Записки инсайдера

      Залы везде разные.       И сцены тоже.       Бантаны их навидались — ох!       Как-то был зрительный зал совсем маленький, и первые зрительские сидения располагались в особой близости к сцене. В такой близости, что Чимину пришлось очень постараться, чтобы аджуме в первом ряду сандалики не отдавить во время War Hormone. Она, кстати, тоже, видать, опасалась. Потому что как-то нервно очками своими поблескивала в сторону раскрасневшегося Чимина и все время юбку на коленках поправляла. Правда, Чимин тогда заявил, что это ее смутила его бьющая через край сексуальность. И были среди бантан товарищи, которым это даже не показалось смешным. Ну Чонгук поржал, понятно, «гаденыш мелкий, совсем хёна не уважает», если Чимина цитировать.       А вообще, залы разные, да.       В одном зале привидение водилось. Бантаны, когда туда на ночную репетицию приехали, даже чуток побледнели, потому что в левом вернем углу заухало, заскрежетало, загудело, а потом с потолка, красиво кружась, медленно спланировал на зрительские кресла кусок белой ткани. Не все, понятно, побледнели — Тэхён аж покраснел от удовольствия и собрался рвануть с Чонгуком туда, отвоевывать у потусторонних сил честно арендованную для репы аудиторию. Но привидение при ближайшем рассмотрении оказалось пьяным сторожем, который обходил здание в рамках своих служебных обязанностей и случайно обнаружил собственную высокоградусную заначку под лестницей, ведущей на чердак. Ну и, само собой (а чего добру пропадать, коль уж оно нашлось?), решил в чердачном помещении над сценой уничтожить, так сказать, улики. И когда бантанья музыка грянула на сцене, сторож заинтересовался, приоткрыл люк в потолке и… еще хорошо, что сам не вывалился. Есть основания полагать, что планировал бы он с потолка и в половину не так красиво, как его носовой платок.       А вообще, запоминающихся сцен и залов много было.       У юнминов есть один.       Знаменательный.       Об этом, правда, только юнмины и знают, и лучше всем остальным об этом не рассказывать, иначе расправа будет жёсткой и короткой. Потому что ведь так до сих пор руководство МАМА и не знает, почему у Сюзи с Бэком подвесная платформа не сразу опустилась.       А потому что, если Юнги говорит: «Не лезь! Тут все тросы — на соплях!», значит, не надо, Чимин, восхищенно карабкаться по лестнице «Хёх-хён-хён, пожалуйста, посмотри, как романтично!». Ну, если честно, то романтично, да. Особенно когда Чимин у тебя в руках такой горячий, возбужденный, после репетиции у него на лбу влажные капельки пота поблескивают, а глаза горят таким чарующим блеском, что хочется исцеловать все его родинки медленно и методично.       Огромный зал гонконговского AsiaWorld-Expo сам по себе очень вдохновляет и возбуждает. Здесь завтра выступать, здесь завтра, возможно, награду получать, а этот мелкий зараза пищит Юнги в ухо всякие нежные возмутительности, и от этого всего так скручивает внутренности, что похрен уже, «на соплях» эти тросы платформы или не «на соплях»: Чимин в руках Юнги изгибается, его макушка мелькает над чернющей бездной, в которую сливается неосвещенный зал, и их вот-вот хватятся, за ними вот-вот придут, но Юнги собирает губами капельки пота с чиминова живота и подбирается прерывистым дыханием к его возбуждению, пробует его на вкус… — Юн-н-н-н-ги… — каким-то эхом раздается в ушах голос Чимина с придыханием. Его руки оглаживают бедра хёна, его ноги скользят по гладкой поверхности подиума и со страшным треском цепляют какой-то рычаг, кажется, его отламывая. И Юнги где-то бы взять еще кислорода, еще воздуха, чтобы вдохнуть поглубже этот момент и разделить свое дыхание с самым сладким на свете мальчиком, но откуда же ему взяться-то, воздуху, если вся Вселенная сейчас сузилась до созвездий под этой светлой взмокшей от пота челкой. — Ты сладкий, такой сладкий, Чимини-и, — шепчет Юнги, а сам чувствует, как восторг подступает к горлу на самом пике оргазма. — И, кажется, ты только что что-то к херам тут свернул. — Мне будет стыдно подниматься завтра на эту сцену, хён, — хихикает потом Чимин, когда Юнги пытается стереть со своих черных брюк последствия пережитого счастья. — Я буду вспоминать, как ты меня целовал, и краснеть. — Под мэйкапом будет незаметно, расслабься, — буркает ворчливо Юнги и тянет Чимина вниз по лестнице. — Пойдем, пока нас тут не застукали. — Эй, вас где носит? — встречает их на выходе раздраженный Хосок. — Да мы на сцену возвращались! — поясняет Юнги, плохо изображая безразличие и отсутствующий вид. — Чимин там эту потерял… эту…       И он смотрит на Чимина и просит взглядом помочь ему, но Чимин дико краснеет и не помогает вот вообще никак! — Невинность, судя по всему! — ржет Хоби и уносится с сумкой вперед, к машине. — И как этот блядский Хосок вечно все выкупает, вот скажи? — оборачивается Юнги к Чимину и, видя его красное как помидор лицо и виноватую вдребезги улыбку, понимает причину проницательности Хосока. Даже крупная надпись неоновым маркером через весь чиминий лоб «Я только что трахался с Юнги среди декораций» была бы более туманным намеком, чем его выражение лица, сдающее мелкого с потрохами. — Тебя, вот, вообще в разведку брать нельзя! — возмущается Юнги и тащит Чимина за руку. — А придется! — хихикает Чимин и бежит следом. — Я тебя одного в разведку все равно не отпущу!       А вообще, залы разные, да.       И сцены тоже.       В одном зале, к примеру, не успели до концерта снять портрет одного умершего видного деятеля культуры: накануне здесь как раз вечер его памяти проходил. Ну и снять забыли. Или не успели. — Короче, ту стену не снимай, — командует режиссер, — а ребят обходи по левой стороне, чтобы авансцену не цеплять, понял?       Оператор кивает, пристраивается, а бантаны смущенной кучкой разглядывают нависающий со стены грозный авторитетный взгляд усопшего. — Он на меня смотрит! — страшно таращит глаза Тэхён. — Я не могу петь, у меня в горле от страха пересыхает.       Намджун хихикает, но хихикает как-то невесело.       Настроение вообще на нуле. — Неужели нельзя с этим что-то сделать? — Джин уточняет у кого-то за сценой, включив свое ворлдвайдхэнсомовское обаяние на максимум. — Есть же еще время до концерта… — Да у них там какой-то механизм заклинило, — поясняет Хосок, который уже сбегал и все разузнал. — Хотели так, вручную снять, служащий полез и свалился с лестницы. — Он уже начал мстить! — еще больше таращит глаза Тэхён.       Чонгук ржет, но, на всякий случай, не сильно громко, чтобы не разгневать дух портрета. — Предлагают завесить портрет тканью, — сообщает последние новости Хосок. — Ага! — визжит Чимин. — Тогда совсем зловеще получается!       Менеджер пытается угомонить ребят, подшучивает над ними и говорит, что, скорее всего, придется все-таки как-то постараться не замечать этого баннера, но бантаны грустнеют с каждой секундой.       И тут, как в замедленной съемке, в узком техническом окне чуть повыше верхнего края портрета появляется бледная изящная рука с на удивление знакомыми тонкими запястьями. В руке поблескивает что-то явно металлическое и явно острое, потому что через секунду баннер с портретом обрывается, словно с лопнувшего шнура, и летит вниз, приземляясь где-то в проходе. — М? — удивляется один за всех Намджун. И все зачарованно смотрят вниз, туда, куда упал портрет, словно выжидая, последует гнев портретного духа или все-таки обойдется. — Эй, сонбэ, — вдруг раздается позади запыхавшийся голос Шуги. — У вас тут баннер со стены свалился. Веревка лопнула, наверное…       Но вообще, залы разные, конечно.       Есть уютные и милые, есть холодные настолько, что даже на сцене под горячим воздухом рамп согреться не получается. А есть душные, с застоявшимся влажным воздухом.       Одна сцена особенно запомнилась.       Помнится, тогда бантанят привезли по приглашению какой-то мэрии, что ли. То ли праздник района был, то ли юбилей предприятия — словом, главное, что у них не хватало денег на кого-то поприличнее, и они пригласили бантан как молодую, но уже перспективную группу.       Сцену дали малёхонькую — едва-едва развернуться семерым. Гримерки вообще не дали, так что пришлось в микроавтобусе переодеваться, на котором приехали. — Мальчикам бы перекусить, — подошел с вопросом к принимающей стороне менеджер, когда ребята вялой грустной кучкой урчали голодными животами, собравшись на краю сцены и болтая ногами в воздухе. — Да пусть тут прямо и перекусят, — махнул рукой администратор. — На сцене прямо! Только поторопитесь, а то скоро первые зрители начнут собираться. — На такой маленькой сцене мы еще не выступали, хён, — с набитым ртом возмущенно бурчал Чонгук, пытаясь откусить сразу от своего бутерброда и от хосокова. — Маленьких сцен не существует, Гукки. Пока есть сцена, хоть какая-то, есть зритель по ту сторону сцены, есть глаза, которым ты можешь петь, и сердца, которые могут тебе подпевать, есть и сам артист, — тогда эти слова Намджуна в ответ показались высокопарными.       Но когда в небольшом зрительном зале собрались шумные зрители, когда раздались первые аплодисменты, которые к концу концерта переросли в настоящий водопад радости и поддержки, ребята совсем забыли о размерах этой сцены и о том, что где-то под правой кулисой все еще спрятан пакет с недоеденными бутербродами.       У них была сцена.       И какое счастье, что она у них была!