Бакалавр шел домой

      Бакалавр словно босиком по иглам шел.       Клятый город имел лишь одно транспортное средство — поезд, шедший прямиком с Боен. И все. Оно понятно и логично — с одного конца до другого можно дойти за час-полчаса, люди не нуждались ни в машинах, ни в каретах, ни в ездовых животных. Отсутствие транспорта не смущало Бакалавра до тех пор, пока ему не пришлось мотаться целыми днями из одного конца в другой, от одного человека к другому, от Многогранника к Бойням — и снова обратно. Этой ночью ему начало казаться, что одолеет его не Песчанка, не разбойники, а именно эта бесконечная беготня по городу, от которой икры сводило судорогой, стопы горели огнем и даже спину ломить начало, а твириновые пары дурманили и без того воспаленную голову. И ведь остановиться нельзя. Каждая минута — это больше зараженных и умерших, это еще одна победа чумы. Промедление под запретом. Оно здесь смерти подобно.       Поэтому Бакалавр плелся в Омут, думая, что таким темпом будет идти полночи и рациональнее упасть и заснуть посреди улицы, подобно бродяге. А что, и сон дольше, и утром идти не так далеко…       — Поздновато, ойнон, бродишь.       Бакалавр оперся о перила моста, на котором стоял, и обернулся. Он и так знал, кого увидит. По голосу понял, с первых секунд.       Артемий Бурах собственной персоной, стоял у подножия моста прямо под фонарем — легкая мишень. Как всегда, серьезный, ни следа улыбки на губах, но с намеком на нее в глазах. Что-то его тут сильно развеселило.       — Кабы чего не случилось, — сказал менху.       В любой другой момент Данковского бы с головы до пят окатило всепоглощающим глухим раздражением. Зажгло бы яростным желанием съязвить, поставить на место степного выскочку, который лечит людей травками да настоями, как в Средневековье, — и что обидно, удачно лечит! Но Бакалавр слишком устал, чтобы раздражаться или язвить. Он слишком устал, чтобы просто разговаривать.       — Уж кто бы это говорил. Не я стою на свету, словно жажду получить кинжал в спину.       Бурах усмехнулся самым уголком губ.       — А я чего — шел себе и увидел во тьме существо странное. Ходит враскорячку, словно ноги у него из глины. Вот и подумал, что дух из степи вышел, дай, думаю, посмотрю да поспрашиваю — а это, оказывается, ойнон из себя пингвина изображает, — Артемий опустил взгляд ниже, и Данковский последовал его примеру — посмотрел на свои ноги. Он сам не заметил, как начал ставить стопы на внешнее ребро при ходьбе, заворачивая пальцы внутрь, стараясь уменьшить боль.       — Ну, раз ты убедился, что это не дух, можешь спать спокойно, — сухо сказал Бакалавр и отвернулся, чтобы продолжить путь. За спиной услышал шаги — Артемий в два счета пересек мост и поравнялся с ним.       — Долго так до дома добираться будешь, — заметил он, как будто Данковский и без него этого не знал.       — Как-нибудь дойду, — пробурчал столичное светило танаталогии.       — Дело твое, конечно. Да только до меня явно ближе — Застройки-то вон они.       Бакалавр воззрился на него, исполненный скепсиса.       — На долю секунды мне показалось, что ты предлагаешь заночевать у тебя, Бурах. Поправь, если ошибаюсь, будь любезен.       — Не показалось, ойнон. Впрочем, — менху пожал плечами, — как я сказал, дело твое. Уговаривать не стану.       Гаруспик развернулся в сторону Сырых Застроек. Бакалавр смотрел ему вслед, но долго раздумывать не стал, и поковылял, косолапя, за ним.       — Я очень рассчитываю, что у тебя хотя бы есть, где умыться, — сказал Даниил. ***       На кровать Данковский упал, не скрывая облегчения. Он лежал, не двигаясь, чувствуя, как мышцы одна за другой начинают расслабляться, как позвонки, вытягиваясь, хрустят нестройным хором, и просто наслаждался этим ощущением. Боже, да он словно старик. Этот город и эта эпидемия сосут его силы, скоро все высосут — в Столицу Бакалавр вернется поседевшим и сгорбленным. Если вообще вернется.       Артемий пихнул его коленкой, и Бакалавр отодвинулся к стене. Койка была слишком узкой для двух взрослых мужчин, но она была единственной в Машине. Бурах не высказал ни единого сомнения или неудобства, ложась вплотную к нему, и Бакалавр не стал заострять на этом внимание. Наверное, это было нормально для степняков. Может, это их способ согреваться зимними ночами, когда костра не хватает, — как у диких животных. Еще не дай бог Бурах воспримет как оскорбление его отказ ложиться на одну постель, и придется бедному Бакалавру все-таки тащить свое тело в Омут. А вставать уже так не хотелось…       То ли от усталости, то ли от дурманящего аромата твири, которым пропиталось убежище Гаруспика, но Данковского вырубает почти моментально. ***       Просыпается он рывками, чувствуя всем телом чужое тепло. Бакалавр открывает глаза и утыкается взглядом в чужую щеку. Практически вплотную. Он сонно разглядывает щетину и морщинки и думает, что если быть с собой честным, то этого стоило ожидать. Он привык к более роскошному убранству и не привык делить постель с кем-то еще — ничего странного, что он, наплевав во сне на приличия и чужие границы, развалился, закинув на Артемия почти все конечности. Странным было то, что Бурах не спешил их скидывать, хотя тоже бодрствовал, лежал на спине солдатиком, задумчиво уставившись в потолок и думая о чем-то своем, степном.       — Не спишь, — меланхолично произнес Гаруспик. Отрицать было как минимум глупо.       — Сколько?..       — Рано. Можно еще.       Бакалавр облегченно вздохнул. Он нисколько не отдохнул и чувствовал себя ужасно разбитым. Данковский пробурчал извинения и стащил-таки с Артемия руки и ноги. Повернулся на живот, уткнулся носом в подушку.       Сна ни в одном глазу.       Бакалавр закрыл глаза, тщетно надеясь, что если будет вести себя как спящий, то он и правда заснет. Не сработало. И Бакалавр сдался. Перевернулся на спину и уставился в потолок на манер Бураха, разве что ручки на животе не сложил. Почему-то казалось, что оба они думали сейчас об одном и том же.       Обречены ли они? Тщетны ли их усилия?       Данковский сглотнул выступившую на языке горечь (это твирь или скорое прибытие Инквизитора на него так действует?). Он посвятил изучению смерти всю свою жизнь. Он будет готов к встрече с ней, если она настанет. Но и бороться будет до последнего. Умирать не хочется. Не хочется, чтобы все его труды канули в небытие из-за прихоти Властей.       Бурах зашевелился и привстал. Данковский скосил на него взгляд. Менху достал откуда-то рядом с кроватью бутылку твирина, откупорил и сделал большой глоток. Бакалавр словно завороженный смотрел как двигается кадык степняка. Сам Гаруспик его взгляд понял превратно — и протянул эту же бутылку Бакалавру. Не лучшая идея, напиваться с утра пораньше, но Даниил отказываться не стал и тоже пригубил твирин.       Легче не стало, но стало проще. Еще пара глотков — и лежать впритык уже не казалось таким неудобным и неуместным. Еще — и Бакалавр со спокойной душой вернулся в исходное положение — руки-ноги на степняка и голову на его же плечо, — закрыл глаза, чувствуя, как вздрагивает от смеха грудь Артемия.       — И полбутылки не прошло, ойнон.       Бакалавр ответил ему пренебрежительным фырканьем. Пусть себе смеется — а ему тепло, удобно и засыпается легче. И совершенно естественно, что рука Гаруспика вцепилась в его голень — сильной, крепкой хваткой, какой обычно держат нож в руке. В его глазах, устремившихся на Данковского, было что-то — Даниил не мог распознать что, но он видел это и раньше, при первой встрече, но тогда почему-то отчаянно отрицал.       Гаруспик наклонился и прижался к его губам.       И это тоже показалось совершенно естественным.       Небрежным движением Бурах откидывает бутылку — пустую? — подхватывает Бакалавра под колено, переворачивает — и оказывается сверху, легко устроившись между его ног. Он целует его губы, кусает их, зализывает, пока Данковский рвано дышит сквозь стиснутые зубы и хватается за спину степняка. Они спешно — слишком спешно — избавляют друг друга от одежды, Артемий трется о него сквозь белье и мучительно стонет, а Данковский покрывает его плечи поцелуями и укусами. Внутри него словно разжимается пружина, но не резко, а как они сейчас — тягуче, постепенно, последовательно. Так же последовательно, как руки Бакалавра, спускающиеся от плеч вниз по спине, по животу к бедрам. Так же тягуче, как поцелуи Бураха, который вжимал его в матрас, исследовал языком его рот. Данковский обхватил член Артемия и начал ласкать, любуясь — Гаруспик оперся рукой на подушку рядом с головой Данковского и толкался в его руку. С лица исчезли спесь и насмешка, лишь чистое наслаждение, рваные выдохи, хриплые стоны.       Уже почти кончая, степняк решительно убрал руку Бакалавра, своей погладил его по бедру и проник пальцами внутрь. Данковский зажмурился, зашипел сквозь зубы, но не отстранился, шире раздвинул ноги, предлагая себя так, как никому и никогда до этого не предлагал. И Гаруспик взял его, медленно наполняя собой, заставляя выгибаться назад и хвататься за простыни — от нетерпения и нехватки воздуха в легких. Словно твириновое марево полностью заменило собой кислород в Машине. Даже круги перед глазами заплясали, когда Бурах накрыл его своим телом, сгреб всего в охапку и вдавил в койку.       Это было абсолютнейшим безумием, и Бакалавр прикрыл глаза, теряя последнюю связь с реальностью. ***       — А ведь ты этого давно хотел, — сказал Бакалавр, неторопливо застегивая ворот рубашки. Бурах, одетый и собранный, колдовавший над своим дистиллятором, пожал плечи.       — Не стану спорить, ойнон.       Данковский тихонько усмехнулся.       День начался. Пора отправляться к Сабуровым, решать проблемы, находить выходы, создавать панацею.       Они не прощались. Гаруспик даже не оглянулся, когда Бакалавр уходил, полностью поглощенный своими травами, и Данковский не мог его осуждать — слишком много поставлено на карту, слишком много нужно успеть. Но он знал — оба они надеялись, что переживут происходящую катастрофу, вместе. Тогда уже и можно будет решать, как им быть, что делать дальше и стоит ли что-то делать вообще.       А до тех пор — оставалось лишь бороться.