***
Адриан вставляет ключ в замок и делает несколько оборотов, надавливая плечом на старую скрипучую дверь, входит в комнату. Одноместный номер в маленьком отеле на краю города выглядит пустынно и очень дёшево; он буквально пахнет бедностью, дышащей из голых стен, покрытых отлетающей кусками белой краской. Адриану такое непривычно, признаться честно. Будь возможность, он бы подыскал что-то попросторней, изящней, элегантней, кровать шире, с шелковыми черными простынями, не скрипящими противно пружинами, под стать его Леди… Она бы прекрасно смотрелась на них обнаженной, выгибающей спину на встречу его ласкам, отвечая пронзительными, ласкающими слух стонами... Фантазии заводят, в одежде становится жарче; Адриан тянет замок на пухлой грязной куртке вниз, молния расходится. Он думает с легким разочарованием: нельзя. Они договаривались. Насильно обезличили себя (отдельное за то спасибо возможностям камней чудес), максимально отрезав друг другу возможность узнать и как-то различить в пестрой, разномастной толпе, даже одежда у них – такая блеклая и неприметная, натужно бедная и грязная, чтобы не было шанса различить социального статуса ни одного из них. Куртка сбрасывается прям рядом с ботинками, упав с крючка, на который Адриан отчаялся ее нацепить – подрагивали от жгучего волнения руки. Он сжимает их в кулаки, цедит – вдох-выдох, вдох-выдох. И успокаивается. Дверь, ведущая в ванну, открывается прямо перед носом, заставляя слегка отпрянуть, инстинктивно цепляясь и проверяя маску – та, к счастью, сидит крепко, и опуская руки, встречается с взглядом с возникшей перед ним Леди - также в маске. Она смотрит на него немного в замешательстве, но за тем в ее глазах вспыхивает томный, игривый блеск. Ледибаг практически обнажена – тело скрывает тонкий, полупрозрачный длинный палантин, алый в черное пятно, просвечивая. Он сидит на плечах, запахнутый на груди как в форме глубокого декольте, демонстрируя красивую молочную кожу. Адриан помнит ее. Он чувствует ее, как сейчас. В его сознании, взбудораженном и раздраженном чувством скорой разлуки, что-то вспыхивает, как нажимает на спусковой крючок; Кот делает шаг вперед, обнимает Ледибаг, подталкивая и прижимая к стене; яркий палантин, придерживаемый ее руками, скользит вниз, путаясь под ногами. Он хватает ее руки, поднимает вверх, держа над головой и прижимая запястья к стене. Это лишает Ледибаг возможности прикрыть грудь, - почему после всего того, что с ними было, она продолжает смущаться при первом взгляде на ее тело? – и немного тушуется, однако стеснение быстро тает – Кот впивается требовательным поцелуем в ее шею, несильно, чтобы не оставлять меток, прикусывает и проходится, лаская, языком. Сегодня им не нужны поцелуи, объятия, неспешное начало, игривые прикосновения; их гонит, мандраж бьет, горячая густая дрожь от понимания того, что все, происходящее здесь – в последний раз. Кот и его Леди прекрасно об этом знают. Потому, наверное, ее порывистое дыхание быстро превращается в стоны, что гулким взлетают ввысь, разбиваясь у самого потолка, а движения Кота, его прикосновения, теперь кажутся в тысячи раз острее, разрывающее приятными. Она мокрая буквально с первой минуты, внутри все распалено пульсирует. Маринетт кажется, что у нее никогда подобного не было. Как никогда, заводит легкая грубость Кота, то, как он прикусывает ее соски, сжимает грудь, уверенно скользит пальцами по клитору, заводя с каждым следующим движением. Хочется инстинктивно двинуться на встречу бедрами, насадиться на пальцы глубже. Ощутить в себе его, обхватить бедрами, притянуть к себе и чувствовать – тесно-тесно. Она вырывает руку, следом другую, скользит по брюкам между ног, чувствуя натянутую в области промежности ткань. Ледибаг жмется к Нуару, приподнимается, горячно прижимается к его шее, кусает, прижимаясь теснее. Она стягивает брюки одубевшими руками, пытается расстегнуть пряжку ремня; Адриан ей помогает. Штаны с нижним бельем сваливаются вниз, он спешно из них выпутывается. Ледибаг помогает стянуть футболку и прижимается к его губам обжигающим поцелуем, успев сумбурно прошептать о выпитых таблетках, обхватывая руками за шею. Кот приподнимает ее и, припечатывая к стене, резко входит. Их стоны сливаются в один. Ледибаг неглубоко вцепляется ногтями в спину, на что получает предупреждающее шипение, и тут ближе скользит руками вверх, касаясь пшеничных волос в немом извинении. Дальше все сливается в нечто неразрывно-сплошное. Все ощущения перемешиваются, и Ледибаг впадает пространную эйфорию от ощущения единства с Котом. Она чувствует жар его сильного, мощного тела, то, как он придавливает ее к стене, вбиваясь сильно и быстро, с каждой минутой наращивая темп. Нуар же тяжело, хрипло дышит, уже давно ни о чем не думает. Где-то глубоко внутри в нем пробуждающая дремавшая, жгучая ревность уничтожает контроль – и ему хочется причинить ей боль, чтобы хоть как-то оставить о себя напоминание – в ее памяти, в багровеющих засосах, которые скрыть не сможет ничто – ни крема, ни распущенные волосы, ни свитера с высоким горлом. Ему хочется заставить ее жить воспоминаниями о нем – как существует сам ее улыбкой, искристыми, как лед, голубыми глазами, изящным, женственным, прекрасным телом, которое он отчаянно ищет в нежных объятиях Маринетт. Она похожа, и вместе с тем – другая, мягче, проще, ласковей и понятней. Маринетт не героиня Парижа, не спасает мир, но решительный блеск ее глазах, проскальзывающая в ее скромной покорности смелость не стоят и тысячи городов. Она его дорогая девушка, о которой нужно заботиться, которую нужно любить. Которую он любил бы, не будь Ледибаг – но Ледибаг есть, а у той, в другой, посторонней, закрытой от его глаз жизни, нет места Коту. Ледибаг слишком независима, и защита ей не нужна. Кто сказал, что только кошки гуляют сами по себе? Адриан любит Ледибаг – и запоминает ее минутную слабость, то короткое мгновение, когда она действительно принадлежит ему, как самое уникальное в своей жизни. Кот упивается этим чувством, и не дай ему Бог остановиться, задуматься о том, что будет дальше, потому что пока он рядом со своей Леди, будущее ему не нужно. К счастью, он не задумывается. Глаза Ледибаг горят алчным, похотливым блеском – и их страсть не утихнет, пока парижское небо не окрасится красками восхода – кровавыми, как ее костюм.***
Когда все утихает, когда они, обессилевшие и опустошенные, жмутся друг к другу, разделяя последние минуты объятий - кто-то из них спрашивает: — Ты ведь будешь скучать?***
Пыльная сумка брошена у входа в квартиру. Маринетт не в силах даже убрать ее в шкаф, как раньше делала, запрятать под слоями одежды – она сидит на холодном полу в мешковатой домашней футболке, единственной одежде, и смотрит в зеркало у шкафа, отражающее в ее полный рост, демонстрирующее всю ее жалкую позу. Она смотрит пустыми глазами в зеркало – и ищет оставленные Котом следы, пытается рассмотреть в тени растрепанных темных волос, влажными от пота прядями липнущими к шее. Но кожа чиста и сейчас отражает почти мертвенную бледность. В глазах стоят слезы – и по покрытым красными пятнами щекам бегут мокрые дорожки. Все горит – от понимания, раскаяния, раскаленным свинцом льющимся в тело, голову, где мысли спутаны: Маринетт думает, что из них никто подобного не заслуживает. Ни Адриан, ни Кот. Никто из них не виноват – Маринетт давит чувством осознания собственной ничтожности. Кот был ее другом, любовником, напарником – тем, с кем можно было снимать маски и быть собой такой, какой хотелось себя видеть. Адриан – тем, ради кого маски хотелось надевать. Маринетт была и осталась никем.***
буду.