Записки инсайдера

      Терпение у свэг-свэг-рэпера заканчивается в тот момент, когда: а) менеджер в своей педантичности и способности к нудятничеству достигает уровня «Бог», б) Бог ШиХёк в своем неуемном креативе и количестве неожиданных, блядь, прорейтинговых идей достигает уровня «ПиДи-ним», в) сам Юнги в своем восприятии окружающей действительности достигает диссонанса уровня «На хуй!».       Вот так незамысловато в терминологии Шуги выглядит состояние, которое люди попроще называют «Заебало все».       В такие моменты будущая (да кого мы обманываем? уже настоящая!) гордость корейской медиаиндустрии берет тайм-аут и едет в Дэгу.       Бантаны реагируют на это привычно и спокойно. Разве что Чима никак не может смириться, образцово-показательно дуется под максимально сопле-сахарный саунтдрек, закрывшись в комнате. И Шуга с удовлетворением понимает: будет скучать!       А вот сам свэг-свэг-рэпер заканчивается аккурат в тот момент, когда Юнги переступает порог родительского дома. Потому что: а) к нему сразу подлетает Холли и вылизывает ему руки, избавляя его кожу от сеульского пепла, б) к нему подлетает мама, выцеловывая его лицо гораздо нежнее, чем эта равнодушная собака, в) к нему подлетает папа, который ограничивается суровым мужским подзатыльником, служащим прикрытием суровой мужской радости от встречи с сыном.       Брат обычно не подлетает, а лениво орет из комнаты (или в телефонную трубку, в зависимости от того, где его в данный момент черти носят) теплое братское приветствие в стиле «Спасайся, кто может! Придурки в городе!». И если Юнги может до него дотянуться, то он дотягивается.       Эти четверо — единственные в жизни Шуги, которые никак не изменились после его успеха. Никак. Иной раз даже обидно. Потому что иной раз можно было и поберечь музыкальные пальцы великого Мин Юнги и не заставлять его перемывать всю посуду, которую, кажется, специально копили всю неделю, прослышав о его предстоящем приезде. Шуга же привык, что посуду, в основном, моют за него донсены. А тут — все. Тут он сам донсен. Тут требуют, чтобы он брал свою задницу и нес ее к раковине. И мыл посуду. И поэтому он берет и несет. И моет.       Шуга, кстати, пытался креативить, машинку посудомоечную купил, ее в лучшем виде доставили, даже ленточкой розовой перевязали. Ага. Не на тех нарвался. Та машинка до сих пор стоит в кладовке. С той же самой розовой ленточкой. Ибо нефиг. Общественно-полезный труд облагораживает, объединяет и далее по тексту.       В принципе, Шуге даже нравится.       Раньше вот он раздражался, когда родители мало того, что загоняли его к раковине, так еще и сами выстраивались позади него и начинали воспитательный процесс. Нет бы милосердно уйти телик посмотреть, оставив несчастного посудомойку стенать над своей судьбой, уткнувшись лбом в сушилку. Ага, конечно…        А «Господибожетымойкактыпохудел!!!»-минутка?       А лекция на тему «О вреде курения для растущих организмов и вот почему ты ниже всех в группе ростом» в талантливом и надрывном исполнении отца?       А аналитическая презентация брата в рамках семинара «Гейство в кей-поп группах или нет дыма без огня» с привлечением богатого материала, собранного в соцсетях?       Но теперь Шуге даже нравится. Потому что это так все тепло, так все семейно и так все по-настоящему. И то, что этим людям совершенно пофигу все его дэсаны. И то, что они с гораздо большим интересом слушают, насколько удобными и теплыми были номера в американских отелях, чем о том, насколько громкими и преданными были американские арми. И то, что этим людям гораздо важнее не те слова, которые он выплевывает в свой микрофон теребящим душу рэпом, а те, которые он так и не смог выплюнуть, которые не только не решился выпустить, но и затолкал поглубже на самое дно души.       Только эти люди знают вторые и третьи непрозрачные слои Юнги и практически незнакомы с Шугой. И оттого, что такие люди на свете есть, вздохи в такие моменты из груди вырываются гораздо более облегченными.       Обычно после кухонно-посудомойных обструкций вся семья устраивается перед телевизором и смотрит что-то примитивно-развлекательное.       Шуга млеет от перекавая, слушая, как мама искренне верит во все то, что с таким мастерством и не одной выпитой бутылкой ночами изобретали сценаристы.       Отец хмыкает на каждое выступление очередной группы, но Шуга знает, что при этом он мысленно констатирует, что все, что делает его Юнги, гораздо лучше. Это даже он, человек, не соображающий в свэге, понимает. Отец, конечно, такого вслух никогда не произнесет. Но Шуга точно знает, что он так считает.       Брат обычно залипает в телефон, редко отвлекается, толком даже не реагирует на внешние раздражители. У него там, в телефоне, любовь. Он там, в телефоне, сейчас временно проживает. Но по тому, как периодически рука брата ерошит шугины волосы на затылке, Шуга чувствует, что брат соскучился и любит его.       Есть еще один человек, который совершенно никак не изменился после успеха бантанов и Шуги в частности. Может быть потому, что он уехал из Кореи в Европу незадолго до того, как Шуга переехал в общагу Бигхита. А может быть потому, что человек он такой. Стабильный что ли.       Это лучший друг Шуги с самого детства, с его школьного «монашеско-серого» периода, Лин. И о том, что Лин вчера приехал в гости к своим родителям, Юнги узнает совершенно случайно, развалясь на полу перед телевизором и обсуждая с родителями очередных пирсингованных сверх меры инди-звезд. — Ну Лин же вот нормальный приехал! — заявляет отец. — Значит, не все у них в Европе такие. — Лин приехал? — поднимает голову Юнги и сглатывает от внезапно пересохшего горла. — Давно? — Вчера, кажется, — отвечает мама. — Прости, милый, забыла тебе сказать.       Юнги вскакивает и начинает метаться по комнате. «Неподвижный Мин», говорите вы? Видели бы вы его сейчас.       Мать наблюдает с улыбкой за сыном и думает, что вот именно поэтому она и забыла ему сказать. Надеялась, что хоть один вечер он побудет дома. Но какое там!       Юнги несется вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, в свою комнату. Он нашаривает за занавеской у окна холодную и уже покрытую пылью тонкую телефонную трубку.       Когда-то давно отец Лина купил им такой игрушечный телефон для связи. Они пыхтели целый день, протягивая тонкие провода между домами, а потом созванивались и пытались расслышать голоса друг друга на другом конце провода. И с тех пор именно этот телефон оставался единственным средством их связи.       Шуга нажал кнопку вызова, подержал секунд тридцать и отпустил. Затаил дыхание.       А вдруг его нет дома? А вдруг он не услышал? А вдруг ему некогда или он просто не хочет повидаться?       Поток всех этих лузеровских предположений прервал ответный писклявый сигнал. И лицо шугино вспыхнуло.       Он слетел вниз по лестнице в два прыжка, крикнул на прощание что-то нечленораздельное. Мама ахнула и обернулась, посмотрела на отца. — Что он сказал? — «Я — к Лину, вернусь нескоро, не скучайте и ложитесь спать без меня. Ваш нежно любящий сын Мин Юнги». Что-то примерно такое, — ответил ей отец и улыбнулся.       Шуга скакал через низенькие ограждения и чахлые палисадники в лучших традициях дворов Дэгу так, словно ему было все еще двенадцать лет. И он мог руку дать на отсечение, что в этот же самый момент по параллельной улице через палисадники скачет еще один человек.       Кодовый сигнал — звонок в детский телефон — означал только одно: встречаемся на «нашем месте». И ничто не могло изменить готовности этих двоих, услышав сигнал, тут же приступить к выполнению.       Мин успел первым, Лин выскочил из кустов, громко матерясь и отплевываясь от веток, сразу же после него. — Первый! — поднял руку Мин, сдерживая одышку, успешно подавляя волнение своим делано равнодушным спокойным хриплым голосом. — Спешил на внеочередную начистку ебала? — прищурился Лин. — Мог бы предупредить, что невтерпеж.       И заржал как конь. И Юнги заржал. Они ржали, глядя друг на друга, упираясь руками в колени, чуть согнувшись и пытаясь все же отдышаться через смех, а потом вдруг разом стали серьезными и молча шагнули навстречу друг другу и крепко обнялись. Друзья не виделись пять лет.       «Их место» — дряхлое дерево в лесополосе недалеко от дома, на берегу грязного канала с затянутыми в бетон берегами. В самой кроне они когда-то наколотили досок и устроили что-то вроде лежанки. Сбегали от родителей и отсиживались здесь, лежали на теплом бетоне канала, разглядывая мутное дно, и болтали обо всем, строили планы и придумывали себе мечты.       Теперь дерева не было. Бетонные берега канала уже казались не такими широкими и были щедро затянуты грязью и шершавыми наростами мха. И вообще все здесь было совсем не таким, как в детстве. Деревья казались ниже, трава желтее, а само это место — каким-то неуютным. Но друзья все равно приземлились на теплый бетон и уставились на воду. — Ты изменился, — заявил, не глядя на него, Лин. — Ты тоже, — так же не глядя ответил ему Мин. — Твои друзья любят тебя? — Лин повернулся к нему и, взяв за подбородок, повернул к себе лицо Юнги. — Они — моя семья, — ответил тот немного с вызовом. — Расскажи мне о них, — попросил старый друг и улегся, приготовился слушать.       Шуга рассказывал долго, снабжая свой рассказ юморными комментариями, так что Лин искренне хохотал над каждым из бантанят. Ему интересно было все, хоть он и с трудом ориентировался в мире шоу-бизнеса, а многие названия и имена были ему попросту незнакомы. — У тебя интересная жизнь, — заключил он. - Я могу взять тебя с собой в Сеул, — предложил Юнги. — И познакомить со всеми.       С Хосоком, знаешь, он очень крутой, хоть и выглядит как откровенная кукла. Он такой грандиозный во всем, что мне иной раз немного страшно рядом с ним.       С Рэпмоном. Это чувак гениальный во многом, но, блин, он настолько добрый, что это когда-нибудь либо убьет его, либо сделает алкоголиком.       С Джином. Тебе будет, о чем с ним поговорить. Он тоже повернут на всем, что касается еды. А уж познакомиться с настоящим европейским шеф-поваром ему будет просто за счастье. С ним я познакомлю тебя в последнюю очередь. Потому что потом вызволить тебя из его кухонных объятий будет просто нереально.       Я бы познакомил тебя с мелкими — с Чонгуком и Тэхёном. Это два долбоящера, я серьезно.       Причем Тэтэ — такой… знаешь, вот если долбоящер, да еще и под наркотой — вот примерно такой чувак. Но он очень прикольный. Как сорвавшийся с цепи щенок, который везде лезет, все портит, дерет обои, знаешь, ссыт в ботинки… но ругать его за это просто нереально… потому что … ну, блин…. милота же такая… Вот помнишь, когда ты первый раз своего сенбернара дома одного оставил? Когда еще потом двери пришлось менять и твоей маме стало плохо, когда она увидела шторы…. ну… что осталось от штор… Вот Тэтэ.       Чонгукки — это малой самый у нас. Знаешь, я его боюсь иногда. Не знаю, что из него вырастет… что из него уже вырастает… и, наверное, надо было его почаще бить…. А теперь уже и поздно…. и хорошо, что не били…. Знаешь, придет время, и Чонгук сделает нас всех…       Мы с Рэпмоном сопьемся, Джин откроет ресторанчик в Каннаме, Хосок женится и заведет кучу маленьких детишек…. Ви, Тэхён который…. Не знаю… какой-нибудь благотворительный центр для осиротевших пингвинов откроет…       А вот Чонгук — он будет рвать залы в клочья. Вот увидишь, он — тот, кто из нас станет по-настоящему знаменитым. — А почему ты не рассказываешь про Чимина? — осторожно спрашивает Лин. — Про этого мальчика с розовыми волосами…       Шуга опускает голову. Ему так много хочется сказать Лину. Но почему-то именно о Чимине не хочется говорить ничего.       Лин понятливо умолкает. Они сидят еще долго, вглядываясь в мерцающую под луной водную поверхность. Канал как-то очень ярко и немного вульгарно журчит на самом донышке, и все это так гармонично вписывается в вечереющую обстановку, что кажется искреннее и уютнее вечера уже и не будет. — Когда ты уехал в Европу, а я навострил лыжи в Сеул, — вдруг нарушил молчание Юнги, — я так скучал, что мне казалось, как будто ты случайно сдал в багаж в аэропорту мое сердце.       Он повернул голову к Лину и внимательно всмотрелся в его профиль. Лин повернул к нему лицо и блеснул глазами в лунном свете. — Но я знал, что у меня есть мечта, есть цель, и ради того, чтобы ее достичь, мне надо смириться с тем, что наши дороги разошлись, и идти к своей мечте. И я так и сделал.       И Лин понимающе кивнул, затаив дыхание, понимая, что все, что скажет дальше Юнги, либо изменит его жизнь навсегда, либо разобьет ему сердце. — А Чимин…. Если бы тогда от меня уезжал не ты, а Чимин… Я бы поехал за ним, не задумываясь. За этим мальчиком с розовыми волосами.