла к рукам. Сейчас я отчетливо разглядел в ее лице некоторые черты, которые были присущи Франсуа. Тот же разрез глаз и такие же ямочки при улыбке. — Какая у вас разница в возрасте? — почему-то спросил я. Дориан ухмыльнулся, доставая из-под стола какой-то длинный свёрток. — Хочешь подкатить к моей сестре, Тимоте? Я фыркнул и наконец вернул фото на место. — Нет, просто не могу понять по фотографии. Тут ей лет пятнадцать, а тебе около десяти. Угадал? — Почти, — криво ухмыльнулся Дориан, развязывая какие-то мудреные узлы, стягивающие свёрток. — Мне девять, почти десять, не сильно ошибся, а ей уже четырнадцать. — А выглядит старше… Что там у тебя? — я наконец обратил внимание на сверток. Дориан развязал тесемки с одного конца, а теперь бился над узлами с другой стороны. — Ты сказал, что ты спортсмен? — вопросом на вопрос обратился ко мне парень. — Чем занимаешься? — Раньше занимался боевыми искусствами. Карате, тхэквондо, айкидо. Но меня отовсюду выгнали. Отец посмеялся и стал учить меня сам. А сейчас занимаюсь конным спортом. Дориана аж перекосило: — И этот по коням сохнет, с ума сойти. Надо было поселить тебя к Мишель, вы бы спелись с ней. Я улыбнулся, садясь на полагавшуюся мне кровать: — Не любишь лошадей? — Я их боюсь, — сухо сказал Дориан и поспешил перевести тему: — А чего тебя выгоняли с секций? — Я вот боюсь собак, так что не страшно. Но учти: если мы решим натравить друг на друга лошадь и собаку, то последняя точно проиграет. — Ты не ответил на вопрос. — Ты тоже. Дориан вопросительно вскинул брови. Я криво ухмыльнулся и кивнул на сверток: — Что там? Пару секунд он молчал, изучая меня взглядом, а потом поманил рукой: — Смотри. Я подошел к столу и уставился на сверток. В него явно было завёрнуто что-то длинное и металлическое, судя по звуку. Дориан с торжественным лицом развернул плотную ткань и моим глазам предстал ворох рапир, шпаг и сабель. Я углядел даже казачью шашку, явно не предназначенную для активного рубления голов. В отдельных кармашках я разглядел короткие ножи, в том числе и так называемые «бабочки», несколько кинжалов и пару причудливо загнутых ножей (клянусь своей селезенкой, когда я увидел керамбит — мое сердце пропустило пару ударов). Несколько сувенирных национальных кинжалов явно были украшением этой небольшой коллекции. — Вау. — только и мог выдохнуть я. Мой названный брат не смог сдержать самодовольно улыбки. Дориан занимался фехтованием. Недалеко от дома на улице Буало находилась школа фехтования, в которую он и ходил. Недели через две, с началом тренировок, он затащил меня и туда, но об этом позже. Я в немом восторге потянул свои загребущие лапы и с трепетом взял первое, что подвернулось под руку. Первым оказалась короткая шпага с красивой резной гардой. — Крутая шпага! — Это рапира. — со знанием дела поправил меня Дориан, улыбаясь моей реакции, — Шпага длиннее, и у неё три грани. Рапира короче, а граней четыре. Я осознал, что стою как дурак со рапирой в левой руке и, чтобы не казаться идиотом, сделал пару взмахов. Судя по дикому ржанию Дориана из-за спины идиотом все же показался. Я обернулся, чтобы выяснить причину такого веселья, но мне тут же протянули что-то. Приглядевшись, я узнал самую обычную саблю. — Я тоже предпочитаю рубить, а не колоть. Держи, это тебе больше подходит. Сабля удобно легла в руку. — А на сколько различается шпага и рапира в длинне? — спросил я, не решаясь сделать саблей взмах, понимая, что буду выглядеть кретином. Дориан развёл большой и указательный палец примерно на 10 сантиметров и ответил: — Примерно на столько. — Чем это вы тут измеряете? — раздался недовольный девичий голосок из дверного проема. — Исчезни, — буркнул Дориан, намереваясь захлопнуть дверь, но Мишель уже ужом проскользнула в комнату и уселась на мою кровать: — Тим, — сказала она на русском, — это я сделала тебе постель с бельём! Если мой брат будет предложит меняться, то не согласись! Последнее слово она произнесла так повелительно, что у меня даже мурашки пробежали. Девочка тем временем поглядела на застатого врасплох Дориана, который с красными ушами стоял посреди комнаты с рапирой и саблей наперевес, и сказала, уже на французском: — Мама запрещает тебе играть со своими мечами дома. — Знаю, — буркнул Дориан, возвращая оружие в сверток и принимаясь завязывать тесемки. — Спускайтесь в гостиную, вас зовёт мама. Девочка встала, улыбнулась мне, цокнула языком на брата, и выскользнула из комнаты. — Откуда ты достал всё это? — я кивнул на сверток. — Что-то достал папа, что-то привезли друзья. Я хотел развесить парочку по комнате, но мама не разрешает. — Я тоже хотел развесить свой арсенал в комнате, но мне не разрешал отец, — я вспомнил, как я мечтал повесить боксерскую грушу в комнате, пока занимался тхэквондо. Брови Дориана поползли вверх: — Что ты хотел развесить по комнате? Лошадиную тушу? Мы рассмеялись. Плохое настроение Дориана как рукой сняло, и мы наперегонки ринулись в гостиную. — Никакой беготни в доме, молодые люди, — пробасил Франсуа, когда мы пронеслись мимо него. Я остановился, чтобы извиниться, и заметил в его руках ноты. — Вы играете? — Мы играем, — Франсуа поправил выбившиеся листы и прошёл в гостиную. Гостиная была не слишком большая, но всё же больше зала в нашей кировской квартире. Фортепиано стояло прямо рядом с дверью, справа. Слева — большой книжный шкаф. В центре — большой бордовый диван и такое же кресло, прямо перед телевизором, который втиснулся между двумя большими окнами, сейчас задёрнутыми тяжёлыми бархатным шторами. На зеркальном столике из тёмного дерева стояла небольшая ваза с пышным букетов каких-то незнакомых мне цветов. В дальнем углу комнаты был искусственный камин и плетеное кресло-качалка, в котором уже уютно устроился Дориан. Эрна, что-то вязавшая сидя в кресле, улыбнулась, когда мы с Франсуа появились в дверях гостиной. — Ну наконец-то! — воскликнула Мишель, вскакивая с табурета. — Она тебе целый концерт приготовила, — протараторил Дориан, как кот потягиваясь перед камином. — Целую неделю мучила отца с просьбами подыграть ей. Мишель кинула на брата гневный взгляд, но, судя по всему, поняла не все его слова. Очевидно, беглую английскую речь она понимала из рук вон плохо. Франсуа тем временем открыл ноты и подсел к дочери. А потом они начали играть в четыре руки. Когда мать впервые отвела меня в музыкальную школу, то мне дали выбор. «Выбирай что нравится!» — сказала она, и ушла в кабинет к директрисе, своей хорошей подруге, оставив меня в коридоре, оглушённого треньканьем и пиликаньем. И я добросовестно стал выбирать. Скрипку я отмёл сразу. Пиликанье, похожее на чей-то визг, и одобрительные похвалы преподавателей вогнали меня в ужас. Флейта заунывно фальшивила, балалайка отвратительно тренькала, а гитара в неумелых руках какой-то девчонки, выдавала изломанные гаммы. Через три года, побывав в лагере, я изменю свое мнение об этом инструменте, отчего и буду учиться играть на гитаре, но тогда я готов был бежать от гитарного класса. Но самый большой ужас я испытал тогда, когда заглянул в двери класса фортепиано. Огромная, с кита, женщина сидела рядом с хлипкого вида парнишкой, который в слезах и соплях пытался дотянуться короткими пальчиками до клавиши. Размаха пальцев не хватало, поэтому женщина, гневно потрясая подбородками, захватывала своими сосисочными пальцами с красными ногтями тонкий мизинец мальчишки, и вколачивала его в клавишу, приговаривая «ЛЯ, ЛЯ, ТУТ ЛЯ, БЛЯ». Естественно, я бежал оттуда не видя куда бегу, потому и оказался в другом крыле. Там из-за двери доносился виртуозный джаз и моя истерзанная душа, наконец, выбрала себе инструмент по вкусу. Если бы в той приоткрытой двери я не увидел бы страшную женщину-кита с красными когтями, если бы нестройные звуки какого-то «чижика-пыжика» не прерывались чужими всхлипами, я бы не стал бежать (по крайней мере так быстро), а если бы я услышал то, как двенадцатилетняя девочка с суровым усатым мужчиной играет в четыре руки Моцарта… Клянусь, я бы не добрался до того кабинета, полного звуков джаза, а остался бы под дверью, зачарованный мелодией фортепиано. От оцепенения я очнулся со звуком последнего аккорда. — Очень красиво. Вы прекрасно играете, — на французском сказал я, и Мишель зарделась, смущённо улыбаясь. Франсуа степенно складывал ноты, чуть улыбаясь кончиками губ. Не понятно, то ли он улыбался похвале, то ли он заметил реакцию дочери. — Я им то же самое говорил, — на французском же отозвался Дориан. — Миша хотела уже забросить фортепиано так же, как забросила скрипку, но отец ей не позволил. У неё талант, скажи, старик? — У тебя тоже талант, просто ты его хоронишь, — промурлыкала Эрна, перебирая пальцами петли на спицах. — Да-да, именно этим и занимаюсь шестнадцать лет к ряду, — в тон ей ответил Дориан, закутываясь в бордовый пушистый плед. — Тимоте, а ты на чём-нибудь играешь? — спросил меня Франсуа, опасливо покосившись на Эрну. Мать семейства прицеливалась клубком зелёных ниток в бордовый кокон, покачивающийся у камина. — На саксофоне и на гитаре, — ответствовал я, с интересом глядя на готовую разразился бурю. В тот момент кокон пледа раскрылся, рождая восхищённое лицо бабочки-Дориана: — НА САКСОФОНЕ? — восторженно провыл он. К несчастью, клубок зелёных ниток, брошенный мгновением ране, достиг свой цели. С глухим звуком клубок впечатался в лицо незадачливой бабочки. — МАМА!!! Смех Эрны влился в наш хор, и Дориан, обижавшийся целых пять секунд, наконец разулыбался, глядя на нас. — Чего ты так лыбишься? — спросила Мишель, утирая слёзы. — Ничего. Просто, — продолжал лыбиться Дориан, — именно так я представляю себе идеальный семейный вечер. Лет сто таких не было. — Я могу кидать тебе в лицо всякие предметы всю ночь, если надо. Ты только скажи, — торжественно произнес я, чем заслужил чувствительный толчок в бок через минуту, когда мы поднимались вверх по лестнице в нашу комнату. — А что ты так удивился саксофону? — спросил я, когда Дориан прикрыл дверь и принялся рыться под кроватью. — Ну… саксофон — это круто! У нас в студии есть парочка саксофонистов, но они те ещё ботаники. Я уж грешным делом начал думать, что все саксофонисты такие ушлёпки. — Я могу прикинуться ботаном, если хочешь. Скажем, час в день я могу ворчать и обсуждать твои пороки. — А рядом буду стоять я, погруженный в свои непорочные мечты. — подхватил Дориан и кинул на меня беглый взгляд. — Фицджеральд? — узнал я. — Он самый, старина! Дориан наконец вылез из-под кровати и мы несколько секунд улыбались друг другу, как старые друзья над шуткой, понятной лишь им двоим. — Сумка. Дориан поднял руку с синей найковской сумкой. С угла торчал большой лоскут пыли и у меня от одного только вида засвербело в носу. — Сумка. — повторил я, стараясь не чихнуть. — Твоя. — Мо-яЧХААА! — Твоя, дурень. Будь здоров. Ходить в школу. — Спасибо… Только её бы почистить. У меня дикая аллергия на пыль, сразу начинаю чихать и чесаться. — На пыль?.. Дориан беспокойно огляделся. Любая поверхность в комнате была покрыта слоем пыли. Не слишком большим, но достаточным, чтобы свести меня с ума от зуда в носу и горле, останься я в комнате больше, чем на пять минут. — Тогда так. — Дориан посмотрел на меня. Серьезности в его взгляде хватило бы на пару заявлений общемирового масштаба. — Возьми в ванной тряпку, с сушилки, а я за пылесосом. Перед сном приберёмся. Мы прибирались почти час. Запала Дориана хватило только на разгребание барахла из-под его кровати. Да и то, он только вытащил всё в центр комнаты, в каком-то детском рюкзаке нашёл свой старый дневник десятилетней давности, и теперь с упоением его читал, иногда с истерический смехом зачитывая мне особо смешные моменты. — А вот ещё, послушай: «Сегодня мама испекла яблочный пирог, а мы играли в пиратов. Мы спланировали налёт на вражеское судно и захватили сокровище. Когда половина сокровищ была уничтожена, к врагу пришла подмога в виде кухонного полотенца и мы были вынуждены с позором отступить». — Поверить не могу, старик. Дневник? Серьёзно? Лёгкие сигареты, светлое пиво. Дневник. А ты не гей случаем? — Нет, — отозвался Дориан, с шелестом переворачивая страничку, — я би. А вообще, уткнись, мне было шесть. — Это ты с Габриэль кухню грабил? Сперва я подумал про Мишель, но ей тогда, выходит, было два года. — Нет, что ты, — ухмыльнулся Дориан, закидывая дневник обратно в рюкзак и наконец начиная разгребать своё барахло. — Габриэль всегда была правильной девочкой. Иногда, видимо по большим праздникам, она тоже чудила, но чаще всего мы её терроризировали. Кстати, сейчас она уже не такая зануда, но в детстве той ещё занозой была… Тебе нужны трусы? Я вскинул брови: — …Что? — Трусы. Надо? — четко проговаривая слова сказал Дориан, помахивая мне черными плавками. — …Зачем мне твои плавки, Дориан? Тот флегматично пожал плечами, кидая несчастные трусы в кучу грязных беспарных носков. — Ну ты с одной сумкой приехал, вдруг для полноценной жизни тебе не хватает только чистых трусов… ладно, просто трусов. Но можно же постирать, не смотри на меня так!!! Я заржал. — Спасибо, Дориан, но у меня есть трусы, притом чистые. Но если мне понадобятся твои — я обязательно дам знать. — Не стесняйся, — зевнул братец, довольно сгребая тряпьё руками и запихивая все обратно под кровать. В этот момент он очень походил на одного харизматичного героя из Властелина Колец. Я улыбался, глядя в потолок, пока Дориан сопел в паре метров от меня. Мой первый день в Лионе закончился, и закончился замечательно. Во втором часу ночи меня все же начало клонить в сон. Сквозь накатывающее беспамятство я услышал, как тихо скрипнула дверь, и раздались легкие шаги. Кто-то поправил мое одеяло и аккуратно, чтобы не разбудить, погладил по голове. Через пару секунд раздалось шуршание со стороны Дориана — его одеяло тоже возвращалось на законное место. Еще десять секунд — и шаги с той же легкостью выскользнули за дверь. За один короткий день Эрна подарила мне больше материнского тепла, чем моя родная мать за все мои пятнадцать лет.