Львёнок

# 3. Эхо. # 3. Эхо. Лион — большой город. За два года я уже успел отвыкнуть от присущего большим городам оживлённого ритма. Приезжему Лион может показаться местом «эй, где-то я это видел». Мне, как человеку, бОльшую часть своей жизни прожившему в Санкт-Петербурге, Лион показался слишком, слишком знакомым. А вечером — особенно, но про это позже. Город делят на старый и новый. В старом — раздолье для любителей истории вроде меня, в новом — развлечения и вечерние свистопляски для типичных раздолбаев, опять же, вроде меня. Отчасти поэтому я полюбил этот город. Тонна музеев, исторических мест и просто живописных монументов — всё на ваш вкус. Праздники, особенно праздник света, фестивали — бери, не хочу. Я очень хотел увидеть настоящий Лион своими глазами, и очень боялся, что пяти месяцев мне может не хватить. Именно поэтому я так ждал этой обзорной экскурсии. Дориан шёл чуть впереди, оставив меня на растерзание Мишель. На русском она говорила довольно бегло, но то ли от волнения, то ли от смущения, то ли просто от скорости часто допускала глупые ошибки в окончаниях. Пока Дориан шёл впереди, засунув руки в карманы олимпийки, и насвистывал какой-то случайный мотивчик, я отбивался от вопросных атак маленькой и очень настырной девочки. Я старался отвечать как можно более кратко, не столько для того, чтобы быть понятным, сколько для того, чтобы успеть ответить на все эти вопросы. Выглядел наш диалог примерно так: — Сколько тебе лет? — Пятнадцать. — Ти-мо-фей. У тебя есть короткое имя? — Тим. — Я больше люблю Тимоте. Это имя… французское.  — Да, это французский вариант моего имени. — Мне нравится русские имена. У некоторые красивое звучание.  — Да, есть такие…  — У тебя не красивое.  — Ну спасибо.  — Пожалуйста! У тебя есть много друзей?  — У меня много приятелей, но друзей не много.  — Как зовут твоего лучшего друга?  — Надя. Полное имя — Надежда.  — О, красиво звучит! Почти как «одежда»!  — Да, красиво. — мне подумалось, что после её «красиво звучит» Мишель хотелось сказать «не то что у тебя», но она просто не знала как.  — А у тебя есть братья или сёстры? Я замялся.  — Два брата и ещё один сводный.  — Сводный?  — Не родной. Он сын моего отчима.  — Ааа. Это твой новый папа? -…Можно и так сказать.  — Что?  — Да.  — Когда у тебя день рождения?  — Тринадцатого января.  — А ты веришь в Санта Клауса?  — Я верю в Деда Мороза.  — Это русский Санта Клаус?  — Он почти как Санта Клаус, только круче. Около двадцати минут мы спорили кто же круче, Санта Клаус или Дед Мороз. Конечно, в Деда Мороза я не верил, но не падать же в грязь лицом перед двенадцатилетней девчонкой! Мы, похоже, говорили слишком громко — прохожие оборачивались и изумлённо провожали нас взглядом. Дориан, шедший впереди, то и дело поглядывал на нас, явно желая знать в чём суть спора, но за незнанием языка ему приходилось театрально закатывать мне глаза за младшую сестру, тяжело вздыхать и опять шагать вперёд. Таким образом мы прошли квартала четыре, а потом Мишель заметила школьных подруг и побежала к ним, крича на всю улицу что-то вроде «Вот он, вот он, я же говорила, оно настоящий!»(Ей-богу, в тот момент я почувствовал себя Франкенштейном). Девчонки смотрели на меня во все глаза, а у меня всё внутри связалось в узел от того, что наш диалог с Мишель придётся продолжать в троекратном размере. Тяжёлая рука Дориана схватила меня за плечо и рванула в сторону.  — Что стоишь, бежим! Я толком ничего не понял, как обнаружил себя бегущим за Дорианом. Он повязал олимпийку на пояс и остался в чёрной футболке. Мы завернули за угол и остановились. Парень наклонился, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша. Я тоже немного запыхался.  — Ты чего? — пропыхтел Дориан, стараясь восстановить дыхание, — Не устал? Я покачал головой.  — Спортсмен? Я припомнил два года тренировок, когда в шесть утра, а когда в десять вечера, когда задница напару с ляжками превращалась в один огромный фиолетовый синяк; как полутонная живая туша наступала на босые ноги, когда лошадей приходилось купать; когда тебя на животе тащили по триста метров по полю, а ты не мог отпустить этот чёртов повод, потому что иначе потом ищи-свищи коня в поле. Припомнил, как вечерами, возвращаясь домой, закидывал ноги на стенку и клялся себе, что это был последний раз, как я приближался к лошади, а на утро вставал раньше пяти и ехал на ипподром — кормёжка начиналась в пять, а надо было ещё убрать в нескольких денниках. Разумеется, без этого никуда, ведь денег на тренировки мне никогда не давали, а впереди первые старты. И, кстати говоря, мне были очень нужны собственные краги… Я улыбнулся:  — Спортсмен. Дориан ухмыльнулся и хлопнул меня по спине:  — Я тоже. Идём, покажу кое-что! В Лионе масса интересностей. Может быть они и не представляют глобального значения, но от этого они своей прелести не теряют. К примеру, перед мэрией стоит конная статуя, символизирующая реку Гаронну. Никакой реки Гаронны в Лионе нет и не было, а статуя вообще была сделана в Бордо, так что никакой смысловой ценности она не несёт. Зато у этих коней есть когти и временами из ноздрей идёт пар. Прикольно. Или, что в разы интересней — трабули. В Париже во времена революций были оборудованы катакомбы — подземные ходы, которые могли вывести бегущего монарха из города. В Лионе аналогом катакомб стали трабули — узкие петляющие улочки, врезанные прямо в здания старого города. Многие из них сейчас восстановлены и терпят нашествия туристов — трабули стали фишкой Лиона. А некоторые находятся в плачевном состоянии, и лучше вообще туда не ходить. Мы, конечно же, облазили все, до чего могли добраться. Я хотел увидеть знаменитый расписной дом, находящийся на углу набережной Сент Винсент и улицы Ла Мартиньер. На ней можно было найти людей с мировым именем, жизнь которых была тесно связана с Лионом — Экзюпери, братья Люмьер, Ампер, Рабле. Но была одна проблема: я не знал с чего начать. Хотелось всего, сразу, много и с вареньем. Решением моей проблемы стал Дориан. Всего-то и стоило, что попросить его отвести меня куда-нибудь. И именно поэтому мы пошли в пивнушку. Едва оторвавшись от девчонок Дориан вытащил из олимпийки пачку сигарет и закурил. Он подумал пару секунд, а затем великодушно протянул её мне:  — Куришь? Я нахмурился:  — Не совсем. Дориан приподнял брови:  — Чувак, ты либо куришь, либо не куришь. Я пожал плечами и вытащил сигарету, прикурил и кинул пачку обратно Дориану. Сигареты были лёгкие — отец курил крепче. Серый часто говаривал, что с таким отцом и курить не надо — сиди себе рядом и дыши, этакий пассивный курильщик. Я затянулся и даже не закашлялся с непривычки. Зато Дориан то и дело покашливал.  — Чувак, — протянул я, стряхивая пепел, — ты либо куришь, либо не куришь. Я затянулся последний раз, потушил окурок о металлическую мусорку, и выдохнул дым на Дориана, который кашлял и бесцельно жёг сигарету.  — У нас такие девушки курят. Ну знаешь, те, которые танцуют балет и любят котиков. Дориан смотрел на меня круглыми глазами. Потом, парой месяцев позднее, он признается, что курит, чтобы голос хоть как-то стал более мужественным:  — Ты меня вообще слышал? Я говорю как Губка Боб, чёрт возьми. Посажу голос, хоть немного. Оперным певцом я всё равно никогда быть не хотел, знаешь ли… Это одна из самых бредовых затей, которые я когда-либо слышал в жизни. Но, как ни странно, она отчасти сработала — ко времени нашей последней встречи появилась характерная хрипотца, хотя и сам по себе голос, как я и предполагал, всё же стал ниже. Это не так называемый «бархатный баритон», а скорее разбойничье гиканье. В общем-то, образу Дориана это идёт. Мы дошли до бара на улице Сюли. Дориан задумчиво провёл рукой по волосам — этот его жест я буду созерцать ближайшие пол года, а потом и через пять лет, когда брат приедет ко мне в гости без всякого предупреждения, с одной сумкой и кривоватой ухмылкой.  — Тим, — впервые назвал он меня тем именем, к которому я привык, — слабо прикинуться британцем? Я удивился, но всё же не стал задавать вопросов, а лишь уточнил:  — Англичанин? Ирландец? Шотландец? Дориан с немым восхищением глянул на меня и ответил:  — Любого, но с самым убедительным акцентом! Я прикинул, какие британские сериалы я смотрел, и смогу ли я изобразить что-то подобное. Решил остановиться на шотландском. Всего-то и стоит прикинуться имбецилом-русским, вчера заговорившим на английском.  — Тогда я из Шотландии. И зовут меня Тим. Кстати, я на самом деле привык, что меня все зовут Тим.  — О’кей, Тим. Ты — Тимоти… какая там у тебя фамилия?  — /польская фамилия/. -…Тимоти Смит. Приехал из Великобритании, будешь жить у нас пол года, всё как обычно. Владелец этой забегаловки русский, и жена его тоже русская. И я…  — Хочешь корыстно использовать русского под рукой, чтобы подслушать их тайные замыслы?  — Схватываешь налету, брат! — восхитился Дориан, — На самом деле просто хочется учудить что-нибудь, но что-то ничего оригинальнее не идёт в голову. Этот русский нормальный мужик — не парится по поводу возраста, хотя это ему аукается взглядами жены… в любом случае, постарайся не налажать.  — На моей родине говорят «не учи учёного».  — А у нас говорят «старую обезьяну не надо учить строить рожи».  — Звучит глупо.  — Уверен, у вас в России тоже полно глупых пословиц.  — Не понимаю о чём ты, — сказал я, пародируя шотландский акцент, — у нас, в Шотландии, все пословицы изысканны и непринуждённы. Дориан усмехнулся и подтолкнул меня в сторону входа:  — То что надо! Пошли! Это был обычный, ничем не примечательный бар. Приглушённый свет, ламповая атмосфера, запах пива, французский на повышенных тонах и мы, два парня, замершие у входа. Дориан пихнул меня под рёбра:  — Что стоишь? Веди себя естественно, а то не нальют! Я кинул на него беглый взгляд:  — Я не буду пить. Дориан досадно поморщился:  — Только не говори, что ты не пьёшь! Я попытался подавить улыбку:  — Не в первый день. Дориан с нахальным видом плюхнулся на стул за барной стойкой:  — Живой кто есть? — громко спросил он на французском.  — Что разорался? Из-под стойки появилась голова лысеющего мужика лет сорока. Видок у него был тот ещё — он явно не тянул на тот образ бармена, который мы привыкли видеть в фильмах. Он не протирал стойку или стаканы чистой тряпочкой, не носил чистой одежды «по форме». Он создавал впечатление человека, который выползал из-под стойки только для того, чтобы плеснуть пойла очередному клиенту, а потом вновь скрыться под стойку в туман собственного перегара.  — Николя! — неподдельно обрадовался Дориан. Я бы не удивился, если бы он засучил ножками от такой радости. Я всё же утерпел и не стал проверять, болтает он ногами или нет.  — Здорово, что ты работаешь! — продолжал Дориан, — А мы гадали, ты сегодня за стойкой, или Анна! Я с трудом разбирал французский Дориана. Он и так-то говорил не сказать чтобы медленно, а здесь тараторил со скоростью пулемёта. Спасали меня только короткие фразы.  — Значит меня ты видеть не рад? — раздался женский голос. Мы синхронно обернулись. Анна была полноватой женщиной среднего роста с густыми каштановыми волосами, забранными в пучок. Глядя на неё, в голове поселялась только одна мысль, одна навязчивая строчка: «есть женщины в русских селеньях». Она отлично вписалась бы в размеренную жизнь деревеньки, особенно уральской, а шуба с валенками, как и платок на голове, её явно бы не испортили. Поэтому джинсы и красная кофта на ней смотрелись очень нелепо, по крайней мере лично для меня. Дориан весь как-то сник:  — Здравствуй, Анна, а мы тут…  — Не блей, овечка Долли, — чётко сказала она, ставя у стойки пакеты, — Сегодня не моя смена, поэтому вы двое на совести Николя. Мне понравился её французский. Анна говорила медленно, внятно, мягко, но при этом чётко проговаривая слова. Возможно, тогда я ещё не мог оценить её акцент с точки зрения хорошо подкованного во французском человека, да и сейчас вряд ли смогу, по правде говоря; но что я знаю точно, так это то, что тогда я боготворил эту женщину за её медленную речь.  — Это ещё кто? Не припомню его лицо в кругу твоих дружков. Пока я думал про французский Анны, голос подал Николя, или Николай, по-нашему, по-домашнему. Он говорил куда быстрее и в разы увереннее, чем она, хотя и с сильным русским акцентом. Если его жена хотя бы пыталась «картавить», пусть и довольно глухо, на северный манер, то он без зазрения совести говорил милую сердцу русскую «р». Слушая его так и слышишь рокот тракторов августовским погожим деньком на сенокосе.  — Это мой брат Тим! — заявил Дориан, позабыв сутулиться под орлиным взглядом Анны, — Он из, этого… Из Ирландии! Будет жить у нас пол года и учить язык. Я сделал галочку в уме, чтобы не забыть дать Дориану подзатыльник, а сам поправил, старательно пародируя шотландский акцент:  — Я из Шотландии. Приятно познакомиться, мсье, — я повернулся к Анне, — мадам. Вы когда-нибудь пытались говорить на одном языке с акцентом другого языка? Даже не так, с акцентом акцента другого языка. Довольно затруднительно говорить на языке, который ты очень плохо знаешь, закашивая под акцент другого языка, пусть ты и знаешь его хорошо, когда в твоей голове несётся одна-единственная мысль на твоём родном и могучем: «блять, только не спалиться, только не спалиться…»  — Ирландец, шотландец, один хрен, — пробормотал Николай на русском, и добавил, уже обращаясь ко мне, на французском, — Ни я, ни жена, не в зуб ногой по-английски. Понимаешь, что я говорю?  — Плохо, — отвечал я, не слишком кривя душой.  — Тогда ты, — он ткнул в сверкающего глазами Дориана, — будешь переводить. Чё будете?  — Мне как обычно, а ему…  — Что-нибудь без алкоголя. Дориан сделал мне страшные глаза.  — Ирландец и не пьёт? — проворчала Анна, заходя за стойку и выкладывая что-то в ящики снизу.  — Шотландец, — деликатно поправил я.  — Ладно, шотландец, есть тут кое-что… Подожди-ка секунду… Николай ушёл в соседнее помещение.  — Они думают, что ты хреново знаешь французский, поэтому я просто буду делать вид, что перевожу, ладно? — серьёзно сказал Дориан.  — Я и так хреново знаю французский, — проворчал я, наблюдая, как Анна, сидя на корточках, запихивает пакет в пакет.  — Правда? Тогда он сейчас сказал, что ему рожа твоя не нравится и ушёл за ружьём…  — Последнюю фразу я понял, — ткнул я Дориана под рёбра, — но ты лучше и правда переводи — подстраховаться, знаешь. Дориан кивнул. Через пару секунд в дверях появился Николай, держа в руках пятилитровую банку с тёмной жидкостью. Увидев банку Анна, закончившая милый русскому сердцу процесс запихивания пакетов в пакет, округлила глаза и спросила мужа, на русском:  — Ты ведь не собираешься налить ему эту дрянь? Николай насупился:  — Сама ты дрянь, женщина! В этот раз должно получиться, говорю я тебе, всё же по рецепту…  — Выкинь к чёртовой бабушке этот рецепт, не хватало нам ещё отравившегося твоей бодягой шотландца. Я не знал как мне реагировать. С одной стороны их перепалка откровенно меня забавляла, но с другой меня не прельщала перспектива слечь в больницу с отравлением в первый же день моего пребывания в Лионе. Как отказаться пить эту дрянь, не вызвав подозрений?..  — Что вы там бормочете? — громко спросил Дориан. — Он же думает, что я плохой переводчик, раз не перевожу, а вы на своём там балакаете… Между строк в его фразе я услышал звоночек для себя, мол, мотай на ус, а потом пересказывай мне о чём эти двое говорят. Но сейчас я не мог ему ничего рассказать. А что рассказывать? «Они собираются напоить меня самодельной дрянью, как ты на это смотришь?» Наша загадочная шотландская… простите, русская душа, для того, чтобы убедиться в несъедобности чего-либо, обязательно должна попробовать всё на зуб. А уж потом можно состроить самую ужасную гримасу и ответственно заявлять: «пиздец какая хуйня!» Такими мыслями руководствовался я, когда на стойку передо мной Николай поставил стакан мутной тёмной жидкости.  — Что это, — скептически спросил у него Дориан, ставя на стойку бокал светлого.  — Переведи, что это наш национальный напиток. И он безалкогольный! — поспешно добавил Николай.  — Ну ты понял, что он тут нёс, или мне всё же перевести? — протянул Дориан, делая новый глоток.  — Не стоит, я понял, — сказал я, поднося стакан к носу.  — Ты не нюхай, сразу пей! — несколько встревоженно сказал Николай. Видимо боялся, что я откажусь пить из-за запаха. Но мы, русские шотландцы, не пальцем деланы! Я всё же не стал нюхать.  — Не нюхай, говорит… Слушай, а ты уверен? — спросил Дориан, опасливо косясь на стакан. С таким же опасливым выражением на него глядела Анна, замершая в дверях подсобки. Я пожал плечами и сделал первый глоток. Бывало ли у вас такое ощущение, будто дыхание перехватывает так, что дышать не возможно? Горло как будто забито одним большим комком непонятно чего, который не даёт ни есть, ни пить, ни дышать, а вам только и остаётся что испуганно пучить глазки и судорожно скрести горло скрюченными пальцами. Довольно странные ассоциации, но чувство это настолько неуловимо и невнятно, что сложно сравнить с чем-то более подходящим, чем с комком-непонятно-чего. В моём случаем это не-понятно-что оказалась ностальгия по детству. Забавно, но не я один подмечал такие детали. Например, кто-то, приехавший в другую страну, который уже успел, пусть и немного, пропитаться духом этой страны, вдруг натыкается на еду, напиток, или какой-то предмет, напоминающий о родине, то воспоминания неизменно переносят его в детство. Хотя в моём случае всё было не совсем так. Сидя во французской пивнушке я пил самый обычный домашний квас. В детстве бабушка готовила его постоянно. Мы с братом проводили у неё всё лето и частенько ставили его вместе с нею. Бывает, поносишься, как угорелый, по полю, нагоняешься гусей, или набегаешься от них, прибегаешь домой, а там бабушка наливает тебе холодного домашнего кваса. Готовый сюжет для рекламы, не иначе. Когда мне было восемь, бабушка умерла. Мы перестали ездить в деревню на всё лето, лишь изредка приезжали погостить к деду. С тех пор домашний квас я никогда не пил. Тот, который продаётся в магазинах, казался пресным и не вкусным, поэтому я почти никогда его не покупал. Хотя, после переезда в Киров, я вновь полюбил квас, пусть и не так сильно, как домашний. Может, он и вправду вкуснее иногородних марок, не знаю, но сейчас сравнить не с чем. Мне хотелось залпом осушить стакан и потребовать ещё, но вместо этого я медленно поставил его обратно на стойку.  — Ну что? — спросил Николай на русском, а потом опомнился и нетерпеливо окликнул Дориана: — Спроси, как ему?  — Чувак, ты там жив? — по-своему перевёл Дориан. В его голосе я уловил нотки беспокойства. — У тебя такое лицо странное было… Естественно у меня лицо было странное, придурок — я бегал за гусями и пил бабушкин квас, чего ещё ты от меня ожидал? Вместо этого я произнёс:  — Этот напиток, — я старался избегать слова «квас» — на английский он не переводится и звучит так же, как и на русском. Было бы очень странно, если бы шотландец вдруг знал про квас. — очень популярен у нас в стране. Его делают и дома, как это и сделал… хозяин этого заведения. Я просто удивился — вкус почти как из детства.  — Значит, тебя не надо тащить в сортир и заставлять чистить кишечник? — деловито осведомился Дориан. Я подавил улыбку и покачал головой:  — Не надо. Можешь ему сказать, что мне понравилось. И пусть расскажет из чего и как это готовить — сам убедишься, что это не яд. Дориан начал в красках расписывать как мне понравился этот напиток богов. После первых его слов Николай с торжеством обернулся к жене, которая, кажется, была готова бежать вызывать скорую:  — Видишь, я же тебе говорил, что сейчас всё получится! Анна покачала головой, подавляя улыбку.  — Пронесло тебя, старый хрыч…  — А ещё Тим спрашивает, из чего это готовят. Николай засуетился и стал шлёпать себя по карманам:  — Так, щас, щас… А, чёрт с ним, — махнул он рукой, — Короче, переводи так: пять литров воды, чёрствый чёрный хлеб, шестьдесят грамм дрожжей…  — Шестьдесят! — на русском воскликнула Анна. — Да ты туда всю сотню вбухал!  — По рецепту шестьдесят, так что помолчи!  — Но ты-то не шестьдесят положил! — наступала Анна. Мы с Дорианом переглянулись. По мне, так нет ничего прекраснее, чем смотреть на ссорящихся мужа и жену (если только это не твои родители или друзья). Я отхлебнул ещё кваса.  — Они ругаются? — поинтересовался у меня Дориан.  — Ага. Спорят, сколько всё же надо класть дрожжей. Дориан потянулся полупустым бокалом пива к моему стакану и мы чокнулись.  — Прикольные вы, русские, — вместо тоста сказал он и отхлебнул пива, — пьёте хлебную настойку.  — Зато лягушек не едим, — отпил я кваса. Дрожжей и впрямь могло быть и поменьше. Дориан сделал вид, что оскорбился.  — А ещё светлое у нас пьют только девочки. Ну те, балеринки, с котиками.  — Ой, завали уже. Мы ещё секунд тридцать наслаждались перепалкой двух любящих душ, но потом брат взял инициативу на себя и примирительно объявил:  — Ладно, бог с ним, с рецептом! Налейте ещё, что ли! И он поднял пустой бокал с клочьями пены на стенках и помахал им. Анна фыркнула и ушла со словами (на русском, только для мужа):  — Не желаю стать соучастником спаивания малолетних. Николай, крайне довольный тем, что мне всё-таки понравилось его детище, налил Дориану пиво, а мне, из той же банки, квас. Потом подумал, почесал лысину, и налил себе тоже. Он опрокинул стакан одним махом. Так у нас поступают обычно с водкой, а не с квасом, но всё же. Русские замашки, понимаешь. Я, чуть ли не облизываясь, взял новый стакан. Николай с видом объевшегося сметаны кота поглядывал на то, как я пью квас, а я старался не последовать его примеру экстремального опрокидывания стаканов и как мог растягивал удовольствие. Дориан пил пиво и всем своим видом скучал.  — Скучно? — озвучил я свои мысли.  — У них веселее, чем у прочих, только потому, что он часто ругается с Анной. Она ушла и всё. Тем забавнее, что они ругаются на русском. На русском красиво ругаться. Я ухмыльнулся и поглядел на остатки кваса в стакане. Чуть больше половины. Николай наливал себе второй и мычал какую-то мелодию. Секунду спустя я узнал «рюмку водки на столе». Николай вдруг встрепенулся:  — Давайте с тостом, что ли! У нас говорят «на здоровье!» Повторите!  — На-здо-ро-вье, — медленно, по слогам произнёс я, подражая какому-нибудь прилежному джентльмену с берегов Туманного Альбиона.  — Запомнил? Теперь ты! — Николай ткнул на Дориана.  — И я тоже? — удивился парень.  — Тоже, тоже! Повторяй!  — На-здоровье, — Дориан произнёс это как одно слово с ударением на последний слог.  — Тоже сойдёт. А теперь надо чокнуться, сказать «на здоровье» и выпить! Дориан перевёл мне эту фразу, заменив русское «на здоровье» на английское «эту вашу грёбаную чертовщину». Мы чокнулись, сказали «на здоровье» (с акцентом, что уж) и выпили. Я махом опрокинул стакан — слишком уж я долго ждал, а тут такой долгожданный повод! Оставалось чуть больше половины, поэтому даже дыхание перехватило.  — Пьёт как русский! — заметила Анна, появляясь за стойкой и (о чудо!) начиная протирать тряпочкой пустые стаканы.  — Квас-то русский! — весело заметил Николай, наливая мне третий стакан. Я сделал большой глоток и, пока Николай наливал себе, с наслаждением по-русски протянул:  — А хлеб-то не бородинский.  — Да, это-то верно, хрен его доста… Повисла тишина. Дориан хрюкнул пивом. Николай, кажется, завис — квас потёк через край.  — Зря вы так, хороший квас. Только дрожжей и вправду многовато. Анна громко захохотала.  — А я тебе говорила, — стукнула она тряпкой мужа, который не сводил с меня полоумного взгляда, — что дрожжей ты много положил! Говорила же, а?! Николай всё же убрал банку, опустевшую сверх меры, и тихо проговорил:  — Твою маааать… Я постучал кашляющего Дориана по спине:  — Извините, если задел. Мы не хотели, честно!  — Ах ты ж сукин сын, — протянул Николай, хотя по его расплывающейся в улыбке физиономии нельзя было сказать, что мы его как-то задели.  — Вкусный квас, — повторил я, делая очередной глоток, — у меня бабушка такой готовила. Анна продолжала смеяться, утирая слёзы. Дориан всхлипывал, глядя на Николая, а тот стоял, подняв стакан кваса, и лыбился. Картина маслом. Минут через пять Николай достаточно отошёл от своего странного состояния. Анна в это время развлекала нас с Дорианом, хотя внимание на него обращала только тогда, когда тот начинал грязно ругаться и сетовать на то, что он, дескать, ничерта не понимает из нашей болтовни.  — А ты сам откуда? — добралась до этого вопроса Анна.  — Из Кирова.  — Это который калужский?  — Нет, который кировский, — улыбнулся я, — Дымковская игрушка, всякое такое…  — Ааа, это Киров, который на петушка похож! Я хотел было возмутиться, но потом вспомнил очертания нашей области и заткнулся. И почему у всех она непременно ассоциируется с петухом? Это же надо так нажр…  — А мы челябинские, здесь уже лет семь. Сама не понимаю как занесло сюда, если честно!  — Я в Кирове два года живу, а до этого всю жизнь в Питере. Так что отчасти понимаю, — улыбнулся я.  — О, а в Питере я бывала! Красивый город!  — Красивый, — вздохнул я. Мы помолчали — дань памяти покинутым городам.  — Эй, а про меня вспомнят? — на французском посетовал Дориан.  — Ты тоже красивый, — усмехнулся я. Анна улыбнулась:  — Зачем шотландцем притворялся, колись! И пожал плечами:  — Дориан сказал, что вы русские. И мы подумали, что будет забавно, ну знаешь, прикинуться шотландцем.  — А я этого парня ещё учил говорить «на здоровье!», — наконец ожил Николай. Я рассмеялся:  — Николай, извините, не знаю отчества, это была стратегическая задача — научить Дориана говорить на русском.  — Хочешь — зови дядя Коля. Где ты тут ещё дядь найдёшь? Так ты что, собираешься его русскому учить? — схохотнул он и подлил мне квасу.  — А я, дядь Коль, с наполеоновскими планами сюда приехал, — отвечал я, стараясь не замечать пронзительные взгляды Дориана. — Всю Францию русскому научу! Было в России время — на французском говорили. Сейчас наш черёд Францию просвещать! Анна улыбнулась:  — Значит ты сюда не французский учить?  — Я сюда с французами говорить, — поправил я, чуть ли не кусая стакан с квасом, — а на каком языке — это уже по обстоятельствам, как получится. Мы сидели у них около часа. Дядя Коля всё же настоял и дал мне с собою квас в трёхлитровой бутылке из-под пепси. Русские — они везде русские, даже если говорят на французском. На прощание мне сказали крылатое «ну ты это, заходи, если чо», и крепко пожали руку. Я видел их довольно часто. Заходил и подолгу сидел, разговаривая ни о чём. Часто, когда я блуждал по городу без определённой цели, иногда ощущал острые приступы тоски по дому. Тогда я заходил к ним в гости, и мы болтали про родные города, места и лица. Они, наверное, понимали, что я скучаю, но никогда не говорили это вслух, за что им очень благодарен. Дядя Коля не переставал готовить квас. К слову, он получался у него всё лучше и лучше. В последний мой визит, накануне моего отъезда, я зашёл к ним совсем ненадолго. Мы молчали, пили квас и совсем не прощались. А через три с лишним года в России произошёл большой бум вятского кваса. Мои французские друзья, конечно, слышали об этом. И я очень надеюсь, что тогда они вспомнили про пятнадцатилетнего паренька из Кирова, который сидел за стойкой их французского бара и пил вместе с ними домашний русский квас.