Записки мультишиппера BSD

      Дазай ненавидит делать Атсуши больно.       Больше всего ему не нравится видеть, как его мальчик заходится в слезах. А потом причиняет боль самому себе.       Сначала это были просто царапины. Тонкие царапины на ладонях, оставленные ноготками. Потом он стал рвать кожу сильнее. Стягивал ее тонкие верхние слои и смотрел на более глубокие, блестящие, ярко-розовые.       Потом ранки становились глубже. Постепенно и их сменили укусы до крови.       По мере того, как способы самонаказания становились хуже, Дазай беспокоился все сильнее и сильнее.       И начинал пытаться остановить тигра.       (Тщетно, он добился лишь того, что Накаджима стал быстрее сбегать и лучше прятаться — не то, чего хотел добиться суицидник.)       Проблема Атсуши в том, что он очень четко осознает, когда ранит другого человека. Как бы Дазай не скрывал и не отмахивался, Атсуши замечал. Всегда замечал и темнеющий взгляд, и режущее, словно бы случайно, слово.       Дазай не мог скрывать тягучей боли от иной бездумно брошенной фразы. Не мог не ответить.       И парень страдал. Страдал иногда больше и дольше, чем сам Дазай.       Насколько нужно быть взрослым и выносливым, чтобы нутро не заходилось воем, а в горле не бурлила злость? Дазай не знал, но действительно хотел бы узнать, способ, фразу, ритуал — что угодно. Хотел бы знать, как остановить ученика, как заставить отказаться от самонаказания.       От злости на глупость, что свою, что его, отчаянно получалось лишь кусать губы — и свои, и чужие.       Вдох. Выдох. Металл на губах, соль в поцелуе.       Он оскверняет то, что вопреки всему остается непорочным.       Так нельзя.       Дазай разматывает бинт на руке, вглядывается в белые полосы на запястье. Здесь вся его жизнь. Боль от лезвия, боль от тренировок, месиво там, где врачи собирали кости его руки по осколкам. Подобие руки — вот почему он носит бинты. Так почти никто не замечает чуть иных поворотов кисти, отработанных, но цепляющих взгляд необычными движениями.       Или замечает, но молчит.       Он давно не режет себя здесь — руки дрожат, да и сухожилия совсем рядом с кожей.       Вены он задевал столько раз, что и не сосчитать. Они разорваны и соединены лишь каким-то чудом. Но ладони всегда холодные, белые, чувство покалывания и жара преследует его, ногти чуть что синеют, и он постоянно прячет руки в карманах — чтобы никто этого не видел.       Но сегодня можно. Атсуши заплакал и сделал себе больно, по его вине; потому что Дазай резко отреагировал на абсолютно идиоткую мелочь, беззаботно брошенную фразу.       Фраза резанула и сердце, и самолюбие. И он снова «преподал» ему урок, за который теперь давится презрением к самому себе.       Они танцуют танец, где не ясно, кому больнее, кому хуже, кто страдает больше. И оба, абсолютно точно, они оба винят во всем самих себя.       Это дурно закончится, Осаму это знает. Но он не может отказаться от Атсуши. И не может не причинять ему боль. Ситуация абсолютно патовая, но он своими руками бросит ниточку, чтобы это могло окончиться раньше.       Пострадает лишь одна сторона. И Дазай согласен ею быть. Ради Атсуши. Ради своего мальчика.       Усмехаясь с горечью и отчаянием, почти что не дрожащей рукой, третий, четвертый, пятый порез Дазай наносит себе сам.       Пока что поперек.       Пока что.       Поперек.       Он поможет побыстрее избавить чужую жизнь от кошмара — себя — сам.       Своими руками.