Записки инсайдера

      Да что там по голосу, по интонациям вообще. Если из-за двери слышится, что кто-то в лифте бубнит, то стопудово это Чонгукки домой возвращается. У него всегда есть, что сказать. И поскольку хёнами обложили со всех сторон — плюнуть некуда, а иной раз хочется выразить недовольство, но субординация не позволяет, то макнэха высказывается хромированным поверхностям лифта, смесителю в душевой или, на крайняк, собственному объемному рюкзаку, если никого более подходящего рядом нет.       Собственно, Чонгука даже по стуку палочками об стол можно вычислить. Во-первых, если он в нетерпении, то вообще создается такое впечатление, что он сидит за столом и, еще минут пять, и пробьет палочками эту планету насквозь. Или стол ухайдокает к херам, потому что сидит, зараза такая, и долбит, и долбит. Это значит, что макнэше срочно что-то надо сказать, и он усиленно размышляет: а стоит ли? а в тему ли? а в момент ли это будет? А если еще при этом у него ноги ходуном ходят — то вытягивает их под столом, то расставляет, то стучит коленками как практикантка в Мулен руже — значит, точно: малому не терпится вывалить срочную информацию на всеобщее обозрение. Практика показывает, что сомневается он не зря, и лучше бы он промолчал.       Хосок краснеет, когда выпьет. Да об этом все знают. Но выкупить Хосока можно еще по одной детали. Когда он навеселе, он начинает обострять звуки, скруглять гласные, и получается, что если он обращается к кому-то, то делает это либо с ласковой ехидцей, либо со страстной подозрительностью. — Намджюн! — вот так примерно у него получается. — Намджюююююнииииии.       И уже лидер знает, что его солнышко где-то наступил на пробку. Это, конечно, бывает крайне редко. Ибо, все-таки, покрасневшее лицо — палево очень обидное и всегда срабатывает.       Вообще, краснота на коже для Хосока — просто лакмусовая бумажка по разным ситуациям. По красным пятнам на плечах и предплечьях можно сказать, что у него только что состоялся серьезный разговор, волнительный и непростой для Хоби. Потому что, если ему выпала необходимость тщательно подбирать слова или отвечать на вопросы, которые ему неудобны или он не может ответить искренне, но показать этого никак нельзя, то он измусолит все свои плечи через майку: будет мять их, почесывать, поглаживать, массировать остервенело. Он так отвлекается или сосредоточивается — в зависимости от ситуации.       Намджуна узнаешь по характерному звуку, когда он ерошит свои волосы на затылке. Хосок научился по этому звуку определять, расстроен лидер или взволнован чем-то радостным. Если расстроен, то сидит на кровати, пальцами в шевелюру зарылся и скребет свою интеллектуально одаренную черепушку, как будто собирается снять верхний слой и выскрести все гнетущие его мысли непосредственно из черепной коробки. Ну, а если у него есть, что приятного сообщить, то это почесывание больше на ласковое поглаживание похоже: мол, умочка, лидер, давай, озвучь очередную гениальную мысль, порадуй пацанят.       У Тэхёна девять разновидностей улыбок. Девять основных, там еще оттеночные есть, в них разбираться — себе дороже, их даже не все из бантан способны сформулировать. Но девять основных знают точно, как таблицу умножения.       Есть страстно-нетерпеливая, это когда съемки затягиваются, и Тэхён, такой: «Давай, мастер-ним, я сейчас красиво выебу население планеты через объектив и пойду уже уровень свой доигрывать, а то Гукки, паршивец такой, так и будет пыхтеть от самолюбования весь вечер, чемпионушка доморощенный!».       Есть вдохновленно-удовлетворенная, она вылезает, когда его Чимин называет «Ким Тэ-Тэ-щи» и ждет от него чего-то особенного, слов или действий, и Тэхён готов это что-то ему дать и знает, что не разочарует.       Есть залихватски-шкодная, когда это чудное создание собирается что-то отчебучить на грани незаконного, но очень веселого: танец живота перед всем честным народом в набедренной повязке станцевать, например. Но есть и залихватски-шкодно-извиняющаяся, когда уже что-то отчебучил, но не без последствий, и вот уже сок на коленки мелкого пролит, джинсы испорчены, но Тэ улыбается, мол, извини, конечно, но от такого красавчика как я даже мокрое пятно должно приниматься как подарок небес.       Он даже на Гука с разными улыбками смотрит: иногда с такой нежной, что солнышко порывается спрятаться за тучку, чтобы не конкурировать с его блеском в глазах, поскольку понимает, что конкуренции не выдерживает. А иногда с нежностью многообещающей: это когда малой прессаком своим светит в очередной раз на сцене, и Тэхён уже на взводе, и уже продумывает, как именно, в каких позах и с какими последствиями будет дома объяснять мелкому, что так делать нельзя, поскольку ревность — вещь опасная и в его, Тэхёна, случае, крайне непредсказуемая.       Когда Тэхён со своими мелкими по телефону разговаривает, у него улыбка особенная: яркая, насыщенная, свежая, как апельсиновый фреш, максимально растянутая по краям, и такая уязвимая, что в эти моменты обычно никто к Тэхёну не подходит и разговор не прерывает, чтобы улыбку такую не спугнуть, как красивую редкую птичку, которую чудом в дебри городские занесло. Рядом с такой улыбкой даже не дышать хочется, чтобы не испортить момента.       Иногда Тэхён улыбается растерянно, как бы не до конца понимая, что имеет право на улыбку. Это когда, например, Юнги неожиданно пройдет рядом и ласково его по волосам потреплет. Или когда Чимин, вместо того, чтобы его тапком отмудохать за пролитый на пол любимый гель для душа, вдруг махнет рукой, мол, у меня еще есть, не расстраивайся, хочешь, вкусный, лавандовый принесу? И тогда Тэхён улыбается и благодарен до бесконечности за такое великодушие.       А еще есть гордая улыбка: такой Тэхён встречает каждое слово Намджуна в интервью, каждую новую успешную ноту Джина, каждое танцевальное соло Чимина… С такой улыбкой он встретил хосочий хуикстейп, с такой улыбкой он Юнги тащит в студию кофе. С такой улыбкой он рядом с Гукки существует 24/7, потому что малой — это всегда повод для гордости. И для улыбки тоже.       Джина можно узнать по температуре. Если вдруг рядом холодом потянуло, то старший хён не в духе или чем-то сильно расстроен, даже опечален. Он тогда застывает, затвердевает как льдинка, и подойти к нему боязно, и никто, как правило, не подходит. Джин в такие моменты как-то вытягивается, становится строже, резче, говорит отрывисто и все больше и больше охлаждает вокруг пространство. Бантаны за кулисы вылетают после выступления, дышат тяжело, потом обливаются, и вдруг физически ощущают мороз по шкуре. Сокджин стоит, голову опустил, менеджер ему что-то взволнованно рассказывает, а ребята явно слышат характерное потрескивание, с которым заковывается в лед воздух вокруг него, покрывается кристаллами. И понимают: значит, пиздец. Значит, что-то случилось. И все вдруг рядом становятся строже, вытягиваются.       Джин говорит отрывисто, как команды раздает, и мальчишки реагируют соответственно: вопросы не задаются, приказы не обсуждаются, руки к Джину не тянутся и по спине не похлопывают: не время сейчас и не место. Время пройдет, Джин оттает, вот тогда и поговорим.       Чимина, конечно, надо постараться, чтобы считать. Он не так-то легко считывается через свою защитную улыбку и через свое бьющее фонтаном обаяние. Чимин сложный, переплетенный внутри как запутанные гитарные струны, и при каждом неосторожном прикосновении предупреждающе звенит. Юнги умеет его считывать, но и он долго этому учился: распутывал днями, часами, долгими минутами эти гибкие струны, резал о них свои тонкие осторожные пальцы, мозоли наживал на этом деле, но все-таки изучил эту непростую музыкальную грамоту, и теперь точно знает, как вылечить расстроенные струны, чтобы гитара не низила на высоких ладах, чтобы звучала восторженно и красиво.       Чимина можно считать только по глазам. Если взгляд у него вдруг заостряется и становится суше, появляется несвойственная ему надменность, если взгляд вдруг наполняется показной сексуальностью и навязчивой похотью, то что-то с мелким не то, что-то у него в душе поселилось нехорошее — испуг, настороженность, острая неуверенность в чем-то или в самом себе, что, вообще-то, не редкость. Тогда Юнги гладит эту гитару по ее нежным изгибам, ласково касается пальцами грифа, перебирает струны осторожно, трепетно, находит ту, которая тревожится и мечется звонче всех, и чуть слышно целует ее, приглушая звучание. У Юнги получается. Наверное, только у него и получается. Чимин ему за это благодарен.       Сам Юнги… Все думают, что его хрен считаешь и хрен поймешь, ибо свэгушка, ибо пафос и парализующий яд небожителя. Бантаны поржали бы, конечно, по этому поводу. Потому что Юнги — самое трепетное создание, какое только можно себе представить, особенно если застать его врасплох, желательно, еще не до конца проснувшимся.       Его считать можно даже по мерно качающейся сережке в ухе: лишнее движение — лишняя эмоция для изучения знающему человеку. Но если уж Шуга начинает двигаться излишне активно, если его руки начинают мельтешить перед лицом, если начинают теребить то мочки уха, то воротник водолазки, то штанину, или вообще начинают выписывать замысловатые узоры, мелькая в широких манжетах длинных рукавов, то это значит, что мыслительный процесс в его гениальной голове схлестнулся с мощным эмоциональным фоном, и в данный момент маэстро переживает очередной катарсис, о чем и пытается таким незамысловатым способом информировать общественность.       И если пройдет дохренищенское количество лет, и они расстанутся и рассыплются по разным орбитам, они все равно узнают друг друга из тысячи. По стуку палочек для еды. По улыбке. По температуре. По расстроенным гитарным струнам. По красным пятнам на предплечьях. По взъерошенной шевелюре. По плавным движениям рук. По словам. По глазам. По голосу.