«Мне жаль» и другие слова, написанные на могиле отца

Когда координаты цели были внесены в бортовой компьютер, команда заняла свои места, а от диспетчера было получено разрешение на вылет — только тогда Хакс откинулся в кресле и уложил затянутые в перчатки руки на подлокотники. Системы присланного за ним шаттла работали безукоризненно, вышколенный персонал чётко выполнял задачи, а расчётное время прибытия на крейсер сопровождения составляло двадцать восемь минут. Хакс сверился с датападом. По прибытии на борт первым делом в расписании, которое подготовил адъютант, у Хакса значился краткий брифинг по голосвязи, чтобы напомнить подчинённым об окончании командировки их генерала и распределить срочные задачи. Позже его ждал завтрак в офицерской столовой, обход мостика и пять часов работы в кабинете в то время, пока крейсер будет находиться в гиперпространственном прыжке и маневрировать после него, подбираясь к громаде Финализатора, который сейчас дислоцировался в системе Римена. Итого почти семь часов, в течение которых он будет предоставлен сам себе. Будет подвешен в пространстве и во времени, пойманный в звёздную клетку, растянутую голубыми светящимися линиями за иллюминаторами. Он будет один. Так одинок, как никогда ранее. Хакс не касался воспоминаний прошлой ночи, как не касался бы дыры на месте вырванного зуба. Он постановил: был вечер, бутылка бренди, несколько голозаписей и один разбитый — ах, какая нелепая случайность — проектор. Всё. Просто ещё один вечер очень уставшего человека, который слишком долго разгребает дерьмо банты, чтобы вспоминать каждый взмах лопатой. И можно даже не думать о том, что контейнер с записями, большая часть из которых ещё не была просмотрена, лежал на дне его багажа. Шаттл оторвался от взлётно-посадочной площадки и начал набирать высоту. Хакс откинулся в кресле — голова гудела, в пересохшем горле драло так, будто он вчера вместо бренди глотал песок. С раннего утра, когда он наконец пришёл в себя, его терзала одна мысль — связаться с Реном. Он упорно отмахивался от этой идеи всё то время, пока принимал душ, переодевался, вызывал клининговую службу, чтобы привести в порядок квартиру, и перечислял деньги за причинённый материальный ущерб и необходимость хранить молчание. Он не мог позволить, чтобы секретарь мачехи донесла ей, во что её пасынок превратил место своего временного пребывания. Но сейчас, сидя в бездействии, он понимал, что его силы подходят к концу. Хакс замешкался, занеся палец над кнопкой вызова. Это была глупая, глупая и опасная идея, — вызывать Рена по комлинку. Они не виделись уже больше двух месяцев, а их последний разговор — если обмен ядовитыми репликами можно было считать разговором — никак не тянул на эмоциональную отдушину. Но… Но Хаксу просто больше не с кем было поговорить. И, что самое страшное, он больше ни с кем не хотел общаться. Только с Реном. Не давая себе шанса к отступлению, он мазнул пальцем по кнопке вызова, посылая сигнал через несколько звёздных систем. Рен принял вызов практически сразу же. — Чего тебе? Судя по совершенно спокойному, но с долей раздражения тону, Хакс предположил, что выдернул собеседника из медитации. Хотя обычно тот её не прерывал. — Добрый день. — Ничего более идиотского ты не мог сказать? Что тебе нужно, Хакс? — Я не… — он замялся. — Ну? В той чёрной дыре, которая заменяет тебе внутренний мир, внезапно завелись эмоции? У Хакса вдруг перехватило дыхание. В кабине были пилоты, в нескольких метрах за переборкой сидел адъютант, на корме шаттла тихо переговаривались штурмовики — Хакс был как на ладони. Сидящий в кресле, установленном в неглубокой нише на борту орденского шаттла, он понял, что больше просто не выдержит. Слишком много всего случилось за эти жалкие пару дней. Слишком много того, что он давно отторгнул, оторвал от себя, внезапно вернулось и обрушилось на него: посмертное признание отца, презрение мачехи, собственные угрызения совести, а теперь ещё и равнодушное раздражение Рена — нет, он просто не выдержит и сорвётся. Рванёт, как реактор, лишённый охлаждения. И это будет хуже, чем вчера. Гораздо хуже. — Хакс? Он не знал, что услышал Рен. Может, длинную, нехарактерную паузу, а может, сбитое, сдавленное дыхание, предвестника подступающей истерики. Кому как не ему было знать, каково это, подходить к последней эмоциональной грани? В голосе Рена прорезалась озабоченность: — Хакс, ты в порядке? — Нет, — сумел он наконец выдавить. — Я не в порядке. Я, крифф побери, вообще не в порядке, Рен. Краем сознания Хакс надеялся, что его голос звучит пусть и надломлено, но спокойно. Он должен держаться, борясь с подкатывающей паникой, твердил он себе. Должен. Как всегда. Как всю свою сознательную жизнь. Держаться, когда пропускаешь удар за ударом и не знаешь, сможешь ли подняться ещё раз. Держаться, когда из-под ног выбивают последнюю опору и тебя не держит больше ничего, даже верёвка на шее. — Так, — тон Рена внезапно стал сухим и чётким. — Ты где сейчас? — Возвращаюсь в систему Римена. — Когда будешь там? — Через семь стандартных часов. Хакс услышал, как Рен раздражённо фыркнул. — Так быстро не успею. Нужно доделать кое-что, а потом лететь в обход участка Кореллианского пути… Буду часов через четырнадцать-пятнадцать, не раньше. На фоне разговора послышался стук, шорох, а потом звук падения чего-то тяжёлого и мягкого. Словно Рен бросил медитацию и, не отложив комлинк, принялся собирать вещи. — Ты, конечно, полный ублюдок. Но пока я не удостоверюсь, что твоя рыжая ублюдочная голова функционирует привычным ублюдочным образом, я от тебя не отстану. Хакс всё же не смог сдержать резкого задушенного вздоха. Мысль о том, что Рен готов сорваться и прилететь, чтобы проверить, не сошёл ли он с ума — это действительно сводило с ума. Хотелось расхохотаться, а потом уткнуться лбом в переборку и не шевелиться. Желательно больше никогда. Хакс зубами стащил с руки перчатку и крепко стиснул кулак, с наслаждением впиваясь ногтями в ладонь. Вчерашние ссадины заныли. — Эй, — позвали его из комлинка. Хакс разжал кулак, а потом как мог спокойно произнёс: — Спасибо, Рен. — Крифф, да тебе и правда паршиво, — выдохнул в ответ Кайло и тут же спросил: — Продержишься? Я не встречу в ангаре расстрелянный лично тобой взвод офицеров? — Да. Нет, — ответил Хакс. — Я… На той стороне разговора возникла странная пауза. — Я скоро, — резко бросил Рен и отключился. Хакс нажал «отбой» и уставился на свою кровоточащую ладонь. Прошло всего несколько суток — и что с ним стало? В кого он превратился? Из-за угла коридора возник адъютант и, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал: — Генерал, сэр, расчётное время прибытия на борт — пять минут. — Хорошо, лейтенант. Передайте, чтобы подготовили малый зал для брифингов в секторе «крил». — Есть, сэр! Адъютант отдал честь и вновь шмыгнул за угол. Хакс несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. После чего натянул перчатку обратно и внутренне засёк время. Он — генерал Первого ордена. Он добился многого и добьётся ещё большего. Пройдёт несколько часов — или дней — и он придёт в норму. И, звёзды свидетели, он никогда не позволит себе сломаться. Человек, в которого верил Брендол Хакс и в которого верит он сам, не сломается никогда.