Записки инсайдера

      Чонгук всегда точно знает, что должен сделать. В любой ситуации сомнений у него нет. Просто знает и всё. Откуда приходит это понимание? Наверное, это профессиональное чутье или просто такая способность прилагается к должности.       Он же Гук Всемогущий, он должен знать. Он — истина в последней инстанции, Его слово — закон, Его дело — воплощение закона.       Никогда, собственно, и не сомневался. Да это и смешно, расскажи кому-то из коллег или предшественников, что, мол, Гука Всемогущего одолели сомнения: правильно ли поступает, справедливо ли. Кто осудит? Да никто. Не посмеют, да и в голову не придет.       До этого случая.       До этого мальчика, которого должен был убить раскат грома. Вернее, удар молнии, но это и не принципиально.       Гук Всемогущий за свой сравнительно недолгий срок в должности видел, как убивает молния человека: прошивает насквозь, пригвождает к месту, а потом словно подсвечивает изнутри, как очень мощная новогодняя гирлянда. И человек вдруг становится совсем другим, освещенным, подсвеченным изнутри. А потом погибает. Не все, правда, но в основном. Те, кто выживает, уже не могут смотреть на мир по-прежнему.       Этого мальчика тоже должна была убить молния.       Но Гук Всемогущий засомневался, остановился, замешкался и отвел удар.       Тот мальчик уже и так был подсвечен изнутри. Освещен. Освящен даже. Он уже и так смотрел на мир по-другому, как будто уже когда-то раньше его осенял своим знамением гром.       Гук удивился и отвел удар.       Вопросов никто не задавал. Да и кто задал бы? Гук Всемогущий ни перед кем не в ответе. Он как ключ без замка — самодостаточен, не имеет ни первопричины, ни цели.       Но теперь Гук стал зависим. Гук Всемогущий теперь наблюдает. Сквозь крышу старой трехэтажки (эти крыши очень легко сделать прозрачными, вы знали?), сквозь ватагу ребятни, к которой каждое утро спешит на работу подсвеченный изнутри мальчик, сквозь любое время и любое пространство Гук Всемогущий вглядывается и следит за мальчиком, подсвеченным изнутри.       Мальчик — тоже ключ без замка. Он светится, и ему для этого не нужны ни молния, ни гром. Ни Гук Всемогущий, который мог бы направить удар.       От ощущения зуда под ребрами, который щиплет от вот этого, последнего, Гук тоже зависим теперь, от того, как от зуда некомфортно. — Ты знаешь меня? — вдруг оборачивается мальчик, подсвеченный молнией изнутри, когда Гук Всемогущий наблюдает за ним со скамьи в парке возле старой трехэтажки.       И Гуку кажется, что знает, поэтому он кивает. — Я всё на свете знаю, — почему-то говорит Гук и улыбается.       И улыбка эта вдруг какая-то другая, не та, что предназначена всему сущему, а особенная — только для мальчика, подсвеченного изнутри.       У мальчика улыбка огромная, заслоняющая солнце, и у Гука немного кренится набок его всемогущество. У Гука не должно так перехватывать дыхание только от движения чужих губ: этого нет в его атрибутах, этого в него просто самим собой не заложено.       Но дыхание перехватывает, и Гук Всемогущий просто смотрит на то, как движется маленькая родинка на нижней губе и ждет, пока мир вернется на свою ось и укрепится на этой оси его всемогущество. — Ты знаешь, как меня зовут? — удивляется мальчик, подсвеченный изнутри, и, конечно же, Гук Всемогущий знает, просто ему без надобности: имена ничего ни о ком не говорят, важны только те слова или символы, которыми мы называем друг друга внутри себя.       Мальчика, подсвеченного изнутри молнией, зовут Тэхён. И Гуку внезапно хочется повторять это имя несколько раз, таким оно кажется точным своей этому мальчику принадлежностью.       Тэхену интересно рассматривать Гука и описывать его. — У тебя звезды в глазах, — шепчет Тэхен, когда совсем смеркается, и в черных глазах Гука отражается усеянный ледяными точками небосвод.       Чонгук и сам состоит из звезд, и думал, что это его сакральное знание, но вот Тэхен как-то разглядел. — Человека напротив всегда проще рассмотреть, чем себя самого, — говорит вдруг Тэхен, будто разобрав его, Гука, мысли. — На человека напротив смотри и смотри. Наблюдай. Любуйся. А внутрь себя смотреть — больно глазам.       И Гуку Всемогущему вдруг страшно посмотреть внутрь себя — до рези в глазах, потому что всё, что он теперь может там увидеть — неправильное и непривычное. Неправильное, потому что непривычное. — Если ты знаешь всё, то, наверное, ты знаешь, как сделать меня счастливым? — у шепота Тэхена наверняка есть красивое и ласковое название во всех мировых языках, включая древние, и Гук Всемогущий дает себе обещание обязательно проговорить как-нибудь на каждом, но сейчас у него есть задача поважнее: сделать счастливым мальчика, подсвеченного изнутри.       И Гук Всемогущий мог бы расправить горы и взвить до небес все пески мира во имя этого маленького счастья, он мог бы заставить повиснуть в небесах, не долетев до земли, капли всех дождей во всех вселенных. Гук Всемогущий мог бы слить в единый пьянящий звук журчание всех на земле ручьев и всех птиц во всех пространствах, он мог бы подарить этой улыбке ароматы всех цветов и вкусы всех фруктов, он мог бы.       Но Гук Всемогущий всматривается в шепчущие губы, а после наклоняется и мягко целует перемещающуюся родинку на нижней губе.       Чонгук всегда точно знает, что должен сделать. Он же Гук Всемогущий, он должен знать. Он — истина в последней инстанции, его слово — закон, его дело — воплощение закона. Никогда, собственно, и не сомневался.       И в этот раз не сомневается. Мальчик, подсвеченный изнутри, должен гореть всегда, чтобы не погибнуть. И если, чтобы поддерживать этот свет, понадобится всё дыхание мира, Гук Всемогущий способен его дать. Но надеется, что хватит только одного дыхания — его собственного.