Маленькие истории о Фингоне и Маэдросе от TheLionInMyBed

Враг носил в короне камни отца — и в эти моменты он мог видеть свет. Можно подумать, самопровозглашённому владыке всей Арды больше нечем заняться, кроме как пялиться на рабов, однажды сказал ему Маэдрос, усмехнувшись. Но то был единственный свет — и не было больше насмешек и не было боли, что он не выучился бы терпеть. Он повидал и во сне, и наяву вещи похуже, чем слепое бледное око, раскрывшееся в небе как рана. Но в глубинах провала под ним взвыли волки, и так он понял: то не игра его собственного воображения. Тангородрим внизу, весь переполненный крохотными телами, вспух, как разворошенный муравейник, и вой волков не заглушал визги и крики. Так значит, этот свет не от Моргота, хотя обычно тому всё равно, страдают ли его прислужники и рабы. И Маэдрос повернул лицо к свету — и сам не почувствовал боли, лишь слабую резь в глазах, привыкших ко тьме. Как он был знаком, этот свет… но от сравнений Маэдрос удержался. В холодных лучах этого, чем бы оно ни являлось, кривые зубцы гор казались отлитыми из матового серебра. Подумалось о зубах и костях. Но вниз, где его кости обтягивала бледная, как у мертвеца, кожа, смотреть он не стал. Всё умерло наконец — таким всё казалось сейчас, задушенное дымными тучами, затопленное под землёй. Но вот пришёл новый свет… на этот раз не мертвенно-бледный, и в ужасе завизжали орки внизу, а Маэдрос спрятал лицо. И запели трубы. Он жёг, как и другой свет, он так знакомо вонзал когти в грудь… те же ослепительные лучи, что встречали их, детей, дома, а королём был тогда дед, и всё тогда ещё было целым… Не может быть это реальным! Но он всё равно закричал, пусть гордость его давно умерла… но вот надежда, оказывается, как-то выжила. Но не услышал ответа. Конечно, какой мог быть ответ. В конце концов, стих весь шум, и свет снова погас. Но пришёл снова. И снова ушёл. И пришёл. И он считал. Десять зорь — и вот вернулся злорадствовать Моргот. Да, тот был зол, а может, напуган, а может, и не было разницы. Сто зорь — и дым стал настолько густым, что свет стал мерцаньем во мгле. Тысяча зорь — и музыка вновь зазвучала.