Одно правило

      Фриск — в самом своем расцвете. Ей почти тридцать, и на лице — морщинки драгоценного опыта, направляющего по жизни. И когда она улыбается, ее лицо — сияет. И ее не_красота внезапно больше не имеет значения.       А Флауи так поздно обретает то, о чем мечтал так долго. Как осторожно вошла в мое сердце твоя золотая стрела, Звенят бубенчики, колокольчики, колокола, Небо искрится, полыхают костры, В сердце томится ослепительный взрыв. Бьется и рвется наружу сияние, размеры его велики, Лучше бы не смотреть и не думать, спрятать лицо в лепестки... Не удержать, не погасить, не разрушить, Кажется, я нашла все, что мне нужно.       Он действительно нашел. Нашел цвета, нашел целый цветущий, пахнущий, сияющий в источниках света мир. И ее, может, все еще не слишком выделяющуюся, не слишком яркую, но… Целый мир на мгновенье перестанет вращаться, И смотреть не насмотреться, и дышать не надышаться, Не нарушим молчание, Излучая сияние…       Излучающую сияние. Почти не отбрасывающую тени на солнце.       — Хочешь, поедем куда-нибудь? У меня наконец отпуск, — Фриск с улыбкой моет окна, из них, открытых нараспашку, сквозит холодный ветер, в котором причудливо мешается химический запах краски с маленьких заборов садиков соседей, расцветающей зелени на деревьях и выпечки из магазина с улицы напротив. Ветер ласково гонит пыль и траву против шерстки.       — О-оу, а тебя отпустят? — цветок с привычной ехидностью низводит ее до ребенка, но уже потому, что четче кого-либо видит, как она выросла, как она продолжает расти и к чему все в любом случае придет.       Только вот Фриск вопрос этот воспринимает иначе, смахивая назойливую прядку своего каре:       — Ну, Санс мне это и предложил, сказал, что присмотрит за Ториэль.       Флауи моргает.       Да, именно к этому и придет. К старости. Не с потолка же он это взял.       — То есть… только ты и я? — помолчав с минуту, разглядывая блестящие стекла в их комнате, решает наконец принять предложение.       — Только мы с тобой, — то ли подтверждает, то ли поправляет, не показывая незыблемой радости, и кладет грязную тряпку на гладь воды, блестящей в лучах света.       — Пф-ф, да все равно, — складывает он одни из своих многочисленных листьев на подобии груди в серьезном жесте. — Главное, чтобы были солнце и вода.       Фриск посмотрела на него задумчиво, но в результате лишь таинственно промолчала, уходя в другие комнаты. И на лице ее, принимающем действительность такой, какая она есть, играла улыбка, как те самые солнечные лучи, играющие на дощатом полу. И даже серые облака грусти были им нипочем. Может быть, это лишь новый мираж, эфемерный и сладкий обман, Но пустыня внезапно закончилась, Передо мной океан: Волны и чайки, пьяный ветер надежд, Но я боюсь прикоснуться к воде.       Закатное солнце, как и тысячи раз до этого, стремиться к горизонту, и, по-хорошему, Флауи не должен его выделять из числа прочих закатов, что ему уже довелось наблюдать. Только вот, это так странно — видеть бескрайнюю блестящую лужу до самого горизонта, ощущать противную соль в воздухе.       Флауи моргает.       Это море. И соль в воздухе не противная. А человеческие ноги, чьи лодыжки лижет мерный язык волны, смешно покрываются мурашками, будто пытаются ощетиниться, да только слишком далеко уже человек ушел по своей эволюционной лестнице. Смешной, глупый человек. Смешная глупая милая Фриск.       Флауи моргает. Флауи так странно. Целый мир на мгновенье перестанет вращаться, И смотреть не насмотреться, и дышать не надышаться, Не нарушим молчание, Излучая сияние…       Он смотрит на Фриск, с немым и непонятно сконфуженным удивлением, будто бы это море выросло, вылилось внезапно прямо в их комнате, а не они долгим и муторным путем прилетели сюда. Она устало улыбается в ответ, будто уже и не помнит других своих выражений лица.       Стебель направлением ищет остатки золотого света.       Она не заметила?       Или замечать нечего?       Флауи моргает. У Флауи глаза слезятся.       И солнце, отчего-то, село. Соединятся ладони, и время для них остановит свой бег, И волшебству не исчезнуть и тайнам не иссякнуть вовек, Чистый нектар солнечных грез и желаний, Две разноцветные трубочки в тонком стакане…       — Фриск.       — Да?       — Почему здесь так малолюдно?       — Все на ужине.       — Почему мы не на ужине?       — Море же такое красивое в этот момент, разве можно такое пропустить? — ногой она создает маленькую волну, уходящую наперекор, которая все равно так безжалостно поглощается другими волнениями, что идут с самого горизонта.       — Ты думаешь, у этого места есть особая магия? — так безэмоционально, даже без привычного пренебрежения, цветок смотрит на это действо, не отводя взора, будто больше ничего не существует.       — Что-то эстетическое, — помолчав, пощупав свои ощущения, выдает она. — Почему так много «почему»?       Флауи не знает, что точно ответить.       — Я просто… запутался, — хотя всегда думал, что такое мало возможно. — Будто… не знаю, как устроен мир и я сам.       — Это слишком сложные категории, слишком огромные и масштабные. Даже такому как тебе не дано понять это целиком. И это нормально, — а у нее будто бы на все есть хоть что сказать.       — Масштабная категория? Я-то? — такой ответ, полный едкости, ясно и яростно показывал все его отношение к своему существованию в форме цветка, но Фриск лишь наклонилась над ним, щекоча волосами и запахом цветущей сирени.       Перебивая:       — Для кого-то ты целый мир. Задержись на мгновенье, я хочу здесь остаться, И смотреть не насмотреться, и дышать не надышаться, Не нарушим молчание, Излучая сияние…       По обычному сценарию он должен был бы вздохнуть и, отвернувшись, просто принять.       Но именно сейчас Флауи перекапывает корнями землю, чтобы найти вдруг словно существующие осколки своей души, потому что просто не верит, что они могут находиться в этом слабом цветочном теле.       — Ха-ха, — нервно смеется он и продолжает с горестным усердием неспособности выиграть важную спортивную игру, в которую играешь первый раз в жизни: — Тогда ты… ты… ты сияние.       И тепло, и свет, и звезды, и химические процессы в этой вселенной.       Кажется, в таком возрасте ее уже трудно было удивить.       Ну а Флауи моргает. Флауи плачет. Флауи странно, не одному ему.       Разбитое, уничтоженное находит целостность. К счастью ли, к горю ли, но каждому сердцу своя золотая стрела, Закаты, рассветы и лучики в уголках сияющих глаз, Взгляды встречаются, замыкается круг, Тихо парит перышко на ветру…