Ведьминская лавка

На них нападают внезапно. Вражеская магия резким залпом взрывается прямо в нескольких метрах от Айты, разрывая в клочья несколько людей, окропляя свежей кровью лицо и заливая ей глаза, проглатывая в своем шуме панические крики и золотые всполохи первых защитных заклинаний, пожирая в своем белесом грязном дыме шлейф чужой магии, но Айта, совершенно оглушенная и выпавшая из реальности, успевает заметить краем глаза маячащие в тени деревьев фиолетовые шлейфы императорских мантий прежде, чем Агап, поспешно хватая девушку за локоть, утаскивает ее в противоположную от напавших сторону, поднимая следом мглистую пургу. Шляп тут же оборачивается змеем, оплетая собой ее ослабевшее тело, и с грозным шипением отбивает звоном погремушки каждую направленную в них стрелу. Они с Агапом молчат, но между ними явственно чувствуется полное взаимопонимание, словно бы два давних товарища с одного поля битвы вновь собрались вместе, и это, если задуматься на секунду, прекрасно, однако Айта думать не может — у нее в голове маревное месиво из снега, кровавых ошметок и раздавленных глаз, и она со страхом осознает, что магия в порыве паники стремится разворотить легкие, пробить ребра и вырваться наружу. Нутро Шляпа призывно гудит, отзываясь на первые волшебные всплески, и он проводит длинным холодным языком по шее, отрезвляя и заставляя взять себя в руки, вынуждая проглотить изо всех сил рвущуюся на свободу силу, требуя прийти в себя и перестать витать в облаках. У Айты все еще сплошная каша в голове, в ушах шумит, а перед глазами — кровавая дымка, однако она упрямо переставляет ноги, плетясь вслед за чуть ли не несущим ее на себе Агапе, она цепляется за его шубу, она спотыкается о кочки и корешки, утаскивая вниз за собой и пугающе-молчаливого мужчину, она дрожит, как осиновый лист, и еле-еле справляется с тем, чтобы не заплакать. Ей кажется, что фиолетовые мантии повсюду, что они прячутся среди стволов деревьев, что они направляют в их сторону заклинания, что на их лицах безумные, полные злости улыбки, и это вселяет первобытный страх в Айту, лишая всякой силы и воли бежать дальше. Императорские маги все же нашли ее. Эти мерзкие ищейки, шедшие по следу, вынюхивающие и раскапывающие все, что можно было и нельзя, выцарапывающие своими каблуками тонкую землю и вспарывающие ведьмовскими когтями нежную ткань бытия, они все же смогли спустя столько лет отыскать ее. Айта лихорадочно думает, неистово ругая себя за неосторожность и поползшие по окрестностям слухи о Травнице со Шляпой, по которым их явно и нашли, о том, как сбежать, и боится даже представить, что же случится, если в итоге она все же окажется пойманной. Ведьма, скрывающая свою магию, ведьма, прячущаяся от императорского шабаша, ведьма, предавшая свой народ и свою семью, — разве может она вновь показаться во дворце, пред очами великодушного императора-мага? Разве может она вновь поднять лицо свое и без страха взглянуть на собственные руки, по локоть утонувшие в крови? Разве имеет ли она вообще право ступать на священные земли, окропленные заревной росой прародителей? На священные земли, из которых и сбежала, украв сердце их и кровь? Величайшая преступница их великой Империи. Гнусная предательница и трусливая беглянка. Айта смотрит на Агапа, нервно глядывающегося через плечо, но неизменно уверенного и мрачно-решительного, знакомого до последней морщинки, родного до последнего волоска, и в груди у нее все бушует ураганом, а поперек горла встает горький ком, не позволяющий дышать, голова ее словно бы разрывается изнутри, она пухнет и пухнет, готовая вот-вот лопнуть, и ей страшно впервые за долгое время настолько, что перехватывает дыхание и сбивает землю из-под ног. Обернуться! Нужно лишь обернуться и позволить вырваться магии на свободу! Лишь одно движение — и нет вновь этого страха и паники, сковывающих ребра и вонзающихся стальной ледяной хваткой в сердце! Лишь обернуться — и смести все на своем пути, сравнять с землей и накрыть уничтожающей все на свете волной, погрести под собой, утопить в кровавом море, где беспросветно зияет провал луны в черном небе, и задушить в деревянных объятиях, вспоров тонкую кожу шипами и проткнув плоть распустившимися снежными бутонами. Нужно лишь обернуться. Как когда-то давно, когда багряный океан был лишь закатной лужицей у нее под сердцем. И Айта замедляется, чувствуя, как настороженно-ощеломленно сдавливает ее поперек груди Шляп, призывно шипя и ударяя погремушкой по спине, и, отстраняясь от всех мыслей, уже собирается пробудить между пальцами сгусток острорежущей листвы, как вдруг ее настойчиво тянут вперед, заставляя вскинуть голову и отчаянно-смиренно взглянуть наверх. На лице Агапа цветет мягкая улыбка, она в самых уголках обветренных губ, почти незаметная, эфемерная и совсем не такая широкая или радостная, когда Айта поет ему лесные песни или читает на ночь древние сказки, но её вполне достаточно, чтобы успокоиться, стряхнув ползучие ростки волшбы с пальцев, и броситься вслед за мужчиной и дальше во тьму деревьев, хороня страх и панику глубоко под ребра. Рука у мужчины, по обыкновению, горячая, словно бы изнутри пышущая огнем, крепкая и надежная, вселяющая веру и надежду, рождающая в груди трепетный ошверток судорожно бьющегося сердца, и Айта сжимает его пальцы как можно сильнее, словно бы боясь, что может их выпустить. И они бегут. Бегут, поднимая за спиной вьюжную мглу, путая следы и распугивая встревоженных духов, бегут не разбирая дороги, бегут, цепляясь друг за друга, сплетая пальцы и мешая свое-чужое морозное дыхание, сбивая ноги в кровь бегут, пока Агап вдруг не останавливается. Айта испуганно оглядывается, ей мерещатся блики фиолетовых мантий вдалеке, в груди у нее все сжимается и неистово дрожит, готовое вот-вот сузиться до размеров семечка и раствориться, она тянет мужчину за рукав и вместе с обвившим его руку Шляпом пытается как-то сдвинуть его с места, однако… Агап стоит перед ними непоколебимой горой, и на лице его мерцает до отчаянной боли в горле слабая улыбка. Айта мотает головой, боясь думать, боясь о чем-то сейчас размышлять и что-то вообще видеть, она чувствует себя разряженным воздухом, трепещущим сгустком пара, все ее нутро готово распасться на мельчайшие лепестки и разлететься с ветром по всему миру, и она с мольбой в голосе зовет мужчину и тянет на собой, упрашивая двигаться дальше, потому что фиалковые блики уже совсем близко, они уже натягивают ворожбу между пальцев, но Агап вдруг качает головой все с этой же смиренной ласковой улыбкой на лице и достает из карманов пару серег. — Хотел бы я отдать тебе их, как положено, — тихо говорит он, мягко обхватывая совершенно обессиленные руки ничего не понимающей и отказывающейся понимать Айты, и аккуратно, с каким-то даже взволнованным трепетом, кладет их ей в ладони. У нее под горлом бьется судорожно сердце, норовя прорвать кожу, у нее в ушах завывает зимний ветер, у нее на ресницах морозятся отчаянные слезы, растерянное замешательство ей раздирает грудную клетку, а мучительное осознание выцарапывает позвонки ледяными пиками, но Агап смотрит на нее с нежной лаской и дрожащими губами, на которых покоится легкая улыбка, целует ее в лоб. — Беги, Айта. Наш великодушный император-маг не должен добраться до тебя, ведь так? — он лукаво щурит глаза, словно бы вокруг них не занесенная пургой чаща, словно бы за ними никто и не гонится, словно бы сейчас Крис с Мисой забегут в избу, путаясь под ногами, и засвистит чайник, словно бы под потолком развешаны пахучие травы, а в окно требовательно тычется рогами Олень-Хранитель, выпрашивая свежего печенья, и толкает ее в грудь, кидая такому же ошеломленному Шляпу кристалл своей магии. И — бросается в тень между деревьев, где бликуют фиолетовые огни императорских мантий. Айта порывается за ним, чувствуя, как крик застревает в горле, как мириады невысказанных слов топятся в груди, как венчальные серьги тяжелят ладони, как хочется ей зареветь от безысходности и надломленного чувства горя под ребрами, но Шляп, хрустнувший полным волшебства Агапа камнем, обвивается вокруг нее огромным Змеем, сковывая руки и ноги, сжимая переливающимися агатом кольцами, и, разрывая тишину истошным, нечеловеческим криком, швыряется стремительной бешеной молнией вперед, как можно дальше от вьюжной мзги. Однако вскоре их все же настигают. И Айта, видя, как фиолетовые мантии хранят на своих украшенных каменьями полах снежинки чужой магии, окончательно выходит из себя, с тем самым истошным нечеловеческим криком выпуская бурлящую магию наружу. Сметая все на своем пути, равняя с землей и накрывая уничтожающей все на свете волной, погребая под собой, топя в кровавом море, где беспросветно зияет провал луны в черном небе, и сдавливая в деревянных объятиях, вспарывая тонкую кожу шипами и протыкая плоть распускающимися снежными бутонами. А через несколько дней бесцельного потерянного шатания по провонявшим кровью лесам они, грешная ведьма и проклятый змей, натыкаются на покрытую туманной метелью белоснежную поляну, посреди которой алым багряным маком высится одинокая девушка с пронзительными золотыми глазами. И когда ледяной нож ее голоса вспарывает мягкую тишину: — Что вы забыли здесь? …Айта, уставшая и потерявшая себя Айта, наконец проваливается в темноту, в кровавом море которой теперь качаются на волнах еще и ледяные барвинки.