Ночь в Барселоне

      Утро выдалось прохладным и ветреным, как нередко случается в Барселоне в середине осени; поэтому традиционный совместный завтрак было решено перенести с открытой веранды кафе в зал.       Себастьян, проторчавший на сквозняке ту самую четверть часа, на которую опоздал Джим, был легко одет, немного сердит и по-утреннему голоден, так что в качестве извинения любовник предоставил ему право выбирать столик на свой вкус и делать заказ для них обоих.       Этот жест доброй воли со стороны альфы красиво выглядел, но оказался ошибкой, повлекшей за собой драматические последствия… Если бы Мориарти предполагал, во что выльется легкомысленное дозволение нарушить заведенный ритуал, то просто-напросто увел бы Морана в другое кафе, но подобная мысль даже не закралась ему в голову.       Поначалу все шло хорошо, просто замечательно: они сели в углу, далеко от входа и возле панорамного окна, что позволяло видеть весь зал — и одновременно любоваться песочными фасадами, круглыми балконами, желтеющими тополями, красно-желтыми цветами в вазонах и пестрым людским потоком, текущим по Рамблас в обе стороны. Пока Себастьян придирчиво изучал варианты завтраков, по обыкновению колеблясь между сэндвичами и французским омлетом, Джим читал новости на смартфоне и строил планы на вторую половину дня, поскольку первая была загружена делами под завязку.       Прошло несколько минут, Моран все еще ничего не выбрал, и Мориарти, удивленный такой медлительностью до завтрака, соизволил поднять глаза от экрана и посмотреть на лицо омеги.       Выражение этого лица, красивого, знакомого до мельчайшего штриха, любимого в каждой черточке, было сложным… настолько сложным, что Джим передумал задавать вопрос и попросту проследил за направлением взгляда Себастьяна.       Через три столика от них, по диагонали, сидела необыкновенно красивая черноволосая бета, в элегантном брючном костюме, державшая на коленях прелестного кудрявого малыша-омежку лет трех или около того.       «Ах вот оно что…» — Мориарти внутренне усмехнулся, но внешне остался бесстрастным, зная, насколько детская тема болезненна для Морана.       — Да, очень хороша. И совсем не похожа на твою бывшую — та, помнится, была блондинкой. Так мы сегодня будем завтракать или нет? В одиннадцать у меня заседание правления.       Моран вздохнул, прекрасно поняв невысказанное Джимом, и, ткнув наугад в меню, заказал им омлет.       Действительно, бывшая пассия Морана, довольно симпатичная бета, была блондинкой, и все их тогдашние знакомые и друзья считали, что они очень красиво и эффектно смотрятся вместе. Но… только и всего. То, ради чего, собственно, двое решаются разделить одну территорию и постель, оказалось невозможно по определению. Будь Себастьян бетой, у него мог быть шанс — и неплохой — стать отцом, подарив Джессике ребенка обычным путем, таким естественным для всех бет. Но их союз так ничем и не закончился — природа, словно в насмешку, наделившая рослого и красивого Себастьяна всеми признаками омега-особи, не оставила им другого выбора, кроме как полюбовно разойтись и начать искать себе других, более подходящих партнеров.       Судьбе было угодно, чтобы почти три года назад он встретил своего альфу… И не просто альфу — истинного. Джим нанял Морана на работу, даже не заглянув в его послужной список, а, наняв, сразу приблизил к себе настолько, насколько вообще возможно приблизить телохранителя…       Отношения у них сложились почти сразу, и секс — да… секс был улетным, чего уж греха таить! Но на метку и зачатие они пока не решались, оставаясь в статусе любовников и не перешагивая за эту невидимую, но все меняющую в их жизни черту.       Однако, чем дольше они делили друг с другом жизнь и все ее риски и опасности, сопутствующие образу жизни и деловым связям Джима, тем чаще Моран задумывался о том, что был бы, пожалуй, готов рискнуть еще больше и дать альфе зачать в нем наследника его теневой империи…       Джим не торопил события, но замечал, как желание партнера растет и крепнет вместе с решимостью пойти на жертву и перетерпеть все ритуальные мучения — и все ради того, чтобы использовать единственный шанс со своим истинным. Потому что никакого другого шанса у омеги-Морана ни с кем другим просто не будет…       — Какие у тебя планы на этот уик-энд? — как бы между делом осведомился Себастьян, вяло ковыряя вилкой в омлете и стараясь не смотреть в строну Джима, который делал вид, что ничего не заметил и делил теперь свое внимание между тарелкой, чашкой кофе и смартфоном.       Мориарти положил вилку и снова поднял глаза, холодные и спокойные, как осеннее небо.       — Мне казалось, что мы уже обсудили расписание, и ты занес его в свой органайзер. Нет?       Моран сделал неопределенный жест, истолкованный боссом как признание обозначенного факта — и вместе с тем как сомнение или несогласие.       — Хорошо, я повторю. Вечером в пятницу мы идем в кино, наслаждаться фантастикой про твоих любимых космических монстров, или как там называется этот шедевр массовой культуры… Ночь проведем в нашей квартире, а утром в субботу уедем в Баньолес, на виллу. Ты хотел смотреть парусную регату, а я надеялся хоть немного побыть в тишине и поработать над книгой. В воскресенье в пять часов у меня встреча с японцами, вечером же, если память не изменяет, мы либо идем на семейный ужин к Деборе, а потом на танцы в «Марулу», либо пить абсент в «Марселье», и после опять-таки в «Марулу».       От внимания Мориарти не укрылось, что, пока он произносил свой монолог, Себастьян несколько раз вздохнул и покачал головой, а в углу рта любовника спряталась легкая складка недовольства.       Джеймс мог бы проигнорировать эти сигналы, отнеся их на счет омежьей эмоциональной неустойчивости, обострявшейся в определенные дни, но в его личном календаре ближайшая течка (или «цвет», как романтично выражались в более чопорные времена) Себастьяна была отмечена через два месяца, на рождественской неделе. Поскольку в дни цветения любовника работать и думать о делах было решительно невозможно — об этом говорил опыт всех прошлых течек — Мориарти всегда заранее планировал отпуск и увозил Морана в какое-нибудь красивое место, с отелем «все включено», номером «люкс» и большой кроватью. Выбор места для медовой недели предоставлялся Себастьяну, ему достаточно было ткнуть в любую точку на карте, и они туда ехали, летели или шли пешком… Билеты на Барбадос, с датой вылета 22 декабря, были уже давно куплены и ждали своего часа; но сегодня на календаре было только двадцатое октября.       Джеймс отложил смартфон, отодвинул чашку и накрыл ладонью руку любовника:       — Что случилось, милый? Чем ты недоволен на этот раз? Если у тебя есть другие идеи насчет выходных, тебе достаточно только пожелать.       Мориарти был точен и методичен во всем, что касалось бизнеса, он уважал планирование и не терпел хаоса в делах, но в личной жизни дела обстояли несколько сложнее. Молниеносная готовность Джеймса изменить планы по прихоти Себастьяна была наилучшим подтверждением любви, с этим согласились бы все, кто знал Мориарти.       Себастьян, конечно, знал о планах на уик-энд и еще час назад, наверное, был с ними вполне согласен, если бы не снова это настойчивое напоминание, сродни тиканью часового механизма на бомбе — тик-так, тик-так… бум! Он прекрасно понимал, что время, пригодное для здорового родительства, истекает для него так же неумолимо и методично, и, чем дольше откладывать вопрос деторождения, тем мучительнее и сложнее дастся им обоим этот дьявольский ритуал…       Джим предложил ему это только однажды, заметив, с какой тоской Моран наблюдал за играми маленьких детей. Мориарти, будучи альфой, сам не сильно заморачивался о том, будет ли у него наследник или даже наследники, он относился к продолжению рода философски и не был намерен тратить на пустые размышления или сомнения хоть минуту своего драгоценного — в прямом смысле слова — времени.       Моран серьезно обдумал тогда слова босса, но в тот момент у него не хватило решимости пойти на это, и они отложили обсуждение этого вопроса на долгие месяцы.       Не то, чтобы он с ума сходил от желания родить, но… но здесь, на море, в относительной безопасности и праздности, детская тема внезапно возникла снова, стала слишком уж назойливо лезть в глаза и мешать всем прочим планам. И вот, прямо сейчас властно напомнила о себе тиканьем невидимых часиков…       — Я подумал, мы могли бы попробовать… в эти выходные. Ты знаешь, о чем я. — испытывая странную, несвойственную ему в общении с Джимом, неловкость, он избегал смотреть ему в глаза, и ждал ответа, как приговора.       Если босс скажет «нет» и предложит вообще выкинуть тему с ребенком из головы, наверное, Себастьян будет ему благодарен за принятое окончательное решение. По крайней мере, оно снимет с него всякую ответственность за то, чтобы винить себя в малодушии и трусости перед тяжелым испытанием. Но Моран не мог быть уверен в том, что когда-нибудь, когда будет уже поздно, он не вспомнит об этом и не пожалеет, что дал Джиму право решать за себя в таком деле…       К тому же, несмотря на деланое равнодушие, какое Мориарти проявлял по отношению к детям в целом, как всего лишь «полуфабрикатам людей», он был бы рад наследнику, рожденному для него истинным партнером. Если как следует все взвесить, не такой уж большой жертвы все это потребует от Морана, после того, как они оба пройдут через ритуал…       А ритуал… что ритуал? После мясорубки горячих точек, он и не такое мог бы выдержать. Главное — решиться, уговорить себя и Джима на это, а дальше, оооо, дальше все будет уже намного проще, и в ближайшую же течку они уже сумеют зачать…       — Ты как? Готов попробовать? — Себастьян все-таки взглянул в глаза Джима, и надеясь и страшась увидеть в них ответ «да».       Мориарти испустил тяжелый вздох и покачал головой, как будто не мог поверить услышанному. Этот беспощадный альфа, хладнокровный и циничный бизнесмен, авантюрист, не верящий ни в бога, ни в черта, всегда играющий на грани фола, имел одну слабость: он искренне и глубоко любил Себастьяна Морана. Вся нежность, которую можно было отыскать в темных глубинах его души, весь запас тепла и сердечного трепета были им инвестированы в отношения с истинным, и, надо сказать, венчурный любовный капитал оправдал себя — в течение трех лет постоянно рос и приносил прекрасные дивиденды…       Джим и Себастьян были счастливы настолько, насколько это вообще возможно между альфой и омегой в не самом лучшем из миров. Ничто не омрачало дружеского доверия, ничто не мешало радоваться жизни в любых ее проявлениях, сладких или горьких, ничто не нарушало полной взаимности и согласия во всех вопросах. Во всех — кроме одного-единственного: вопроса деторождения.       — О, нет… Ты опять за свое? Я думал, что последняя наша беседа о ритуале поставила жирную точку в дискуссии, но ты опять за свое. — Джеймс с досадой ударил по стеклянной поверхности стола, и кофейная чашка испуганно подпрыгнула на белом блюдце.       Губы любимого сейчас же обиженно дрогнули, взгляд потух, и Мориарти почувствовал себя кинематографическим злодеем, бездушным подонком, из своекорыстных соображений топчущим светлую и прекрасную мечту святого Себастьяна — прижать к груди пухленького розовощекого младенца, произведенного на свет в положенный срок.       «Нет, не надо, милый… пожалуйста, не смотри на меня так, как будто я собственноручно и в один день убил всю твою семью».       Он снова накрыл ладонями руку Морана и сказал мягче:       — Бастьен… Бастьен, не сердись. Ты знаешь мое мнение относительно ритуала и его возможных последствий. Я не настолько люблю детей и слишком люблю тебя, чтобы рисковать твоим здоровьем ради сомнительного счастья воспитывать отпрыска. И если ты считаешь, что я предвзят, вспомни, что сказал нам доктор Смит. Для тебя это гораздо опаснее, чем для среднестатистического омеги… из-за твоего ранения.       Ранение… да, это все осложняло и уводило кривую вероятности вниз, к нулевому результату, оставляя на шкале лишь несколько процентов на успешный исход всего дела. В этом был свой риск, помимо тех, что нес в себе сам ритуал и дальнейшие его последствия для организма омеги.       Но то ли гормоны разбушевались, то ли и вправду вопрос для Бастьена стоял ребром — «сейчас или никогда», но он только упрямо скривил губы и преувеличенно-небрежно отмахнулся:       — Доктор Смит — известный перестраховщик, ты же знаешь! Он, как маньяк, всем всегда твердит об ужасных последствиях, даже если речь идет об удалении молочного зуба… Ранение было давно, меня как следует подштопали, все зажило и никак не повлияет на то, что я буду ощущать, проходя через ритуал. Но… если тебя не только это останавливает, так и скажи. Потому что я чувствую, что готов. Готов рискнуть.       Моран поколебался пару мгновений и добавил уже мягче, стиснув в ответ пальцы Джима:       — Обещаю, если ничего не выйдет, я оставлю эту тему в прошлом раз и навсегда, и мы просто заведем собаку. Но я не прощу себе… а, может, и тебе тоже, если мы не сделаем ни одной попытки. Ты понимаешь? Понимаешь, что это важно для меня?       «Он готов рискнуть! Рискнуть собой, кретин… А я? Разве я готов к такому риску? Это все Дебора, ее влияние, ее дурацкие распевки на тему «дети — это счастье» и «ради деточек нужно идти на все». — Мориарти поставил мысленную пометку рядом с именем помощницы — Дебби заслужила взбучку и получит ее очень скоро. К сожалению, прямо сейчас Джеймс был лишен такой возможности, а устремленный на него взгляд Морана, строгий и требовательный, куда больше напоминал об арбитражном суде, чем о любовных утехах.       — Я понимаю, что это важно для тебя, Бастьен… но не понимаю, почему. Чего тебе не хватает в наших отношениях? Что такое особенное ты надеешься обрести в ребенке, который все равно сбежит от тебя через восемнадцать лет, а до того вытянет все жилы и выпьет кровь?       Мориарти хотел прибавить:       «Не хватало еще, чтобы ты полюбил его больше, чем меня», — но в последний момент сдержался. Беседа о детях, как всегда, вывела его из равновесия, однако ссора с Бастьеном накануне выходных никоим образом не вписывалась в планы.       — Давай хотя бы отложим это на несколько месяцев. Ты пройдешь тщательное обследование, ну, а я… найду для нас квартиру побольше, няню, и что там еще полагается иметь.       Мысль об отсрочке была спасительной, и Мориарти ухватился за нее, как утопающий:       — Если ты решился на ритуал, его тем более нельзя проводить вот так, без подготовки, в ближайшие выходные…       Внезапно ощутив горечь во рту и острую неприязнь к попытке Мориарти уйти от назревшего вопроса, Моран отодвинулся от него и, откинувшись на спинку кресла, вперил невидящий взгляд в пестрый людской поток на Рамблас.       — К чему все эти отговорки, Джим? Представь, что речь идет о деле, которое просто нужно сделать. Как если бы я был… — он задумался, подбирая определение, которое даст Мориарти достаточное основание считать, что Себастьян настроен более, чем серьезно — твой заказчик. Да! Вот такой странный заказ к тебе поступил, и времени на подготовку — нет! Потому что у меня его действительно больше нет! — внезапное раздражение в голосе обычно спокойного телохранителя-киллера стало для него самого лишним подтверждением — Да, гормоны, мать их омега! Ты же сам видишь, я на пределе! И ей-богу, мне проще один раз пройти через все это, чем годами глотать проклятые таблетки!       Себастьян, который терпеть не мог ни это свое состояние, ни то, что требовалось делать для контроля над ним, обиженно замолчал, всем собой ощущая, как между ними проскакивают искры взаимного недовольства. Джима его редкие омежьи истерики чаще просто смешили — уж больно странной была метаморфоза, превращающая бывшего военного снайпера в жалкую пародию на роскошную помощницу Мориарти, итальянку-бету Дебору, счастливую жену и мать двойни. Ей-то босс прощал любые выкрутасы и капризы, особенно когда она маячила перед ним со своим вызывающе округлившимся животом, но едва Моран позволял себе нечто подобное, как тут же подвергался осмеянию.       Впрочем, омежьи обиды любовники быстро излечивали, оказываясь в одной постели, и все снова становилось прекрасно и замечательно — до следующего гормонального всплеска.       В какой-то момент, устав от собственного раздерганного состояния, могущего застать его в ответственный момент переговоров или охоты за очередным объектом, Себастьян сам пошел на прием к доктору Смиту, и тот снабдил его кучей направлений на анализы, а по их результатам понавыписывал целую груду всяких таблеток. Так что справляться с бурями стало полегче. Но беременность и роды исправили бы все это окончательно. И тем обиднее было Морану слышать, как Джим сам начинает выдумывать поводы для откладывания давно назревшего решения.       Подумав, что дуться на Мориарти — идея бесперспективная, Себастьян сменил тактику: повернулся к любовнику-альфе и, поймав его взгляд и руку, заговорил с ним гораздо мягче прежнего:       — Джимми, я не хочу ни к чему принуждать тебя, но сейчас такой путь видится мне наилучшим способом избавиться от многих моих проблем, которые я не хотел бы делать и твоими тоже… Ты же понимаешь и сам, что так будет проще и быстрее всего справиться… а что до ребенка — неужели тебе правда совсем не хочется узнать, каким мог бы получиться наш с тобой малыш? Он наверняка унаследует твой ум, и я хочу, чтобы у него была твоя улыбка… твои глаза… Или ты боишься, что, родив, я непременно променяю тебя на младенца? О… тогда тебе стоит почаще говорить с той же Деборой, она от своих спиногрызов уже куда угодно сбежать готова…       Моран усмехнулся краем губ и вновь вернул беседу из сентиментального в прагматическое русло:       — Ребенку можно будет нанять няню и вообще удалить его максимально от нас с тобой, когда он перестанет нуждаться во мне 24 часа в сутки. Зато ты больше никогда не будешь наблюдать мои плохие дни и переживать за то, что я травлюсь этими препаратами. Разве это не стоит того, чтобы один раз пойти на обдуманный риск?       — Ах вот как ты рассуждаешь… — хмыкнул Джим, с ужасом чувствуя, как стена его сопротивления рушится камень за камнем под напором убедительных аргументов Себастьяна. — «Кто не рискует, тот не пьет шампанского», как говорят французы, или, по выражению друзей-славян, «авось пронесет».       «Ну, а я, Себастьян, куда ты денешь меня на те бесконечные месяцы, что этот чертов младенец будет нуждаться в тебе день и ночь?»       Сказать нечто подобное вслух — означало еще раз расписаться в махровом эгоизме и бессердечии, причем кровью и публично, и конечно, это не добавит Морану положительных эмоций.       Мориарти допил оставшийся кофе, вместе с горькой гущей, и неохотно признался себе, что любовнику удалось задуманное — Бастьен в наилучшем виде свил из своего босса веревку…       «Хорошо, что не предлагает на ней повеситься, но думаю, это следующий этап наших отношений. Если я сейчас решительно неспособен ему отказывать, когда он просит всерьез, что же будет во время беременности?»       Джим поставил чашку на блюдце, перегнулся через стол и взял в ладони лицо омеги:       — Ладно, ты победил. Я согласен пройти через это безумие. Но у меня есть три условия. Первое, это будет только одна попытка, Себастьян. Всего одна, без всяких там «с вашего позволения». Не сработает — значит не сработает. И мы навсегда закроем тему с детьми. Второе, если не сработает, мы покупаем собаку. И третье. Прямо сейчас поедем домой и займемся сексом, потому что на выходные у нас будут другие дела.