Зарисовки по паре СильверФлинт, по большей части модерн!АУ

« — Ну, и что ты в действительности умеешь? О своем умении готовить ты соврал, о том, что был стражником, соврал, о происхождении из семьи торговца тоже соврал. В этот раз лгать не советую. — Что я умею? Ну… я неплохо танцую. Да, неплохо. — Танцуешь? Давно меня так никто не смешил. Ну, показывай, как ты танцуешь, вор.» Тяжелый взгляд Шаха скользит по гибко движущейся в свете небольшого костра фигуре, отмечая каждый жест, ловя каждый внимательный взгляд голубых глаз, выискивающий его одобрение. Этот паршивец далеко не глуп, не дурен внешностью и определенно умеет танцевать, но все равно Флинт не знает, отчего смотрит до сих пор на него вместо того, чтобы отослать наглеца под надзор стражи и казнить с рассветом за кражу. Они стоят на привале уже несколько часов и простоят до рассвета. Огонь играет тенями на стенах разбитой для него палатки, вино наполняет кубок и горячит кровь, а он, повелитель всех окрестных морей, земель и владений, продолжает смотреть на то, как изгибается и распаляет желание мужское недурно сложенное тело, продолжающее гнуться и виться под неслышную ему музыку. Он мог бы взять себе любую из женщин, что они везут во дворец, или дать знать помощнику, с которым иногда делит в походах постель, но вместо того он отчего-то остается на своем месте, пьет крепкое вино и смотрит. — Раздевайся, — бросает он приказ, осушив кубок до дна, и усмехается, ловя в глазах вора искры страха. Лишь на несколько мгновений тот останавливается, а после продолжает движение, теперь уже в его сторону, продолжает свой танец под беззвучную музыку и снимает одну вещь за другой. В его глазах нет ничего, кроме бесстыдства, и, верно, даже черт мог бы поверить в его улыбку. Только Флинт хуже черта. Он хватает парня за далеко не тонкое запястье и заставляет упасть к себе на колени, протягивает ему бутылку с вином и снова приказывает. — Пей. Укладывает руки на талию и скользит одной к обнаженной ягодице, сжимает, впиваясь короткими ногтями так, что парень давится, и шах усмехается, ловя горячим языком горькие капли вина и соленые пота. Он кусает так же неожиданно, заставляя вскрикнуть, но чужие пальцы не смыкаются у него на плече. Вместо того они вплетаются в его рыжие, кажется, столь же обжигающие, что и пламя, продолжающее плясать в костре, волосы, и в этот момент он понимает — он не должен верить ни единому слову или взгляду этого человека, или вскоре тот опрокинет его в бездну. Ни единому слову, взгляду, жесту. И он не верит. Лаская сильное крепкое тело руками и губами, слушая стоны, смотря на трепещущие ресницы и смоляные кудри, не верит. Не верит, когда выливает дорогое, любимое Мирандой, ждущей его дома, масло промеж бедер и наполняет чужое тело, оставляя оттиски своих пальцев на боках. Не верит, когда вор выгибается в его руках, откидывая голову ему на плечо и стонет так, как никогда не стонала ни одна наложница в его руках. Он все равно не верит. Звезды собираются в свои причудливые фигуры на небосводе, наблюдая за ними со своих несменных мест насмешливо и холодно белыми рассекающими тьму ночи глазами. Флинт засыпает с кинжалом в руке, пока под боком у него приходит в себя воришка, уже немного меньше опасающийся за сохранность своей жизни, потому что считает, что Шах поверил. Утром, с рассветом, они собираются в дальнейшую дорогу, и его люди ожидают суда над пойманным за руку вором, но остаются только с обыкновенным недоумением, а некоторые недовольством, от нового, но, по обыкновению, сумасшедшего решения повелителя. — Он едет с нами, и это не подлежит обсуждению. Дайте ему одного из свободных коней. — И кем он будет, позвольте узнать, Повелитель? — Негромко, вкрадчиво интересуется его первый советник, подъехав как можно ближе, пока улыбающемуся наглецу седлают коня. — Танцовщиком, — просто бросает Флинт, наблюдая за тем как парень морщится, садясь в седло, но не смеет жаловаться, — мне как раз не нравились прошлые. Выдвигаемся! К вечеру будем в городе, еще полно дел. Он уверен, что с этого дня у него появилось еще одно приятное увлечение, которое может со временем потеснить даже его страсть к книгам.