Без тебя

Человек сам несёт ответственность за свой выбор и свои поступки. Человек в праве самостоятельно делать выбор и принимать решение. Разумный человек ошибается редко, а я… я ошибаюсь по пять раз на дню. Я ломал себя целую неделю после возвращения с Франции, каждый вечер пил, выкуривал по пачке в день и ни с кем не общался. Дважды мне довелось появиться на каких-то мероприятиях, одним из которых была премия МУЗ ТВ, где я пересёкся с Гагариной, но всё остальное время я провёл дома в Рассказовке. Подальше от города и людей. После премии я так и не покидал городскую квартиру, хотя изначально планировал вернуться тем же вечером. Я ещё планировал умереть с Пелагеей в один день, но тоже что-то не срослось. К сожалению, я умру раньше. Меня хватило дней на пять, что я метался по квартире, как раненый зверь. Только на стены не кидался, а от боли меня буквально разрывало на части. Я просыпался в холодном поту, бредил, не понимал, где нахожусь, звал Полю, может быть, даже плакал во сне. Меня хватило на чуть-чуть, потом я не выдержал. Я позвонил ей, наплевав на принципы и смяв в руке ту записку, оставленную ею в нашу последнюю встречу. Позвонил и попросил приехать. Так сильно я никогда не боялся отказа. Её отказ был равносилен летальному исходу, отчего было очень больно и тяжело. Поля согласилась, чему я тоже успел удивиться, но я ждал её. Я ждал её практически у двери, как ждут собаки своих хозяев. Я ждал её и заранее не хотел отпускать. Когда она вошла, меня распяли. На стене, что не столь важно. Мол, вот он - я, бери, пожалуйста… Я хотел пасть перед ней на колени и больше никуда не отпускать, но вместо этого снова закурил, будто это было решением всех моих проблем. Она сразу начала выкидывать бутылки и убирать мусор, причитая, что я устроил тут такой, мягко говоря, бардак, какого ещё не видала ни одна Золушка. И то, что змей мне здесь для полноты картины не хватает, она тоже не забыла упомянуть. Всё шло нормально до того момента, пока она не забрала у меня очередную сигарету, запретив курить. Мне некуда было деть свои эмоции, что я испытывал, находясь рядом с ней, и меня потянуло на откровения. И это абсолютно точно был последний раз, когда мы позволили себе что-то бОльшее, когда я чувствовал вкус её губ, почти замужних и не моих, но таких родных и любимых. Я, наверное, никогда не был таким жалким и беспомощным, как в ту секунду, когда умолял её никуда не уходить. Таким меня ещё никто не видел. Я не ведал, что творю, не отдавал отчёт своим действиям, и это меня губило. Её слова о беременности и о завтрашней свадьбе сначала ударили под дых, а затем добили. Пелагея стояла в метре от меня, наблюдала за моей реакцией и не говорила ни слова. Она боялась, что я выкину что-то такое, что может ей навредить. Она боялась, что я не в адеквате. Она просто меня боялась, не зная одной элементарной вещи: в каком бы состоянии я ни находился, я никогда не позволю себе навредить ей. Это как вечная установка, которая никогда не даст сбой. Наверное, кто-то подумал, что после тех слов о беременности, она ушла. Кто-то поверит в то, что я её отпустил? Вы ошибаетесь, я вцепился в неё, как в спасательный круг, несмотря на то, что в ней же и тонул. Я крепко обнял её двумя руками, уложив голову на плечо, и мне никогда ещё не было так больно, как тогда. Голова болела, глаза слипались, но я продолжал обнимать её, зная, что никогда больше такой возможности не выпадет на мою долю. И спать она меня уложила, и свет везде погасила, и дверь в который раз сама за собой захлопнула. Только вот было что-то ещё… Было что-то, что она сказала мне перед самым уходом, когда я уже провалился в сон. Она подошла ко мне и что-то тихо-тихо прошептала. Дальше я сквозь сон слышал только шаги, хлопок двери и тишину. Её больше не было со мной, и это факт. Весь следующий день я провёл в телефоне, обновляя её аккаунт каждые две секунды. Ждал того, что окончательно убило бы меня. И дождался… Моя Пелагея в свадебном, обтягивающем платье, с белой фатой на голове и счастливой улыбкой на лице стояла рядом с высоким молодым человеком, обнимая его рукой за талию, так как разница в росте была явно заметна. Она счастливо улыбалась мне с экрана телефона, и увидев эту улыбку, никто бы и не подумал, что ночью она сидела со мной, как с маленьким. Гладила по голове и не отходила ни на шаг, как я и просил. Макияж делал своё дело, синяки под глазами легко можно было замазать, улыбку натянуть, а глаза… да чёрт с ними, с глазами. Подпись "Самый лучший день" и красное-красное сердце. Моё обливалось кровью не так красиво, но так же поэтично и живописно. Моё сердце отстукивало чечетку, едва не выпрыгивая из груди. В памяти всплывали все тридцать четыре года жизни, яркими вспышками врезаясь в сознание. Ярче всех горели те, что с ней. Там, где мы едем на годовщину к моим родителям или ужинаем по случаю выхода моего альбома. В голове звучал её голос, её смех, её вопли, крики, визги радости. Она витала в этой комнате частями или кусочками. Она жила в этих стенах или всё же во мне. Она заливисто хохотала в моей голове, когда у меня появлялось непреодолимое желание сорваться и поехать на празднование этой свадьбы, куда меня не звали. Невесту же принято воровать на свадьбе? Я бы украл и не вернул. Даже за самый дорогой выкуп не вернул бы. Моя подруга по несчастью вновь ненавязчиво написала мне в тот вечер, поинтересовавшись, как дела. "Лучше всех" - ответил ей я, предложив выпить и даже прислав фотографию бутылку коньяка для убедительности. Неожиданней всего было то, что она согласилась. Пить отказалась, а вот посидеть согласилась, приехав ко мне часа через полтора. О том вечере до сих пор не знает даже её муж, будучи уверенным в том, что его жена ужинала с подругой. Врать мужьям - у них, видимо, передалось друг от друга. К слову, до этого слёзы Полины я видел только по телевизору на Евровидении год назад, спустя год она демонстрировала мне их в онлайн-режиме. И она-то пила вино, а я-то коньяк, несмотря на данное самому себе обещание "ВИНО С БЛОНДИНКАМИ НА КУХНЕ НЕ ПИТЬ". Я просто хорошо помнил, чем это обычно заканчивалось, но только не в тот раз. С Гагариной мы оставались друзьями, хотя лучше сказать становились, все четыре часа, что пили вместе. Мы отмечали радостное событие в жизни той, которую оба благополучно потеряли. И грустно было от того, что отмечали своим скромным дуэтом, а не там, где все, кого пригласили. Нас нет. - Как же хочется сдохнуть… - констатировал я по факту, пытаясь выговаривать слова, как можно чётче. - Со-вет да лю… лю… любовь… - что-то тыкая в телефоне, проговаривала по слогам Полина, - Отправить! - Куда отправить? - уточнил я, глядя на подругу. - Комментарий отправить… П-п-пелагее… п-под фотографией… - икая, отозвалась она, отложив телефон. Следующим утром я не обнаружил того комментария по непонятным причинам. Может быть, Гагарина заметила его чуть раньше меня, пришла в ужас и удалила, но есть и тот вариант, что Пелагея не оценила порыв бывшей подруги и удалила его первей. Полина уехала поздно ночью, когда тожество Поли давно подошло к концу, а мы там так и не появились. Она уехала в разгар первой брачной ночи своей подруги, сама же пошутив на эту тему перед уходом. А я вновь остался один на один с собой. Я ничего не соображал, перед глазами всё плыло, но чётко ощущал, как что-то больное ноет в области грудной клетки. - Поздравляю, Билан, она теперь официально не твоя… - сказал я себе, открывая окно и вдыхая свежий воздух. Несколько минут я стоял в полной тишине, потихоньку трезвея и покрываясь мурашками от холода. "Каково тебе осознавать, что где-то на другом конце Москвы она носит ребёнка не от тебя?" - неожиданно поинтересовался внутренний голос. Руки тряслись то ли от холода, то ли от душевного состояния. В этот момент я позавидовал Гагариной, которая двадцать минут порыдала и живёт дальше. Почему я так не могу? Почему мне нельзя порыдать и жить дальше? И я снова завидовал ей, что она может помириться с Пелагеей и всё вернуть, а я нет. Я даже нашу дружбу не могу вернуть на родину, потому что слишком далека та родина. Вспомнить бы, где она начинается и где заканчивается. Её уже и не найти. Границу дружбы мы стёрли настолько давно, что вряд ли сейчас я или она без труда сможем воскресить её в памяти. Ночь давно опустилась на город, но город всё равно не спал. Сейчас все её слова, слёзы, обиды, попытки быть стервой, все наши встречи, поездки, колкости и ссоры казались мне одной большой шуткой. Несмешной, но шуткой. Шуткой человека, который не умеет шутить. Шуткой Пелагеи. Что я мог сделать? Скинуться с того самого окна? Дать новый и последний повод для обсуждений? Тем самым заставить её нервничать, свести с ума? Это вредно для её ребёнка, поэтому, пожалуй, нет. А если попозже, после родов, то молоко пропадёт. Как неудачно получается. Я даже сделать ничего не могу. А какие сейчас могут быть жалобы, если я сам отказался от своего счастья? Кому она предлагала отменить свадьбу? С кем хотела быть? Из-за кого плакала и кем дорожила? Я сам от неё отказался, сам убеждал себя и её в том, что вместе нам никак не быть, а что толку теперь страдать? Штамп в паспорте исчезнет от моих страданий, или Пелагея приедет по первому зову? Может быть, кому-то легче станет от этого? Да никому, абсолютно. Я действительно до последнего думал, что всё несерьёзно. Какая там свадьба? Она же однозначно будет со мной, поэтому можно смело пускать в её адрес шутки, ссориться, обижаться и ни во что не ставить. Я думал, она никуда не денется, но я ошибся. Она была настроена решительно и чётко дала понять, что у неё в приоритете семья. Нормальная семья. С мужем и детьми. Не наши скандалы, расставания и психи, которыми мы испытывали терпение друг друга, а нормальная семья. Ей не нужны игры в догонялки, ей вообще не нужны игры. Ей нужен семейный уют, тепло, быт, муж, спокойствие. А со мной она из этого списка обретет лишь самую малость. Это как всё или ничего. И ты сам подтолкнул её к правильному выбору, но в конце концов задумался, а стоило ли оно того? Стоила ли эта правильность собственного одиночества? Стоило ли делать всё правильно, чтобы по итогу мучаться? Я продолжал стоять у открытого настежь окна, вдыхая свежий воздух и надеясь, что сейчас меня кто-нибудь подтолкнёт, и я полечу вниз. Кто-нибудь невидимый, чтоб без следов и последствий. Кто-нибудь, кому так же безразлично моё существование, как мне самому. Останавливала только лишь мысль о том, что Поле нельзя волноваться. Мне нельзя её волновать, иначе всё закончится плачевно для всех и каждого. - Как же я теперь без тебя? - тихо спросил я, задавая этот вопрос куда-то в пустоту. Она не умерла, но для меня её всё равно больше не существовало. - Как я без тебя? - громко, надрывно, больно прокричал я, от бессилия врезаясь кулаком в подоконник и, возможно, оставляя на нём вмятину. Рука заболела, кулак в частности, но эта боль была ничем по сравнению с тем, что творилось внутри меня. Моё выражение лица застыло, как скульптура какого-нибудь мало известного скульптора, что упорно шёл вперёд и не сдавался, надеясь, что однажды его творчество оценят по достоинству. Моё лицо не выражало никаких эмоций, кроме одной: растерянность. Медленно вдыхая и выдыхая, я всё ждал, когда меня накроет. Хорошенько так шибанёт дней на пять, чтоб не жить, но я почему-то держался. Держался и пытался успокоить себя тем, что девушек на планете Земля достаточно, что можно найти ту, которую я буду любить не меньше, чем Полю, хотя… Всё равно получается меньше, если считать, что почти вся отдана ей, и остаётся совсем капля. Утром Полина написала, что у неё настолько сильно раскалывается голова, что пришлось отменить запланированную съёмку для какого-то журнала. В моём случае голова была лишь самой малостью из того, что болело. Затем поблагодарила за вчерашний вечер, пообещала, что теперь можно встречаться чаще только по другому поводу. Похороны - достаточно оптимистичный повод? Я ответил, что, наверное, загнулся бы без её поддержки, потому что так и было на самом деле. И когда ушла Гагарина, ей на смену пришла Добрякова, словно кто-то попросил их не оставлять меня в одиночестве, не дать мне сдохнуть прям в первые несколько дней Полиного замужества. "Привет, как дела? - написала мне Катя, а через пятнадцать минут pelageya001 поделилась публикацией. Самолёт, муж, сплетенные руки, медовый месяц, довольные улыбки, вырез на груди, говорящий о многом, подпись "Летим в тепло" и красное сердце. Плохи мои дела, очень плохи.