Записки инсайдера

      Когда маленького котенка только-только отрывают от мамки, приносят в другой дом и вытряхивают из корзинки, первое, что он делает — забивается в укромный угол, желательно, такой, где его нельзя достать ни руками, ни шваброй, ни спасателями, и сидит, привыкая к пространству и впитывая незнакомую атмосферу. И когда он потихонечку выбирается из своего убежища, чьи-то теплые ласковые руки подхватывают его и бережно прижимают маленькое трясущееся от страха существо к теплому себе. И с этой секунды влюбляют в себя навсегда.       Такими теплыми руками стал для Чонгука когда-то давно Хоби.       Маленький предебютный Гукки ходил за Хосоком как хвостик, стараясь находиться максимально близко к его теплым рукам. А если Хосока вдруг не было в общежитии, Гук забирался в его кровать, скручивался калачиком и лежал, уткнувшись носом в подушку, вдыхая Хоби-хена, оставившего на подушке нотками свой запах.       И всё это время с тех самых пор Чонгукки перманентно в Хоби влюблен.       Перманентно платонически.       Что бы он ни делал, на что бы крупное и грандиозное ни замахивался, подсознательно Чонгук всегда ищет глазами лицо Хоби, чтобы прочитать в его взгляде одобрение. Или неодобрение. Как повезет.       Испытывает ли Чонгук к Хосоку какие-то романтические чувства? Вряд ли. Может, только в самом начале, пока не узнал его поближе. А потом… не разочаровывается, нет, просто находит в Хосоке объект любви особенной, трепетной: так дети влюблены, когда говорят: «Моя мама — самая красивая! Мам, можно, я на тебе женюсь?». Так влюблены студенты, когда в восхищении замирают на лекциях у любимого преподавателя, который умен и великолепен настолько, что кажется буквально божеством, и трудно себе представить этого небожителя в быту или какой-то частной ситуации — ну вот не может такого быть, чтобы он так же ел и спал, как все мы, влюблялся и ходил на свидания. Так влюблены верующие в Деву Марию, к которой испытывать сексуальное влечение — святотатство, ибо какой экстаз может быть сильнее того, что испытываешь, когда представляешь ее теплые ладони на своих щеках, а из ладоней этих льется солнечный свет?       Перманентно платонически быть влюбленным в Хосока.       Это нормальное состояние Чонгука.       24/7.       Он привык, он не жалуется, только всегда расплывается улыбкой, когда хён смотрит на него, когда обнимает — задыхается от счастья.       Признаться в этом кому-то нестрашно, просто… а зачем? Он же не объявляет с пафосом, что любит умываться по утрам холодной водой? Ну любит и любит. Обычное же дело. Быть постоянно влюбленным в Хосока — это тоже обычное дело, так что…       Но однажды сообщить об этом все-таки приходится официально. Тэхёну. Ну, потому что Тэхён — это особый человек, и он должен знать о Чонгуке все. — Ага, — выдыхает Тэхён в ответ на чонгуково бормотание на тему «классного Хосоки-хена» и «он мне так нравится» и «разве можно добровольно перестать его жамкать?». — Мне кажется, я в него немного влюблен, знаешь?       И лицо у него в этот момент такое мечтательно-мечтательное, что Чонгук и сам не замечает, как широко улыбается в ответ. И он начинает присматриваться к тому, как Тэхён ведет себя рядом с Хосоком.       А Тэхён тает.       Хоби появляется в комнате, — и у Тэхёна глаза вспыхивают смешинками и сужаются полумесяцами. Хоби обнимает Тэ со спины, чмокает в макушку, что-то шепчет, и Тэхён, только что сидевший с элитарно-снисходительным видом завсегдатая модных арт-галерей, вдруг стряхивает с себя налет богемы и тянется к Хосоку всем своим существом, улыбаясь максимально квадратно и максимально беззащитно, и ему вдруг снова лет семнадцать и в голове мозгов — ноль, один ветер и мечты.       Чонгук смеется и не ревнует ни капельки: почему-то к Хосоку не ревнуется. Это как втрескаться с грохотом в киногероя, а потом, находясь в фанатском трансе, стараться втянуть как можно больше единомышленников и сотоварищей в секту почитания новоявленного божества: — Скажи, он крутой? — Ды-а-а-а! — Я же говорил! И еще, скажи, он красивый, да? Невероятный просто, да? — Не то слово! Божемой, какой!       И сидеть рядышком, два влюбленных идиота, и вместе фанючить на свое божество. И найти друг друга еще больше в этом солидарном обожании.       О том, что Чимин перманентно платонически в Хосока, Чонгук начал подозревать тогда, когда чихоупы отказались разъезжаться по разным комнатам. Вернее, Чимин и раньше от Хосока не отлипал (руммейты и все такое, еще и общий сдвиг на танцы, чего уж!), но после каминг-аута Тэхёна Чонгук начал присматриваться с Чимину, вернее, присматриваться они стали вместе с Тэхёном. — Чимини, — заскакивает Чонгук в их с Хосоком комнату, — дай свой станок? У меня кассеты закончились, а в магазин идти лень. А? — и плюхается на кровать Хосока. — На, — протягивает Чимин бритву и стаскивает Чонгука с кровати, — иди, приведи себя в порядок.       И тут же начинает расправлять на кровати покрывало. — Чимини, — врывается Тэхён. — О, злаковый батончик! Спасибо, клево! — Стоять! — орет Чимин, вскакивая, — это Хоби-хёна. Положи, где взял.       И кладет батончик на место, на край тумбочки, строго перпендикулярно деревянному краю, так, чтобы идеально как было. — Ну, Чи-и-им, — ноет Тэхён, — у Хоби-хена еще есть, наверное, пожалуйста, я голо-о-одный…       И хотя Чимина жутко умиляет то, как Тэхён, срываясь на нытье, превращается в бесячую малолетку из эры 2 Cool 4 Skool, он неумолим: — Хосок-и всегда съедает этот батончик перед сном, он должен быть здесь, когда хён ляжет спать, так что не ебёт, вон отсюда.       И тогда Чонгук с Тэхёном понимают, что чиминова влюбленность в Хосока переросла в маниакальное обожание всего, что с ним связано — Чимин мог бы в будущем запросто стать заведующим домом-музеем Джей-Хоупа, если потребуется: так досконально знать даже самые мелкие подробности жизни своего кумира способны только самые преданные фанаты.       И Чонгук с Тэхёном не утрируют. Хотите проверить сами — спросите, кто рассортировал в гардеробе Хосока одежду по цветовой гамме? Вы не уверены, что гардероб Хосока реально возможно рассортировать по цветовой гамме? Ну, это вполне логично: как можно классифицировать радугу, правильно? Чимин смог. Это все, что вам следует знать о его перманентной платонической в Хосока.       Удивил Джин. Влюбленный Джин — это вообще зрелище запретное и по ту сторону. Но вот Джин, влюбленный перманентно платонически, да еще и в Хосока… Если бы кто сказал Чонгуку, что когда-нибудь он об этом узнает, он бы долго истерично смеялся.       Но вот сейчас им с Тэхёном не смешно, потому что… — Джин, какие моменты в твоей жизни имеют самое важное значение? — Хм, пожалуй, когда я танцую, а Хосок смотрит на меня с гордостью…       И вот тут приехали.       Если бы Джина спросили, что у него к Хосоку, он бы ответить затруднился. Не потому, что не знает, а просто… Может ли кто-нибудь понять чувства человека, которому прилетела с самого начала существования группы большая, блять, честь стать всебантаньей мамочкой, а ему и самому мамочка очень даже пригодилась бы.       И вот такой мамочкой для него вдруг стал Хосок.       Одобрение. Поддержка. Строгость во взгляде, когда надо. И, главное, уверенность в том, что эти глаза и это сердце будут любить тебя, чего бы ты ни вытворил и ни накосячил. Вот, что нашел Джин в Хосоке. И Чонгук в этом вопросе очень даже его понимает.       Джин — старший, он — максимально самодостаточный, он — крутой хён и все дела.       Но иногда он бегает взглядом по комнате, пока не наткнется на внимательные глаза Хосока, и только потом выдыхает.       Юнги, честно сказать, удивил даже больше.       Чонгук подтолкнул локтем Тэхёна, когда впервые заметил, как резко трансформируется Юнги в наседку при малейшем намеке на опасность или стресс для Хосока. Он разве что крыльями по бокам не начинает хлопать, а уж кудахтать Юнги учить не надо. — Какого хуя ты без шапки? — бурчит в укромном уголке вип-зала аэропорта. — Достал. Надел. Не пиздишь.       Хосок ржет. Ну, он всегда ржет, потому что это у него режим психологической самозащиты такой. Но не спорит — хер там с Юнги поспоришь, особенно когда он взбудоражен настолько, что целых вон сколько слов из себя реализовал. — Ебанулся живьем всю песню вытягивать? — фыркает он за пультом в студии. — А потом мы выплюнем легкие, выблюем голосовые связки, зато будем страшно горды тем, что нас никто не заподозрил в фанере? — Да я справлюсь, — хихикает Хосок, но потирает горло, потому что, да, с больным горлом петь и одновременно скакать по сцене как кузнечик — это, скажем прямо, аттракцион для дебилов. — Дай попробовать. — Я тебе дам, — кивает Юнги. — Не унесешь, блять. Еще и сам сверху сяду, чтобы нести было интереснее. Нет, я сказал, все слышали?       Операторы кивают и ржут тоже: Юнги в порыве братской опеки способен на всё, даже на убийство опекаемого. Для его же блага, разумеется.       Хосок сдается. Он знает, что с Юнги спорить бесполезно.       Так что, да, у Юнги любовь к Хосоку своя, особенная, но тоже перманентно.       Относительно Намджуна Чонгук много злился поначалу. Ибо, как посягнул и как посмел? На фоне них, так сказать, прочих коленопреклоненных?       Но у Намджуна рождалось так мучительно и болезненно, так разрывало оплетенную лианами сомнений и неуверенности в себе оболочку души, что смотреть без слез нельзя было, и не сочувствовать, не сопереживать тоже.       И Хосок… который всегда был недосягаем, у которого всегда сердце билось куда-то туда, не здесь, за границей облаков в сторону человека такого запредельного, что далекого по умолчанию, вдруг опустил глаза и поймал взгляд Намджуна — мерцающий, обреченный и глубокий взгляд человека, который в него — перманентно и… платонически, если так суждено, но хотелось бы всего и без остатка.       Все эту историю знают, все на ней не однажды кусали до крови губы от волнения.       И Чонгук поначалу…       …ну, его можно понять: два человека, от которых он в восхищении, методично пытаются раскромсать друг другу сердца… так что Чонгук поначалу был не согласен. На всякий случай, со всем и на все сразу был не согласен. А потом…       А потом Хосоки-хён расцвел.       С каждым днем он набирал все больше бутонов, и запах от них, таких долгожданных будущих цветов, расползался по общаге настойчиво и многообещающе. Хосок расцвел как вишня, нарядно и стыдливо оттого, как терялись на фоне все остальные цветущие.       И только шесть человек знали, что всем остальным цветущим никогда не стать такими, как Хосок, потому что Хосок расцвел самым сердцем, самым своим внутренним солнцем, а такое сердце-солнце, как у Хоби, одно-единственное. Так что, наверное, Намджуну Чонгук может доверить свое солнце. — Чонгукки, — раздается сбоку родной хрипловатый голос. — Ты чего тут один сидишь? Ничего не случилось?       Чонгук оборачивается и хмурится, надеясь, что следы только что обуревавших его мыслей не отразились на лице. — А? Нет… — Там Юнги на диване уснул, поможешь мне перетащить его в спальню?       Чонгук кивает и думает, что вот его перманентная платоническая — и за это тоже.       За то, что Хоби никогда не оставит. Поднимет, перенесет, укроет одеялом. Протянет стакан воды, напомнит о лекарстве. Укажет на промах, отчитает и сверкнет взглядом. Если надо, то будет беспощадным, удаляя опасное или плохое одним резким рывком, как… больной зуб?       И если забившегося в темный угол маленького испуганного котенка вдруг согреют добрые тёплые руки, это будут обязательно руки Хосока. И какой бы большой, сильный и красивый ни получился в будущем из него кот, воспоминания о теплых руках, вытащивших из темного угла, будут с ним всегда.       Хосок провожает взглядом Чонгука, такого взрослого уже и такого возмужавшего, такого смущающегося до сих пор своих оголенных чувств и эмоций, и думает, что, кажется, немного влюблен в него. В шрамик этот на щеке, в упрямый вихор чуть сбоку от пробора, жилистые крепкие руки, в то, каким он рос и каким стал.       Хосок переводит взгляд на спящего в кровати Юнги, такого мелкого и хрупкого, такого беззащитного и беспомощного (пока не откроет рот, разумеется, потому что главная суперсила Юнги — как раз во рту. И там не просто навигатор до Гонконга — там оружие такого массового поражения, что можно воюющим странам на развес продавать), такого… Хосок, кажется, в Юнги немного влюблен. Платонически, разумеется, но надолго, судя по тому, что сколько Хосок себя помнит, — всегда был.       Хосок шлепает тапочками мимо комнаты и видит в приоткрытую дверь, как возятся на кровати Чимин с Тэхёном, что-то там опять изобретая, что-то задумывая. И Хосок думает, что, если бы у него была возможность, он сгреб бы в охапку этих двоих и никогда из объятий не выпускал. Чтобы, не знаю, защитить? Чтобы баловать, нежить, комфортить. Потому что эти двое как никто такого заслуживают.       В кухне тихо и пахнет нейтрально: сегодня все поели на работе, и Джинни не готовил, но, по привычке, читает, скрючившись за кухонным столом. — Интересно? — заглядывает Хосок в книжку, массируя аккуратно джиновы ссутуленные плечи, — Лампу включить?       Джин привычно моргает глазами, поднимает голову, и Хосок обнимает его за плечи. — Не надо, я пойду уже, — кивает Джин и отбрасывает книгу на диван. — Все эти модные книжные новинки — сплошная бесполезная трата денег. — Не читать? — смеется Хосок. — Не читай, — тоже смеется Джин. — Лучше выспись.       Хосок смотрит, как очертания старшего хёна тают в темном коридоре, и думает, что в человека этого — доброго, смешливого, самоотверженного, нельзя не влюбиться — в его честность, в его прямолинейность и беспощадность к тем, кого любит, за которыми стоит одно лишь желание лучшего для них.       «Влюблен» — так думает Хосок, прикрывая за собой дверь в комнату Джуна. — «В каждого из беспокойных обитателей этой общаги, в каждого, кто делит с ним сцену и концертные будни».       «Влюблен» — понимает он, забираясь в кровать Намджуна, увлеченного очередным непонятным артхаусным фильмом на планшете.       «Влюблен в каждого, в одного из них — по-особому, до беспамятства» — оседает в улыбающихся уголках рта, когда губы проходятся по высунувшемуся из широкого ворота рубашки плечу Джуна, и Хосок хмыкает удовлетворенно, когда подушечка пальца жмет на паузу, а полные губы выдыхают резко. — «В этого, кажется, навсегда, в этого — как в последний раз и, кажется, действительно, в последний».       Намджун тянется руками вверх, расправляет мышцы, щелкает суставами, а потом притягивает к себе Хосока, укладывает головой на грудь, замирает, рассеянно поглаживая пальцами его спину.       За стенами общаги замирает, засыпает жизнь — беспокойный мини-муравейник, в каждого из обитателей которого Хосок, кажется, безумно, безудержно, счастливо влюблен.       Перманентно.       Платонически.       Взаимно.