Таинственные пути судьбы

Тем прелестным утром в двери особняка маркиза де Сада постучались две молоденькие и хорошенькие девушки, одетые, как простые буржуазки. Одна из них была голубоглазой брюнеткой — судя по всему, веселой и жизнерадостной, другая — не менее очаровательной блондинкой с нежной кожей. Встретил нежданных и никем незваных гостий достойный слуга маркиза Латур, разделявший и его наклонности и сложные отношения с законом. — Кто такие будете и с чем пожаловали, барышни? — грубовато спросил он их, раздевая взглядом. — Мы ищем работу, сударь, — скромно потупив глазки, ответила блондинка. Латур посмотрел на девушку с некоторым недоверием. Она не могла не слышать о вкусах его господина и о том, что тот совсем недавно вернул себе свободу. При мысли о том, что такого распутника и певца свободной любви, коим являлся господин маркиз, могли запереть в толстых стенах старушки-Бастилии, верного лакея покоробило. Ему очень нравилось принимать активное участие во всех проделках и начинаниях его сиятельства. — Вы из самого Парижа или прибыли сюда из провинции? — поинтересовался Латур. — Из провинции, сударь, — жалобно, хором отвечали девушки. — Мы ничего и никого здесь не знаем. «Коль так, значит, и о моем господине не знаете… кхм… некоторых вещей», — криво усмехнувшись, подумал лакей. — Думаю, местечко для вас здесь найдется, сударыни, — сказал он вслух уже полюбезнее. — Я доложу о вас его светлости. С этими словами он покинул мадемуазелей и ненадолго скрылся в особняке. Девушки переглянулись с видом заговорщиц и обменялись улыбками. Думаю, читатель уже узнал в них Клод и Габриэль. Пару минут спустя Латур возвратился и с улыбкой, которой мог бы позавидовать Чеширский кот, объявил гостьям, что господин маркиз ждет их у себя. Габриэль отчего-то стало как-то не по себе, и Клод ободряюще взглянула на нее. В другое время она бы позволила себе шутку или безобидную насмешку, но сейчас был не тот случай. Гостиная любителя жесткого секса неожиданно поразила гостий своими воздушностью и изяществом. Мебель оказалась мягкой и состояла из довольно нарядного столика-консоли, комода с великолепной инкрустацией, мягких и довольно удобных кресел и диванчика с шелковой обивкой. На одной из стен, обшитых легкими панелями, висел портрет покойной матери де Сада — Мари-Элеонор де Майе-Брезе де Карман. Дама, по всей видимости обладавшая приятной полноты, смотрела своими лукавыми и чуточку грустными черными глазами на сына и двух незнакомых ей девушек. Клод слыхала о том, что Донасьен относился к своей матери довольно равнодушно, но смерть последней все же опечалила его. Проблески совести? Вряд ли. А впрочем, кто знает… Хозяин этой элегантной гостиной был невысок ростом, изящен и хрупок. Его белокурые волосы были напудрены и слегка вились, выражение светло-голубых глаз и миловидного, женственного лица с нежными чертами поразило девушек своими… мягкостью и наивностью. Взгляд его не был взглядом маньяка, это был взгляд невинного пятилетнего ребенка. Глядя в эти ясные, кроткие глаза, Габриэль думала, что их обладателя оклеветали. Такой человек просто не мог быть жесток и порочен. Донасьен в свою очередь смотрел на эту девушку, и красота, невинность, романтичность, проскальзывавшие в каждой ее черте, все больше притягивали к себе внимание нашего маркиза и… все сильней подстегивали его больное воображение. Из двух своих гостий он выделил именно ее. «Эта прелестница станет моей новой Жюстиной, — сказал он себе. — Очарования в этой маленькой богине больше, чем в самой Флоре! Как же хочется ударить ее, покусать ей куночку, дать ее хорошенькой попке познакомиться с плетью!.. Но у меня еще будет предостаточно времени, чтобы насладиться ею сполна…» — Мадемуазели, как я слышал от моего верного Латура, вы приехали в Париж в поисках места и, само собой, лучшей доли, — начал Донасьен. — Спешу порадовать вас: и то, и другое вы найдете у меня. Верные своей роли мнимые буржуазки принялись рассыпаться в благодарностях и целовать руки маркиза, прежде чем он с притворной скромностью успел отдернуть их. Маркиз с видом доброго дядюшки и с тайным вожделением поглядывал на них. — Ну-ну, довольно благодарить меня, милые, — сказал он им почти нежно. — У вас еще будет возможность доказать мне свою признательность. Знайте, что к своей прислуге я снисходителен… чертовски снисходителен, так что работаться у меня вам будет легко. Взамен я прошу вас лишь об одном — быть внимательными к… некоторым моим желаниям и капризам. — О… какого рода желаниях идет речь, сударь? — смущенно спросила блондинка. — Да-да, сударь, — поддержала ее брюнетка, — говорите нам все, чтобы мы знали, как лучше вам услужить. — Конечно, если от этого не пострадает наша добродетель! — взволнованно воскликнула Габриэль. Ее перламутровые щечки тут же покрылись краской смущения, и это сделало ее еще милее. «Да она просто создана для роли Жюстины!» — подумал, плотоядно облизнув губы, Донасьен. — Не обращайте внимания на слова моей сестры, сударь, — сказала ему Клод, легонько толкнув Габриэль в бок. — Она ничего, кроме деревни не видела и напичкана глупыми предрассудками. Мне же случалось бывать и в хорошем обществе. — Сестры? — переспросил, приподняв бровь, Донасьен. — Значит, вы сестры? «Так еще интереснее…» — Да, мы с ней сестры, и в наших жилах есть и капля дворянской крови. Наш отец — я говорю о нашем настоящем отце, сударь! — был благородным дворянином. Они с матерью любили друг друга, но он не мог пойти на мезальянс и потому скрывал наличие у себя семьи. Что же, мы не в обиде на нашего покойного батюшку, поскольку и любовь, и опека, и деньги у нас были, пока несчастный не разорился и не свел счеты с жизнью. Наша бедная матушка последовала за ним, и мы с Габриэль оказались на улице… — поведала маркизу удивительную историю Клод. Габриэль, слушая эти слова, покраснела еще сильней. Ей казалось совестным обманывать человека, которому она уже искала оправдание. Играть на чьей-то жалости — неблагородно… — Ах, бедные, юные создания! — вот актером Донасьен был не очень хорошим, а посему переигрывал. — Вы едва вступили в этот мир и уже столкнулись с царящей в нем несправедливостью! Увы, жизнь такова, что добродетель бедствует и переживает черные дни, а порок благоденствует и торжествует. — Вы не правы, сударь, — серьезно сказала ему Габриэль. — Хороших людей больше, чем злых, и зло все равно терпит поражение. — Наивное дитя… — грустно улыбаясь, философски произнес де Сад. — Скажите… — немного помолчав, снова заговорил он с юной блондинкой. — А вы всегда были скромны, дитя мое? — Что означает ваш вопрос, сударь? — пролепетала Габриэль. — Сударь, вам нечего опасаться за целомудрие моей сестры. Она чиста и невинна, словно младенец, а потому не смогла бы преуспеть в этом мире. Увы. Но я помогу ей в этом, — проговорила с печальной иронией брюнетка. — Не сомневаюсь, — бросил на нее странный взгляд маркиз. — Однако же, вернемся к теме нашего разговора. Я обещаю быть не очень строгим к вам, мадемуазели. Да что там строгим! Я обещаю относиться к вам отечески, но с небольшой оговоркой: вы должны быть в свою очередь терпимы… к моим слабостям. — Ваше сиятельство может не беспокоиться на сей счет, — заверила его Клод. Габриэль хотела для виду что-то возразить, но «сестрица» шикнула на нее. — Мы можем приступать к своим обязанностям, сударь? — спросила она. — Да, дитя мое, с этой же минуты, — ласково сказал ей де Сад. — И! Надеюсь, вы с сестрой позволите мне называть вас Жюльеттой и Жюстиной? Девушки немного подивились этому странному желанию, но без спора согласились с ним, лишь попросив его сиятельство уточнить, кто из них будет Жюльеттой, а кто — Жюстиной. Думаю, вы догадываетесь, каким был ответ маркиза… Покидая гостиную его сиятельства после столь интересной беседы, Габриэль столкнулась в дверях с хорошенькой, но мрачного вида девушкой с темными волосами и васильковыми глазами. Девушка казалась такой напуганной, что можно было подумать, будто она боится собственной тени. Когда они посмотрели друг на друга, и брюнетка наконец решилась поднять глаза, у последней было такое лицо, словно она увидела призрака. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Габриэль тут же приложила палец к губам, и девушка умолкла. Темноволосая пошла дальше, и блондинка с трудом удержалась от того, чтобы не посмотреть ей вслед. Она только что встретилась со своей сестрой Лизеттой. Габриэль догадывалась о причинах такого поведения своей сестры, но ей все равно не хотелось верить в то, что человек с такими невинными, грустными глазами цвета ясного неба мог оказаться каким-то извергом. Она не видела огромных синяков и красных полос на скрытом одеждой теле Лизетты, которая шла к маркизу, чтобы в очередной раз ублажить его и потерпеть его маленькую слабость… …Вскоре новоиспеченные служанки приступили к работе. Из Клод работница вышла из рук вон плохая, но господин маркиз сдержал свое обещание и хозяином оказался добрым, хоть к ране прилаживай, и снисходительным, даже чересчур снисходительным. Что же касается Габриэль, то она работала на совесть, не покладая рук. Ее рвение вызывало улыбку у Клод, и она сказала себе, что с этого дня будет называть подругу Золушкой. Бережно вытирая пыль со стола в кабинете его сиятельства, Габриэль наткнулась на сложенный лист бумаги, пахнувший вербеной — его любимыми духами. Девушка очень не любила рыться в чужих вещах и читать чужие письма, либо записи, но в этот раз решила поступить против своих правил. Вот, что удалось ей прочитать: «Разве не думают, что Добродетель, как бы она ни была прекрасна сама по себе, становится худшим из всех возможных положений, раз она стала слишком слабой, чтобы противостоять пороку, и потому не лучше ли в этот полностью развращенный век поступать как остальные? … если несчастья преследуют добродетель, а благоденствие почти всегда сопутствует пороку, как это происходит и в природе, не лучше ли в конце концов занять место среди негодяев, которые процветают, чем среди праведников, которые идут ко дну?» Эти слова заставили крепко задуматься девушку. Конечно, если бы ей пришлось выбирать между ролью палача и ролью жертвы, она бы предпочла стать жертвой. Но мысли о том, что справедливости в жизни нет и что век, в котором ей суждено было родиться и жить, жесток, часто приходили ей в голову. Отчего люди добродетельные, честные труженики чаще всего терпят нищету или преследования, а люди порочные, негодяи всех мастей преуспевают? Габриэль-Анжелика тяжко вздохнула. Такие мысли приводили ее в уныние, и она старалась отогнать их. Она подумала о другом. Автором этих строк, без всякого сомнения, был сам маркиз де Сад… это были его мысли, изложенные на бумаге. Какой же ад нужно носить в своей груди, чтобы начисто отрицать победу добра и справедливости? Девушке вспомнились красивые голубые глаза Донасьена и младенческая чистота, которая виделась ей в них. Нет-нет, этот человек не злодей, он просто несчастлив и потому так рассуждает. Она прижала листок к своей груди и некоторое время стояла с ним, забывшись. — Жюстина! — услышала она внезапно. Этот резкий окрик заставил блондинку вздрогнуть. Обернувшись на него, она встретилась взглядом с самим маркизом. Сейчас в его глазах не было и тени былой мягкости… в них было бешенство, и мнимой субретке показалось, что господин готов ее придушить. — Что ты делаешь? — прошипел Донасьен. — Это писано не для тебя, маленькая воровка! Отдай мне листок! Габриэль робко протянула ему злополучный лист и проговорила: — Я ничего не собиралась здесь красть. Ваше сиятельство зря оскорбляет меня. Я просто вытирала пыль и случайно наткнулась на этот листок. Признаюсь, любопытство одолело меня… — И ты прочла написанное на нем? — спросил Донасьен уже без злобы. — Да, — кивнула девушка, посмотрев ему в глаза. — Я поразилась глубине мысли автора, но в то же время мне стало жаль его. — Жаль? Отчего же? — Должно быть, жизнь заставила его так озлобиться… кто-то сделал его несчастным, — задумчиво произнесла Габриэль. — Ты права, Жюстина… — тихо сказал ей маркиз. — Этот человек действительно очень несчастен. Он не знал материнской любви, ведь мать удалилась в монастырь сразу же после того, как дала ему жизнь. В ней было достаточно любви для Бога и для людей, если только они не принадлежали к мужскому полу, но для родного сына ее любви не хватило… Потом, когда ему исполнилось десять лет, этого не знавшего любви ребенка отдали в иезуитский колледж, где его не столько учили, сколько мучили. Габриэль содрогнулась. В этих словах было столько боли и обиды на весь мир, что острое чувство жалости пронзило ее впечатлительную душу с новой силой. Донасьен, меж тем, продолжил свои излияния: — Годы обучения были для этого мальчика сущим адом. Каждый день его истязали, избивая так немилосердно, что он потерял всякую чувствительность к боли. Мало того! Его научили любить эту боль… — А мог ли он любить что-то или… кого-то, помимо этой боли? — спросила у него дрогнувшим голосом Габриэль. Маркиз покачал головой и ответил ей каким-то упавшим голосом: — Любви у него не было. Впрочем, нет… любовь была, но ее не было в нем самом. Его не научили любить, и он мог лишь позволять любить себя. Но кто знает… быть может, кто-то еще смог бы разбудить в нем это чувство. Говоря так, он притянул к себе Габриэль и впился губами в ее губы. По телу девушки будто пробежал ток. ТАК ее никто еще не целовал. Были невинные, детские поцелуи с соседским мальчишкой, когда она была еще по сути ребенком, были ахи и вздохи над «Новой Элоизой», было неясное томление и немного пугавшие ее саму мечтания при встрече с Клод… и больше ничего. И вот этот жаркий, страстный поцелуй, подаренный ей тем, кто сам любить не может, но хочет испытать любовь… Габриэль с пылкостью, удивившей ее саму, отвечала на поцелуй молодого человека, забыв об опасности, которую тот по словам всех представлял, забыв о том, ради чего она здесь находилась… Было ли это чувство похоже на то, что она испытывала к Клод? И да, и нет. Это была влюбленность, помноженная на интерес, сострадание и романтические обстоятельства. К тому же, как известно, хорошая девочка часто мечтает о плохом мальчике, который будет хорошим только для нее одной. Девушка вернулась в реальность, когда маркиз стал грубо срывать с нее одежду. Глаза его при этом горели от вожделения, и это испугало и оттолкнуло Габриэль. — Не надо! — крикнула она, вырываясь. — Я не хочу этого сейчас и… не хочу, чтоб это было так! В ответ маркиз грязно выругался и изо всех сил ударил ее по лицу. Габриэль, отшатнувшись, вскрикнула даже не столько от боли, сколько от неожиданности и испуга. Прижав руку к своему пылавшему лицу, она смотрела на Донасьена с грустью и разочарованием. — Мне безразлично чего хочешь ты, Жюстина, — мрачно проговорил де Сад, — здесь имеют значение только мои желания. Я здесь бог! С этими словами он набросился на нее, чтобы довершить начатое, но тут дверь кабинета неожиданно распахнулась, и в нее вбежал Латур. Появление лакея, конечно же, ничуть не смутило маркиза, лишь немного раздосадовало. — Латур, друг мой, — заговорил он с ним, — я, конечно, благодарен тебе за твою преданность, но даже тебе не позволительно мешать моему досугу. Выйди вон! Хотя… если ты хочешь присоединиться, я возражать не стану. Ты отлично мне служишь, а норки у нее как раз две… Лакей маркиза раздвинул губы в омерзительной усмешке. — Я бы со всяким удовольствием, ваше сиятельство, но не сейчас, — промолвил Латур. — Я просто хотел напомнить вам о вечернем представлении. Помнится, именно на нем ваше сиятельство хотели заняться этой милашкой. — Что? — выдохнула Габриэль, побледнев. Несмотря на все слышанное ею о де Саде и на то, что он сам показал ей свое истинное лицо, девушке все еще не хотелось верить в то, что он способен на некоторые вещи… — Этим вечером ты узнаешь, какого рода маленькие слабости я имел ввиду, Жюстина, — сладко вздохнул де Сад. Габриэль вышла от двух распутников поникшая и с печальным личиком. Ей было горько от того, что она ошиблась в Донасьене, от мерзостей, которые ей пришлось услышать и еще предстояло увидеть. Что задумал де Сад? Какую-то грязную оргию с извращенными издевательствами над жертвами или?.. Но как бы там ни было, это милое представление будет для него последним — больше он никому не сможет причинить вреда, а Лизетта будет спасена и вернется домой. Клод она решила ничего не говорить, но та сама обо всем догадалась, как только увидела ее. — Что он с тобой сделал?! — вскричала она, хватая подругу за плечи. — Ничего… Хотя мог, — всхлипнула Габриэль. Белые, сильные руки Клод сжались в кулаки. — Как это произошло? — спросила она глухим голосом. И Габриэль рассказала ей о том, как ей удалось узнать мысли маркиза де Сада, а потом удалось, как показалось ей, узнать его душу и прикоснуться к ней, но он сам все испоганил… Клод слушала ее и чувствовала, как в ней поднимается злоба на этого человека. До сих пор в ней не было ненависти к де Саду. Она смотрела на него, как на проблему, которую нужно решить, но теперь все изменилось. Она по себе знала то, сколько боли может доставить мужчина женщине… ей не хотелось, чтобы и Габриэль испытала это. …Настал вечер, которого так ждали Клод и Габриэль, и при мысли о котором последняя трепетала. К девушкам явился Латур и со столь знакомой им ухмылкой объявил им, что его сиятельство ждет их. Все — и господин маркиз, и его лакей, и две новые служанки — встретились в очаровательной, отделанной мрамором комнате, на стенах которой висели картины фривольного содержания. В ней находилась и огромная кровать, над которой висело перевернутое распятие. За исключением дьяволопоклонников, повеселиться таким образом мог позволить себе лишь один человек… Зеркала, ароматные свечи и благовония делали атмосферу комнаты еще более свободной и возбуждающей. — Сегодня, друзья мои, — торжественно, несмотря на то, что присутствовали при его выступлении только Латур и субретки, начал маркиз, — в этих стенах будет поставлен прекрасный спектакль по книге, написанной вашим покорным слугой. Книга эта повествует о несчастьях одной добродетельной девицы, зовущейся Жюстиной. Ты, — обратился он к Габриэль, — сыграешь роль главной героини, а твоя сестра примерит на себя роль порочной Жюльетты. Я чувствую, что она подойдет тебе… — Но… — заговорила Габриэль, которую отнюдь не обрадовала эта сомнительная честь. — Нам никто ничего не говорил на этот счет, мы даже не репетировали… Донасьен зло посмотрел на нее. Девушка думала, что сейчас одержимый маркиз ударит ее снова, но в этот раз он удержался. — Не репетировали, поскольку в этом замечательном представлении будет меньше слов… и больше дела, — проговорил Донасьен и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Габриэль и Клод наблюдали за тем, как он описывает круги. Сейчас они почти уверились в том, что перед ними не просто распутник, но и безумец. Наконец, молодой маркиз остановился и успокоился, а затем велел дать новоиспеченным актрисам листки со словами. — Начинайте! — вскричал он. Девушки знали, что сумасшедших лучше не раздражать и что с ними, напротив, нужно во всем соглашаться, а посему повиновались. — Я с трудом добываю себе пропитание, а вас, сестрица, окружает такое богатство! — жалобным голосом начала Габриэль-Жюстина. — О глупая дева, — ответила ей Клод-Жюльетта, — не надо удивляться: я давно тебя предупреждала. Я шла по дороге порока, милое дитя, и находила на ней одни лишь розы; у тебя нет много философского ума, твои проклятые предрассудки ослепили тебя химерами, и вот куда они тебя завели! Сам автор вначале с удовольствием наблюдал за игрой своих Жюстины и Жюльетты, а потом из наблюдателя превратился в действующее лицо. Для себя он выбрал роль некого господина Нуарсея — погубителя сестер, но в то же время любовника и в своем роде учителя одной из них. Ему шли роли философствующих красавцев и мерзавцев… — Да, друзья, вы видите перед собой «Злоключения добродетели», а это, — заговорил наш маркиз-Нуарсей, показывая на Клод-Жюльетту, — это, дорогие мои, «Торжество порока». В отличии от девушек, ему читать с листка было не нужно, поскольку весь текст он знал наизусть. Как мы уже говорили, актер из маркиза был весьма посредственный, но сейчас к нему пришло вдохновение, и он был в ударе. Когда действие подошло к развязке, печальной для Жюстины, Донасьен проговорил: — Жюстину должна поразить молния, но, увы, грозы сейчас нет, а я не колдун и не владею даром вызывать ее, друзья мои. А посему, наш спектакль будет иметь несколько другой конец, нежели моя книга. Латур, — повернулся он к своему слуге, и тот с готовностью взглянул на него, — мой зад к твоим услугам! Сейчас ты будешь хлестать его плетью от души, а потом хорошенько прочистишь его своим колом! В это время ты, Жюльетта, предашься лесбийским ласкам с Жюстиной. Ты должна совратить это чистое дитя! Когда же это случится, цветок ее невинности будет сорван и растоптан моей рукой, а ты… ты станешь душить ее веревкой, пока не наступит смерть. Надеюсь, что она испустит дух в тот момент, когда я достигну оргазма! — Смерть?! — с ужасом в голосе вскричала Жюстина-Габриэль. — Да чем же я ее заслужила?! Мнимая служанка маркиза знала, что спектакль, поставленный им, будет иметь несколько иной конец, чем задумал он. Но ей нужно было играть роль… — Такова награда, которую получает Добродетель, — промолвил маркиз де Сад. — Ты ведь согласна со мной, Жюльетта? — О да, мой Нуарсей! И мне кажется, что ей мало быть удушенной. Я хочу, чтобы эта тварь хорошенько пострадала, прежде чем умрет! Клод тоже умела играть. Сейчас она настолько вжилась в свою роль, что даже напугала Габриэль. — Да будет так! — вскричал де Сад. — Мы будем совать ей в ноздри горящую серу, колотить и щипать ее, но перед этим она будет наполовину задушена. А сейчас начнем веселиться. Едва господин маркиз произнес эти слова, Латур подскочил ему и с фамильярностью, не очень приличествующей слуге, стал стаскивать с него одежду. Как только с процессом раздевания было покончено, он принялся покрывать поцелуями красивые, белые, как только что выпавший снег, ягодицы своего господина и облизывать его анус. Тот стал томно постанывать, прикрывая свои лучистые голубые глаза. Габриэль смотрела на эту сцену, не зная куда деваться от стыда и отвращения. Неожиданно Клод приобняла ее и притянула к себе. Алые губы брюнетки со страстью впились в нежные уста ее подруги. Клод целовала Габриэль с такой жадностью, будто хотела сцеловать с ее губ и вырвать из ее памяти все следы поцелуя Донасьена. Белокурая девушка наслаждалась этим поцелуем, не веря своему счастью. Ее мечты и грезы становились реальностью… Ловкие руки Клод освобождали подругу от одежды, при этом она осыпала поцелуями ее лебединую шейку, высокую грудь с бледно-розовыми сосками, нежный девический живот, спускаясь все ниже… Полностью отдавшись чудесным ощущениям, которые дарила ей Клод, Габриэль смогла позабыть о стыдливости и ждала уже других поцелуев, других ласк. Теперь брюнетка целовала и гладила ее белоснежные бедра, чуть-чуть раздвинув их. Затем она склонилась над млеющей от ее ласки подругой, наслаждаясь ее юной прелестью и дурманящим запахом. — Чего хочет моя Жюстина? — низким, страстным голосом спросила Клод-Жюльетта. — Я хочу… хочу, чтобы ты меня поцеловала и сюда! — выдохнула белокурая красавица. Клод лукаво улыбнулась и принялась старательно вылизывать влажные лепестки розы Габриэль. Она буквально всасывала в себя ее набухший бутончик ее клитора, наслаждаясь ее сладкими стонами и выпивая ее сок. В это самое время, Донасьен, которого немилосердно охаживал многохвостой плетью собственный слуга, запросил у него пощады… и не только. — Давай же… возьми меня наконец! — закричал он. Хохотнув, Латур без всякой подготовки вогнал в него до упора свой налитый кровью огромных размеров детородный орган, отчего Донасьен даже вскрикнул. Лакей принялся сношать своего господина, долбя его безостановочно и беспощадно. Молодой маркиз стонал от боли, смешанной с толикой удовольствия. — Еще, еще! — выкрикивал он, и Латур ускорялся, активней и резче двигая бедрами. Кончили они одновременно, и лакей излил свое семя в дворянские потроха. Донасьен поцеловал его, сказав, что ни с одной женщиной он не испытал бы того, что может подарить ему мужчина. Габриэль слышала эти слова, но сейчас ей было безразлично все на свете, кроме ее подруги. — А теперь, Жюльетта, вы должны решить судьбу Жюстины! — выкрикнул отдыхавший после ласк друга маркиз. — Веревка должна затянуться на ее шейке!.. Жюстина-Габриэль вздрогнула от этих жестоких слов, а «Жюльетта» подняла свои ярко-голубые глаза на хозяина и проговорила: — Да, и я охотно сделаю это, но вначале мне хочется сделать вам эротический массаж. — Массаж? — немного удивился Донасьен. — Да, я хочу показать вам, что некоторых вещей ваш Латур все же не умеет делать, — лукаво улыбнулась Клод. Лакей хмыкнул и пожал плечами, а его господин с легкой насмешкой пожелал Клод успеха и подставил ей свою спину. Но начала она не с нее. Вместо этого маркиза ждал приятный сюрприз. Девушка стала массировать кисти его рук, нежно разминая и посасывая при этом каждый из его пальцев. То же самое она проделала и с его маленькими для мужчины ступнями. Габриэль и Латур ревниво, но в то же время с каким-то затаенным наслаждением наблюдали за этим действом. Клод, меж тем, занялась стройными икрами, бедрами и ягодицами молодого дворянина. Ее действия очень нравились Донасьену, для которого никто еще не делал подобного. — Вот теперь перейдем к вашей спине, — промурлыкала Клод, после чего села на него сверху. Она принялась разминать его шею, и в тот момент, когда разомлевший маркиз меньше всего ожидал этого, нащупала на ней нужные ей точки. А дальше все, как учила ее мадам Елизавета… Клод была способной ученицей. Лишившийся подвижности маркиз смотрел расширившимися от ужаса глазами на Клод, не понимая, что с ним происходит и страшась того, что будет дальше. Увидев, что с ним сталось, преданный ему Латур хотел кинуться на коварную «Жюльетту», сотворившую такое с его господином, но тут же получил сильный удар ногой. Подскочив к нему, темноволосая фурия принялась драться с ним с остервенением и силой, которым мог бы позавидовать настоящий солдат. Блондинка тоже помогала ей, хоть толку из нее было и маловато. Уж она-то амазонкой точно не была… По крайней мере, не в этой жизни… Тут в комнату вломились заранее предупрежденные Клод полицейские. Они быстро схватили уже связанного девушками Латура, а потом занялись и самим маркизом. У него в это время началось носовое кровотечение, и новым нажатием пальцев Клод заставила его прийти в себя. Поняв, что ему предстоит снова попасть за решетку, Донасьен бросил на обманщиц ненавидящий взгляд, который было странно видеть на его нежном, женственном лице, и прокричал оказавшиеся пророческими слова: — А, проклятые! Вам удалось обвести меня вокруг пальца, но не спешите радоваться! Пройдет немного времени, и Бастилия падет… тогда мы с вами сочтемся! До скорого свидания!.. Но стражи порядка уже волокли его — полунагого, как был — за собой, и он шел навстречу своей невеселой судьбе… Габриэль с тревогой и грустью смотрела ему вслед. — Тебя напугали его слова? — спросила ее заметившая это Клод. — Это пустые угрозы, не верь им. — Мне просто жаль его… — со вздохом сказала белокурая девушка. — Все же он не был злодеем, он был просто испорчен и, наверное, болен. — Забудь это все, — ласково сказала ей подруга. — С этой миссией мы справились, теперь нас ждет новая жизнь. Она с нежностью взяла руки Габриэль в свои и поцеловала ее в губы.