"Грелка"

Всем дратуте :) Меня не было долго однако, но, оно того стоило. Глава будет ООООооооочень жаАркой, ну лично для меня. Писала такое впервые, так что на ваш строгий суд выставляю сие безобразие. Чую грядёт развязка этой истории. Есть ещё пару историй недосказанных пока. Будем исправляться. С осенью вас ребятятки ^^. P.S.И да название главы пафосное и интригующее)))) Послушай для томного настроения Jah Khalib - Любимец твоих дъяволов Ariana Grande - God is a woman * * * Сакуре определённо начали нравиться понедельники. Ей есть с кем просыпаться, с кем обниматься и согревать душу. Харуно боится называть это счастьем, вдруг кто-то услышит. Хатаке весь из себя такой трогательный, что Харуно может залипать часами разглаживая подушечками пальцев его ранние и горькие морщины. Каждый раз он смущённо заглядывает ей в глаза и спрашивает только "можно?". Сакуре каждый раз дышать нечем, и она просто кивает, глотая невидимые слёзы. Какаши тянется к ней, сгребает в свои объятья и целомудренно касается её губ. Каждый раз как будто на пробу, так словно Сакура может оттолкнуть его в любой момент. Неправда, Сакура не может, у неё нет ни единого шанса противостоять его затаённой нежности. Это так мучительно, ловить его судорожные вздохи своими губами, отражение в его глазах. Первый шаг делает она, показательно, словно учит. Прижимается плотнее, обнимает крепче, врывается в него своими губами и языком. Харуно шальной совсем стала. Она учит любить, как будто сама знает - не знает, просто ходит по наитию. Хатаке старательно вторит ей, в стократ возвращая мурашки по телу, и жар по венным каналам. Какаши любит чувствовать в своих руках девчонку. Она меньше него, нескладная совсем, но, ему большего и не надо, только уткнуться в её ключицы и дышать. Исследовать языком пазл родинок на светлой коже - его новый фетиш. Сакура до хрипоты в лёгких нужная, уютная, его. У Хатаке нет точных определений, но кажется - это счастье, или что-то вроде этого. Иначе быть не может, потому, что это первый раз за последние годы, а может и за всю жизнь. Когда Хатаке касается её, то, всё остальное перестаёт существовать. Это больше , чем просто искра между мужчиной и женщиной - это истинное откровение. Когда он целует Сакуру, он не думает о жаре её рта, о её коже под пальцами, о единении с этим телом. Он думает о вечности, в которой хотел бы замуровать себя с ней, срастись, и стать одним сознанием. Каждое прикосновение как на пробу. Всё ещё велик в нём страх быть отвергнутым. Хатаке знает откуда - то, что если он перестанет быть нужным для Сакуры, жить дальше сил у него больше не останется. Словно девчонка его последняя пристань, дальше которой конец стихии и начало пустоты. Гавань по имени Сакура только крепче обнимает его и улыбается сонно каждое утро просыпаясь в его руках. Хатаке вообще тянет всё время чувствовать и касаться девчонки. Он долго ломал голову над этим, пытаясь объяснить свою чрезмерную тактильность. А потом ответ находится сам, в одном простом прикосновении, похожем на многие другие. Сакура живая, пусть сломанная, потрепанная местами, но, от этого не менее живая. Хатаке нравится чувствовать это, он тянется к этому неосознанно, как существо во тьме стремящееся на свет. Харуно его личный источник жизни, который хочется ревностно оберегать. Хатаке пугается сначала этих мыслей. Ему кажется что всё это неправильно, совсем нечестно, ведь он словно паразит вцепился в девчонку и пытается выкачать из неё то самое, без чего он сам гниёт морально. Но, потом, он понимает, что задыхается нежностью от одной только улыбки, от подрагивающих во сне ресниц. Это наверно тоже зависимость, болезнь, что угодно, но это честнее, острее, реальнее всех признаний и красивых подвигов. Сакура тянется к нему не только телом, всем существом, будто говоря "впусти меня, моё место внутри". Хатаке не против, у него пустота внутри без границ и краев. Харуно по утрам шумная. Словно нарочито гремит посудой на кухне. Хозяйка из неё пока никакая, но она старается. Очень и ради него, поэтому, Хатаке благодарно жуёт подгоревшие тосты и даже не давится, пьёт отвратительное кофе, где воды на порядок больше чем нужно. Девчонка стоит всех этих гастрономических жертв. Пока она колдует у плиты и пытается попадать в такт музыке доносящейся из радиоприёмника, Хатаке смотрит на её спину утопающей в растянутой и заношенной футболке оверсайз. Затылок выбрит. Хех, маленькая бунтарка. Ему тепло. Немного - много, он теряется в ощущениях, потому, что - это ново, не про него совсем. Ноги белые, костлявые с узором грозовых вен и притаившихся капилляров. Совершенное несовершенство, с тонкой кожей и с полным отсутствием слуха. Хатаке улыбается в спину своей, уже своей в мыслях девочке. Ворот у майки огромный, края неаккуратно обрезанные почти на плечах, а там родинок и веснушек своя маленькая галактика с созвездиями нежности. Их зацеловывать надо до нехватки воздуха, до чужого минутного оцепенения в кольце крепких рук. Хатаке пробует сначала губами, затем смелеет и чертит уже языком на чужих лопатках карту собственной одержимости. Сакуре хочется откинуться на чужую грудь и поймать своими губами чужие, но она не смеет отвлекать Какаши от его экспедиции по своей шее. Эта его смелость опьяняет, вырывает земную твердь из - под ног. Чужое дыхание на коже ощущается изощрённой лаской. У неё в руках всё трясется, да что там в руках, внутри. Сакура замирает вовсе, ведь ею дышат так нежно, с таким упоением. Хатаке не просит большего, только её, целиком и бесповоротно. Харуно не против, сама затягивается, зарывается и закрывается внутри на все замки, чтобы выгнать не смогли. Сакура читает ему, громко, что-то о любви и осени, где у каждого есть свой человек. Какаши закрыв глаза слушает, вслушивается и перебирает пряди её волос. У него тоже осень со своим человеком. Мост шаткий, но уже не канат, они по нему ходят к друг - дгуру. Не страшно упасть, плевать на разбитое тело. Харуно выползет из под любого обвала. Страшнее потерять вот это вот своё, настоящее и единственное, безымянное. * * * На поминальную службу они идут вместе. Сакура одевает Хатаке, словно пеленает заботливо дитя. Лишнее прикосновение вдоль плеч, словно она хочет смахнуть с его плеч невидимый груз. Она вообще его руку из своей не выпускает, всю службу стоит рядом, дышит в унисон и смотрит только на него, чтобы увидеть, уловить даже мимолётную тень эмоции. Рин смотрит затаившись, голодно и злобно, но подходить не решается. В её памяти всё ещё живы безумные глаза девчонки. Инстинкт буквально трубит держаться от Харуно подальше. Её демоны рвались наружу в тот вечер, Рин видела их оскалившиеся пасти в чужих глазах. Это было жестокостью, которая притаилась за гранью рамок разума. И если тёмная сторона самой Рин была полна похоти и жадности, то альтер-эго ненавистной девчонки было монстром, способным сожрать, перемолоть кости и сухожилия, запив сладостно весь этот пир кровавым нектаром. Та другая Сакура, пугала её до дрожи. Она подобно терновнику опутывала Хатаке, ревниво отрезая все подступы к нему. Рин оставалось только скрипеть зубами в порывах молчаливой ярости. Перед уходом девчонка окатила взглядом её такой ненавистью, что вдоль позвоночника против воли пробежал озноб. Рин чертыхнулась и нервно заправила выбившуюся прядь за ухо, смотря вслед уходящей паре. Ей придётся смириться - жертва потеряна. * * * Сакура переплетает теснее свои пальцы с чужими и ведёт за собой. Хатаке лёгкий сейчас, пустой. Харуно кажется, что она не руку держит, а верёвочку от воздушного шарика. Неосторожность, и он улетит. Но Сакура не отпустит так просто, если сами не попросят конечно. Дома, они переодеваются молча. Хатаке всё ещё не здесь, поэтому Сакура пока его ориентир. Она тащит его в ванную и в кой-то веки не толкает под быстрый душ, а заботливо набирает воду в ванной. Вода лечит и умиротворяет, Харуно знает это по себе. Хатаке цепляется взглядом за неё, словно это сейчас единственный якорь для его сознания. Отпустишь и провалишься в тёмную бездну кошмаров. Сакура тянется к нему, заглядывает в глаза, словно говорит что всё будет хорошо, а руки тем временем проворно справляются с пуговицами на мужской рубашке. На фоне гремит пряжка от ремня, слышится звук съезжающей молнии. Сакура упрямо смотрит в глаза и кажется даже не дышит. Когда вся одежда остаётся лежать бесформенной кучей у их ног, Сакура прижимается в плотную к Хатаке, и её руки скользят вдоль его боков, смыкаясь на пояснице в замок. Кожа под её щекой холодная, покрытая мурашками, а сердце кажется начинает олимпийский забег. Сакура слушает всё это прижавшись, практически сроднившись с чужим телом. Тяжёлое мужское дыхание оседает на её затылке. Хатаке обвивает своими длинными руками девчонку. Не сбежит, он не отпустит. Он безумен, отравлен её нежностью. - Тебе нужно расслабиться,- Сакура говорит тихо, словно боится что кто-то ещё может её услышать. Она отстраняется, снова вглядывается в его глаза и тянется потом к его губам. Касание получается лёгким, иллюзорным на грани осязания. Она старательно привстаёт на цыпочки чтобы дотянуться до него, цепляется тонкими ломкими пальцами за широкие плечи. Да, Хатаке нужно расслабиться. Поэтому его напряжение тает под трепетом чужих губ, поэтому, он дышит аккуратно и через раз, боясь спугнуть своё костлявое наваждение. Поэтому он позволяет увлечь себя и без сопротивления опускается в тёплую воду. Даже сладкий запах пены не раздражает, а оседает на плечах влажной негой. Сакура выдавливает на ладонь немного шампуня и принимается осторожно намыливать мужскую голову. Все движения хаотичные, ленивые, словно вот - вот нагонят сон. Хатаке запрокидывает безвольно голову на самый бортик и прикрывает глаза. Хочется спать и плакать одновременно. Хатаке не помнит большей заботы о себе, это его потаённые детские желания - чтобы любили, чтобы касались вот так, с трепетом и нежностью. Мальчишка беспризорник всё ещё жив в нем, как и солдат вернувшийся с войны. Это такой ворох боли, отчаяния и печали, что грудь стягивает от жалости к самому себе. Сакура осторожно вытирает солёную каплю скатившуюся по его подбородку и делает вид, что ничего не замечает. Какаши хорошо как никогда, когда его осторожно вытирают полотенцем, сушат волосы, одевают во что-то и ненавязчиво толкают к чистой постели, которая пахнет каким-то цветочным кондиционером. Он проваливается в сон даже не замечая. Ему тепло, ему спокойно, очень надёжно, словно тонкие руки, которые его обнимают могут удержать небеса, если те вдруг решат обвалиться. * * * Сакура находит себя на балконе курящей. Откуда сигареты и вообще что она тут потеряла, ведь сквозняк жуткий и она вообще почти в неглиже. Хочется не думать вовсе, достигнуть той самой пустоты к которой так неистово стремятся все гуру и ламы. Нирвана, чтоб её. Сакуру тянет вниз, придавливает плитами. Её край близок. Это чувство неотрывно следует за ней почти весь последний год. Её силы на исходе. Ей уже почти уже плевать на себя, главное вытянуть Хатаке, вытолкнуть на самый берег. Потом и тонуть будет не страшно. На часах наверно много, Сакура не знает. У неё уже онемели пальцы на свежем воздухе, но спать не хочется от слова совсем. Это как провалиться в небытие и немного забыть кто ты и как тебя зовут. Внутри собственные страхи наступают на самые пятки новым чувствам. Харуно как никогда поломана тире собрана. Как можно растекаться по сточным трубам от собственной слабости, и тянуть за собой кого-то, чтобы спасти?! Её кто спасёт? Какаши как - то слаб чтобы пока видеть всё ещё свежие шрамы на её коже. Ни Ино, ни мать не знают о подступающем безумии, об армии психотропных препаратов под её кроватью. Прошлое ведь никуда не ушло, просто тогда удалось запереть своих демонов в темной комнате разума. Сакура думала, хотела верить, что давно потеряла ключи от неё, но демонам внутри не понадобилось помощи, чтобы выбраться на свободу. Кошмары съедали её не хуже Хатаке, рвали её плоть и сознание, залегая тенями под самыми глазами. Сакура пыталась не просыпаться с безумными глазами, с высохшими солёными дорожками от слёз, которые не приятно стягивали кожу. Заливалась чем можно, заглатывала всё, что обычно без рецепта и прочей бумажной поебени дальше аптечной стойки не унесёшь. Харуно крыло беспощадно. Окна она специально не закрывала на щеколду, чтобы было однажды куда сбежать... Предаваться самоистязанию не даёт чужой вскрик. Харуно не помнит, как оказывается внутри. Хатаке не кричит, воет, подкинутый своими кошмарами. Его тело немыслимо выгибается дугой, так словно кто-то невидимый ломает ему с наслаждением позвоночник. Сакура в ужасе. Это впервые когда ей так трясёт, от собственных не отпущенных и чужих нагрянувших. Страхов. Её руки ледяные, пальцы не слушаются вовсе. Она их не чувствует, но, это так вовремя, ведь этими самыми руками она вытаскивает Хатаке из марева кровавых кошмаров. - Сакура, Сакура, Сакура,- он шепчет как заведённый. Даже не открывает глаза, цепляется за неё и дрожит. Харуно тоже. Как-то лихорадит, тянет судорожно дышать, и зарываться пальцами в жёсткие седые волосы. - Я здесь, с тобой, - Сакура выдыхает в самые губы. Они почти столкнулись лбами. Хатаке сам тянется к ней первым, захватывает в безумный и влажный плен своего рта. Это безысходность в них. Это дикость, первобытность заставляет Сакуру стонать в поцелуй и тереться о чужое тело, как заведённая. Это голод, которого до этого ни один из них не ведал. Харуно одержима, она не ведает своих желаний, своих движений. Её губы припадают к мужской шее, зубы почти разрывают кожу, но язык тут же пишет свою Библию. Хатаке откидывает голову, подставляясь под это пламя. Его всё ещё дёргает от недавнего кошмара, но уже потряхивает от ожидания. Неизведанного. Её замерзшие пальцы отмирают, когда она не рассчитывая силы цепляется к лёгкой рубашке пижамы. Разрывает, разводит с треском в стороны подолы, подставляя губам мужскую грудь. Язык находит свой маршрут, и чертит влажный пунктир до затвердевших тёмных сосков. Эта кожа полотно минувших сражений, ушедших, но оставшихся росчерком множества шрамов. Хатаке уже почти стонет, задыхается, но девчонка на нём неумолима. Сакуре так мало этого откровения , этой беззащитности. Её тело танцует на нем, вскидывается, раскачивается и чувствует его болезненный отклик. - Сакура, ааах,- его голос срывается на тяжёлые вдохи-выдохи, когда девчонка слишком сильно задевает его возбуждение. Хатаке словно не властен над своим телом, обессилен полностью, безволен, отдан на растерзание чужой страсти. Ему всегда казалось, что подобное может произойти только с женщиной в руках опытного любовника. Так говорили его соратники, когда хвастались своими любовными подвигами после кратковременных отпусков. У Хатаке такого не было, в смысле отпусков. Он не знал на что ему тратить свободное время, у него не было интересов, стремлений и того, за что можно было цепляться на гражданке. Он служил, отдавал кому-то какой-то там долг, а деньги исправно хранились на его счету, так и не потраченными. Язык играет с соском, зубы слегка прикусывают самую горошинку, и Какаши подбрасывает. Его бьёт озноб. Он не подозревал о подобной чувствительности собственного тела. Он потерян в темноте комнате, дышит в потолок, сжимает побелевшими костяшками постельное бельё. Касаться сейчас Сакуры не хватает храбрости. Ему кажется что от силы собственного напора, он может сломать своё безумное чудо, которое на нём и тащит его на самое дно. И это дно не пугает Какаши, оно обещает быть непроглядно тёмным, но уютным и обжигающе тёплым. Сакура не замечает, как её руки начинают жить отдельной жизнью. Смелой такой жизнью, лишённой смущения, потому что иначе Харуно не может объяснить, почему она так нетерпеливо развязывает шнурок от пояса пижамных штанов, и без промедления стягивает их. А под ними всё и ничего, только кожа, возбуждение дикое и неприкрытое. Хатаке просто не успевает ничего понять, нежные руки опережают его мысли. Сакура сама не знает что делают её руки, она целует неистово, словно можно испить чужое дыхание. А руки находят, касаются, скользят по всей длине, вырывая стоны из покрытой лёгкой испариной груди. Хатаке не в себе, Харуно тоже. Жадные, голодные, безумные. Потолок белый в мелких трещинах. Какаши смотрит и не видит. У него прямое включение в космос. Сакура скользит губами ниже, оставляя яркие метки, которые нальются цветом немного позже. Она клеймит его собой. Её руки настойчивей, не отрываются от чужой вставшей бархатной плоти. Под подушечками пальцев точно угадываются узоры взбугрившихся вен. Когда её губы касаются в миг напрягшихся мышц живота, Хатаке словно приходит в себя: - Не надо. Ты не обязана это делать. Его голос хриплый, надломленный. Грудь вздымается часто, грузно. Он перед ней уязвимый и обнажённый. Открытый. Такой каким она хотела его увидеть. Только для себя. Это эгоистично. Она не отрицает, Сакура наслаждается и хочет, честно и от всей души. - Я хочу. Тебя. Целиком,- она говорит обрывисто, выделяя паузами свои слова, чтобы до Хатаке наконец дошло, чтобы он наконец понял, чёрт возьми. - Ты ведь не бросишь меня, когда мои демоны придут за мной?! - в голосе Сакуры и вопрос, и мольба и краски убеждения. Хатаке дышит тяжело, не может говорить, просто смотрит заворожённо на свою девчонку и кивает в ответ. - Вот и я не брошу,- ей хочется сказать ещё с десяток банальных, избитых фраз, типа " доверься мне", " будь моим", или простое "наслаждайся", но она упорно молчит. Слова всегда всё портят. Самое верное это касания, дыхание на чужой коже, поцелуи. И Сакура целует сначала в губы, потом в шею, везде куда может дотянуться из-за своего положения. Её руки вновь оживают на мужской плоти, и пока губы пробираются через всё тело к заветной цели, надавливают и трут сильнее, размазывая уже выступившую смазку по всей длине. Когда Хатаке ощущает влажность чужого рта на себе, его коротит. Это больше, чем он может вынести. Сакура от усердия даже немного давится с непривычки, но ей всё равно. Не важно даже если у неё после всё будет ныть и болеть. Важнее тело под ней, эти частые, рваные вздохи, разрезающие тишину комнаты. Она почти силой удерживает мужские бёдра на месте, потому что их нещадно так подбрасывает и выгибает. Хатаке необычайно чувствителен и обострён. Кажется у него подгибаются пальцы на всех конечностях разом. Он вообще ничего не слышит, ни собственных громких стонов, ни пошлых хлюпающих звуков. У него в ушах собственное сердце бьёт набатом. Он не слышит как в исступлении начинает шептать хрипло, еле слышно "Сакура,Сакура, Сакура". Это его новая молитва, прежде он других и не знал. Зато она всё слышит. Хатаке чувствует это, когда её рука находит его руку, что до селе до боли сжимала покрывало. Находит и переплетает пальцы в откровении единения. Харуно, вообще не знает как решилась на подобное. Минет - это , что-то что она когда-то слышала на периферии сознания. Что-то из ряда научной фантастики, непривычное, липкое и вообще на любителя как говорится. А тут она сама, со всем непонятно откуда взявшимся рвением и главное знанием дела пустилась во все тяжкие. Может потому что - это Хатаке, свой, родной, с которым не грязно, не пошло и не стыдно?! Почему всё сложилось именно так?! Потому, что это единственное правильное начало для их тел. Хатаке должен поверить в искренность чужого желания и страсти, в собственное тело. Сакура должна переступить через свои страхи, оставив грёбанных демонов с разинутой пастью. Только так и не иначе. Это даже не прелюдия- это целый прыжок для каждого из них в бездну из человеческих чувств. Странная философия оральных ласк, Сакура наверно даже улыбнулась бы, если бы могла, ну вы понимаете о чём я. У Хатаке не просто звёзды перед глазами взрываются, у него целый парад планет. Его кроет чужим желанием, стремлением быть с ним, сделать ему так чтобы хорошо. Ему хорошо, даже слишком. Сакура с ним, она выбрала его из сотни тысяч других мужчин, здоровых, красивых и успешных. Она почему-то вцепилась именно в него. Хатаке не хватает надолго. Слишком сильное желание, искромётное. Слишком много времени прошло с тех пор, как кто-то касался его и ласкал. Какаши в порыве благоразумия пытается отстраниться, но Сакура слишком настойчива. Она буквально силой удерживает его на месте и заглатывает его естество так глубоко, как может. Чьё удовольствие сильнее можно поспорить, потому что у Харуно непроизвольно закрываются глаза и из горла рвётся заглушённый стон. Ей хорошо, просто вот так, отдавая себя, доверяясь, доставляя удовольствие. Хатаке выгибается, хрипит, на большее просто не хватает сил, и кончает. Сакура, как заправская и опытная девица проглатывает всё. Какаши дышит тяжело, он весь в испарине, и на Сакуру нападает внезапное желание всю эту нагую красоту зацеловать. Она с аппетитом облизывает свои припухшие губы и принимается выцеловывать кожу на животе. Страсть схлынула волной, оставив после себя тёплое послевкусие нежности. Хатаке следит за девчонкой из под полу опушенных век. Его глаза всё ещё мерцают томной поволокой, но там уже разливается усталая нега. Сакура медлительна в своих движениях, так словно пропустить хотя бы сантиметр этой кожи настоящее преступление. Когда она поднимается к груди, нежно вырисовывая языком орбиту сосков, дыхание Хатаке выравнивается. Ему хорошо, действительно. Спокойно, тихо как никогда. Сакура подтягивается к лицу Какаши, полностью устраиваясь поверх его тела. Долго смотрит в самые глаза, и Хатаке может поклясться что она ещё никогда не была так красива. - Спасибо,- Сакура знает о чём он. Не о её неумелом минете, от которого у него тем не менее снесло крышу, он о большем. О том самом, сокровенном и настоящем, что между ними. О том, самом безымянном. Она слабо улыбается, оставляет ещё один поцелуй на его губах, и умостив голову на мужской груди буквально проваливается в дрёму, убаюканная чужим сердцебиением.