Таинственные пути судьбы

Минуло несколько дней с тех пор, как ее попытка убить Клод с помощью подселенной в тело Габриэль сущности провалилась. Мысль об этой неудаче заставляла грозно хмуриться красивые черные брови колдуньи, а ее изнеженная рука сжималась в кулак. Да, Клод-Зена по-прежнему была жива и самим своим существованием ставила под угрозу их с Наполеоном будущее. А эта маленькая блондинка… с виду такая слабая и малоприметная, но сколько от нее неприятностей! Хоть один раз могла бы принести пользу, но нет, не случилось… Но это ничего… ничего… Однажды она сведет счеты с ними обеими и позаботится о том, чтобы в этот раз новоявленная Зена уж точно не смогла вернуться с того света! Тут мысли Жозефины снова возвращались к Габриэль, и она ясно представляла себе ее стройную гибкую фигурку и золотистые волосы, обрамляющие ангельское личико. А она хороша… одни невинные глазки чего стоят… Слегка досадуя на саму себя, Жозефина поймала себя на том, что почти понимает Клод и, несмотря на свою страсть к Наполеону, была бы не против совратить это очаровательное создание… совратить, а затем убить каким-нибудь извращенным способом. А что, неплохая мысль! Хотя нет, не совсем так… Они с Бонапартом будут ласкать ее вместе, прежде чем подарят ей смерть… и все это на глазах у ее любовницы! Если только блондиночка не сгодится им для чего-нибудь другого… Лицо Жозефины приняло безмятежное выражение, а на губах блуждала улыбка. Сейчас она могла показаться мечтательницей, предающейся каким-то волшебным грезам. Это было в своем роде не так уж далеко от истины… Голос служанки заставил ее вернуться к действительности. Тюремщицы, приставленной к ней мужем, больше не было в живых, и эта женщина заняла ее место. К счастью для креолки, она оказалась куда более сговорчивой и даже не отказывалась стать ей помощницей в некоторых делах. — Сударыня, вам письмо, — сделав легкий реверанс, служанка протянула ей конверт. Жозефина встрепенулась, и ее карие глаза заблестели. Она легко отгадала, от кого это послание… Ее красивые, изящные руки слегка дрожали, когда она разворачивала его. Он писал, что любит… любит ее соблазнительное тело и ее душу, даже зная, какая тьма царит в ней… «Я обожаю в тебе все. Более наивную, более юную я любил бы тебя меньше… Мне безумно хочется тебя увидеть. Приходи на наше место — туда, где льет свои воды Сена…» Грудь Жозефины бурно вздымалась, когда она читала эти строки. Дочитав послание Бонапарта до конца, она нежно провела нему рукой — так, будто гладила любимую кошку. Она милостиво поблагодарила служанку, ставшую вестницей счастья, и отпустила ее, сказав, что сама должна ненадолго покинуть дом. Дама принялась охорашиваться перед зеркалом, хоть и знала, что Бонапарт в любом случае найдет ее прекрасной. Затем пришел черед примерки нарядов. Жозефина остановила выбор на платье, сшитом по английской моде и чем-то напоминавшем античное одеяние. Этот шедевр искусства портнихи был создан из легкой светлой ткани. В этой жизни Алти-Жозефина любила носить полупрозрачные, воздушные одежды, как это ни странно… За это многочисленные воздыхатели сравнивали ее с ангелом, не зная о том, что она и была ангелом — тем, которого обычно рисуют с рожками. Креолка еще раз придирчиво оглядела себя и осталась вполне довольна осмотром — она все также молода и красива. Поцеловав детей, она райской птичкой выпорхнула на волю. Дети дарили ей немало приятных минут. Они росли красивыми, здоровыми, подвижными и уж точно неглупыми. Глядя на них, Жозефина иной раз любила помечтать о том, какого ребенка она могла бы подарить Бонапарту. Плоть от плоти Зверя… О, это будет необыкновенное дитя! Шаманка часто вопрошала духов или карты о том, когда оно родится и каким будет, но они отчего-то не хотели отвечать ей… Впрочем, если это и тревожило ее, она тут же отгоняла свои опасения, говоря себе, что раз у нее уже есть двое прекрасных детей от заурядного, нелюбимого мужа, то она, тем более, сможет дать ребенка и тому, кого любит и кому служит. …Страсть к Жозефине была в нем настолько сильна, что это причиняло ему чуть ли не физическую боль. В экстатическом порыве Наполеону хотелось упасть к ее ногам и целовать их, служить ей, как раб своей госпоже. Стоило ему услышать ее певучий, с легкой хрипотцой голос, как он чувствовал, что теряет голову! Мечты о славе и могуществе, вера в свою судьбу, свое предназначение — словом, все то, о чем он грезил с детства… или еще раньше — все это теперь соединялось в нем с жаждой ее любви. К своей радости он чувствовал, что она и вправду его любит, хоть в глубине души и подозревал, что эта любовь является чем-то вроде привязанности пираньи. Он никогда не боялся риска… бояться недостойно Цезаря. Когда он смотрел в колдовские глаза Алти-Жозефины и наслаждался звучанием ее волнующего низкого голоса, ему казалось, будто он слышит забытые молитвы древним темным богам… хор, поющий зловеще-прекрасную сатанинскую мессу. Ему хотелось представить ее Иродиадой или Саломеей из Библии, танцующей с семью демонами танец семи покрывал, танец, наградой за который ей будет отрезанная голова Иоанна Крестителя на блюде. Его Черная Мадонна! Наполеон целовал ее кроваво-красные губы, красивое, пусть и несколько грубоватой красотой, лицо, изящную шею. Целовал, забыв обо всем окружающем мире и не видя сейчас никого, кроме нее. Жозефина пылко отвечала на его поцелуи, наслаждаясь моментом, которого она так ждала. Но все же в ее поведении ощущалось что-то тревожное, и это не ускользнуло от ее возлюбленного. — Что тревожит вас, моя несравненная Жозефина? — спросил он, поднеся к лицу ее ладони и целуя их. Она помедлила, думая, стоит ли открыть Бонапарту, что Клод жива и что у нее есть маленькая любовница, доставляющая отнюдь не маленькие проблемы. С одной стороны, он имел право это знать, с другой… это значило признаться в том, что ее темное искусство не так уж и сильно. — Все хорошо, — слегка улыбнувшись, ответила она наконец. — Просто на днях мы с Мари делали расклад, и карты показали, что скоро должен наступить какой-то переломный момент. Он должен подтолкнуть начало Революции… Именно это и заботит меня. Жозефина не совсем лгала, говоря об этом. Карты и вправду показали ей нечто, что должно подорвать уважение и доверие к правящему королевскому дому, опозорить королеву… Но если это в какой-то степени и тревожило ее, то в то же время доставляло и невольную радость, ведь она знала, куда заведут эти события их обоих. — Пусть тебя это так не пугает, mio dolce amorе, — ласково сказал ей со своим певучим итальянским акцентом Наполеон, — чем скорее наступит Революция, тем скорее я одену на твою прекрасную голову корону. А сейчас я хочу лишь одного — любить тебя, и пусть все горит огнем! Влюбленные взяли фиакр и отправились искать более-менее приличную гостиницу, где они могли бы снять комнату, которая стала бы их любовным гнездышком. Вскоре Жозефина и Наполеон нашли то, что искали. В номер они заказали игривое вино и клубнику со сливками, поскольку корсиканец был лакомкой. Креолка стала кормить его ягодами с рук, будто он был ее ребенком. От ее ласкового взгляда, обращенного на него при этом, у него сладко замирало сердце. Сейчас они вместе станут пить вино, а потом он будет пить ее любовь. Правда, подкрадывалась ненужная мысль о ее муже-виконте — мысль, заставлявшая корсиканца сходить с ума от ревности, но юноша тут же говорил себе, что настоящий ее муж — это он сам. Таинственный лес и священный огонь обвенчали их однажды… И вот они пьют за свою молодую любовь хмельное, похожее на кровь вино, и их бокалы сдвигаются снова и снова. Потом Наполеон пьет дурманящее вино губ Жозефины — пьет и не может насытиться. Поцелуи и ласки становятся горячее и смелей. Словно умелая и заботливая горничная, он снимает со своей Черной Мадонны одну за другой одежды, обнажая ее очаровательное гибкое тело, дышащее сладострастием. В его действиях не было ничего грубого или жестокого — только нежная страсть и служение ей. — Mater Inferorum, me serve et diliget te, — прошептал он на латыни загадочные слова, что сделало происходящее похожим на магическое действо. Правда, это и была магия… Наполеон поднял ее на руки и отнес на постель, беспрестанно покрывая поцелуями ее шею, плечи, груди, живот, бедра. Затем юноша как-бы невзначай коснулся языком ее клитора, отчего она тихонько застонала. Тогда он принялся целовать и лизать его, как мороженное, слегка покусывая. Он, в сущности, еще мальчик, у которого она была первой женщиной, заставлял ее, любовницу уже пожившую, трепетать от наслаждения, будто она была юной девушкой. — Возьми меня! — это прозвучало, как мольба. Наполеон овладел ею с неистовством, заставившим ее громко застонать. Теперь он двигался внутри нее, набирая темп и врываясь все глубже и глубже. Длинные темные волосы креолки были распущены и сейчас пришли в беспорядок, а глаза горели, словно фосфорические. Лицо новой Алти при этом имело какое-то дикое выражение и на нем будто застыла печать греха. Она извивалась под любовником, словно змея, выкрикивая проклятия и до крови царапая его спину своими длинными, острыми ногтями. Когда он, рыча, излился в нее, шаманка вскрикнула и судорожно выгнулась дугой. Семя Зверя окропило лоно Блудницы, и после этой ночи она, взывая к темным силам, будет просить их лишь об одном — чтобы дали ей ребенка. Время спустя, отдыхая в объятиях любовника, Жозефина сладко зевнула и потянулась, после чего приподнялась на локте и лукаво посмотрела на него. — Знаешь, чего я хочу? — спросила она. — И чего же, mio dolce amorе? — нежно отвечал он вопросом на вопрос. На губах креольской шаманки появилась странная улыбка, а в глазах зажегся зловещий огонек. — Замучить какую-нибудь невинную душеньку, — произнесла она. Наполеон пристально посмотрел на нее и ответил ей точно такой же улыбкой. Роль «невинной душеньки» злодейка-судьба уготовила юной златовласой проститутке, внешне приятно напомнившей Жозефине Габриэль. Начиналось времяпрепровождение для этой девицы довольно приятно. Креолка и корсиканец обласкали каждый дюйм ее тела. Они по очереди сосали нежную, спелую грудку блондинки и ягодку клитора, забавлялись с ее влагалищем… Бонапарт насаживал эту сладкую малютку на свой большой и красивый член — то ее розовым алчным ротиком, то разгоряченной вагиной, а уж Жозефина неистовствовала с помощью своих похотливых, проказливых пальчиков. При этом они усердно спаивали ее вином, иногда орошая им и ее хрупкое тельце, чтобы затем слизать с него драгоценные капли… Когда любовникам надоело забавляться с этой канарейкой, на ее золотистую головку опустился удар бутылкой. Мгновение спустя Алти вырвала из груди девушки горячее сердце и дала откусить кусок от него новому Цезарю. За одним кусочком последовал второй… Со стороны это жуткое действо немногим отличалось от того, как она кормила его ягодами. Закончили они эту трапезу уже вместе, после чего Алти-Жозефина провела своими окровавленными пальцами по щекам юного корсиканца, словно проведя над ним обряд крещения кровью. Его бледное лицо было необычайно серьезным и сосредоточенным в этот момент. Как только она сделала это, юноша поднес ее тонкие пальчики к губам, сцеловав и слизав с них остатки крови жертвы.

***

Они покидали свое любовное пристанище счастливые и довольные, почти насытившиеся… Внезапно, в разгоряченную голову шаманки пришла одна мысль. Она вперила взгляд в здание гостиницы и глядела на него, не отводя глаза, пока оно не вспыхнуло ярким, веселым пламенем. Тут же, к еще большему веселью влюбленных поднялась суматоха, показавшаяся им довольно забавной. Какое-то время они просто стояли, приобняв друг друга и любуясь пожаром. Но время шло, и остановить его не было под силу не только смертным, но и ангелам или демонам. Жозефину ждали постылый дом и постылый муж, но что-то подсказывало ей, что ей уже недолго осталось терпеть это рабство. …Стоило ей войти в кабинет мужа, как тот встретил ее взрывом веселья. На столе перед ним лежала кипа писем, в которых она узнала письма Наполеона. Александр Богарне сейчас перечитывал послания молодого корсиканца своей жене. — Через три часа я увижу тебя, пока же, mio dolce amore, тысячу поцелуев. Мне же ни одного, — они сжигают мою кровь, — насмешливым голосом, нараспев прочитал виконт, поглядывая на свою жену. — Я обожаю в тебе все. Более наивную, более юную я любил бы тебя меньше… Виконт де Богарне внимательно всматривался в лицо супруги, надеясь найти в нем хоть какую-то тень испуга или стыдливости, но ничего этого не было. Было лишь легкое замешательство и изрядная доля презрения, о котором он втайне давно догадывался. Это раздражило Александра, и сейчас ему хотелось хоть как-то задеть Жозефину, причинить ей боль. — Да, этот юнец хорошо пишет о любви, а говорит, должно быть, еще лучше, — произнес он. — Это нравится женщинам в возрасте, кои являются легкой добычей для молодых альфонсов. — Я вижу, ты все знаешь… — спокойно сказала Жозефина. — Что же, тем лучше. Наш брак давно отжил свое. Для нас обоих будет лучше разойтись. — Ты что, надеешься выйти за этого мальчишку? Не смеши меня, Жозефина. Даже если этого хочет он сам, его матушка и все их многочисленное семейство будет против этого. К тому же пройдет время, и ты очень быстро постареешь, как все женщины, которые провели бурную молодость. А вот он сам будет еще молод. Укол наконец достиг своей цели, хоть и был он сродни булавочному. Жозефина немного побледнела и на минуту опустила голову… для того, чтобы поднять ее еще выше. Она вонзила свой пронизывающий взгляд в глаза мужа, и вскоре у того начался приступ удушья. — Прекрати это, ведьма, — прохрипел он, в страхе вытаращив глаза. Креолка опомнилась, и это наваждение прекратилось. — Д-давай разводиться, — промямлил виконт, испуганно ощупывая свою шею. — Делай что хочешь и живи как хочешь, только подальше от меня! С этими словами он выбежал из кабинета, оставив свою уже по сути бывшую жену одну. На губах Жозефины появилась победная улыбка. Час ее торжества все приближается!