Селянин

      Это лето оказалось непохожим на все остальные.       — Я собирался загорать в Турции, а попал к чёрту на рога, — Кирилл смачно сплюнул на колючую, выжженную зноем траву. Он стоял у годовалой «Тойоты Камри», опершись предплечьями на ее дверцу и крышу, смотрел на кривую деревенскую улицу вдали и уже сейчас, через пять минут после приезда, изнывал от тоски. Проклятое белое солнце жарило так, что тонкая рубашка после прохладного салона автомобиля пропиталась мгновенно выступившим потом.       — Не ной, Калякин, — весело попросил вылезший с водительской стороны Пашка Машнов, — если дело выгорит, у нас с тобой появится очень-очень много неподотчётных бабосиков. Месяц!.. Месяц всего и мы богаты!       Пашка изобразил дурацкое танцевальное движение, повиляв локтями и задом, и, буркнув: «Садись-давай-поехали», влез за руль.       Кирилл сплюнул ещё раз. За шею сзади больно куснули, прямо впились!       — Ай! — Кир не удержался и вскрикнул, запрыгал на месте. Шлёпнул себя по месту укуса и, кажется, кого-то придавил. Точно.       Он посмотрел на чернеющую на ладони тварь, слабо подёргивающую тонкими лапками, и с отвращением выкинул на старый асфальт, наступил кроссовком.       — Что там? — нетерпеливо высунулся Машнов.       — Хер её ведает. То ли муха… Но огромная и крылья в крапинку.       — Овод, наверно. Извини, братан, я сам не особо в здешних монстрах шарю. Давай уже доедем до бабкиной дачи, а? Ссать хочу, а подставлять орган всяким нетопырям желания нет.       Кирилл был не прочь спрятаться в машине, подставить лицо, руки холодному воздуху кондиционера. Только он закрыл дверцу, перед носом зажужжала жирная чёрная штука, прилипла к щеке, поползла, защекотала.       — Пиздец какой-то, — выругался Калякин, смахивая паразита. Муха перелетела на его колено и стала тереть лапу об лапу, как ни в чём не бывало. Целый ёбаный месяц предстояло выдержать в этом отстое.       «Легковушка» с пробуксовкой съехала с разбитого асфальта на дорогу из какого-то непонятного желтоватого прикатанного материала и покатила в деревню. Кирилл успел ещё раз взглянуть на указатель, чтобы запомнить название — Островок. В принципе, ему было всё равно, его сердце рвалось в Турцию.       Машина ехала медленно, подпрыгивала на ухабах, за ней, как за кометой, вился шлейф пыли. Деревня приближалась, она казалась слишком зелёной, словно в постапокалиптическом мире, когда природа беспрепятственно поглощает любое антропогенное творение. Из крон берез, зарослей американского клёна выглядывали только красные, коричневые или серо-шиферные крыши домов.       — Вообще-то, это не деревня, а село, — деловито сказал Пашка.       — А есть какая-то разница? — без интереса буркнул Кирилл, по жужжанию, на слух гоняя муху.       — Ну… Село — это с церковью, а деревня — без. Вон смотри.       Калякин повернул голову в указанном направлении и увидел среди деревьев, сирени и шиповника фрагмент кирпичной стены старинной кладки, дальше были ещё фрагменты, заканчивающиеся чуть выше фундамента, может быть, весь фундамент целиком — из-за густоты разросшихся растений о масштабах руин сложно было судить.       — Это место называют «Развалины», — с интонациями ведущего «Клуба путешественников» продолжил Машнов. — Бабка говорит, тут водится привидение. Попа вроде видят. Или поповского сына. Их расстреляли в тридцать седьмом.       Он закончил рассказ таким зловещим голосом, что у Кирилла мурашки собрались на загривке, хотя он не верил в подобную чушь. Верил только в то, что можно потрогать руками и из чего извлечь выгоду для своего удовольствия.       Через сто метров от церкви начинались дома. Шли они вдоль одной линии, осью которой служила дорога. Деревянные низкие хаты, слепленные по одному образцу: три крошечных оконца на улицу, покосившийся, с облупившейся краской забор, калитка. Расстояние между ними варьировалось от большого до очень большого. Видимо, в промежутках когда-то тоже стояли избы, но сейчас от них осталось меньше, чем от старого храма. Кое-где перед завалинкой в палисаднике или автомобильных покрышках пестрели цветы. По широкой зелёной придомовой полосе ходили хохлатые куры. Прятавшиеся от жары в кустах собаки вскакивали и провожали «Камри» надрывным лаем, но из тенёчка не высовывались.       Перед одной хатёнкой стоял древний «Москвич» ядовито-оранжевого цвета. Но Кирилла привлёк не он, а следующий по ходу движения дом. Домище в сравнении с соседскими избушками. Коттедж, построенный по канадской технологии из сандвич-панелей. Его окружал кованый забор со столбиками из белого кирпича, двор был выложен плиткой, в клумбах цвели розы.       — Ого, — оценил Калякин.       — Ага, — подтвердил Паша. — Его тут называют дворцом лесной феи. На самом деле тут тётка живёт, в городе банком каким-то заведует, то ли сибирским, то ли уральским, что-то в этом роде. У неё денег до хрена, а живёт в деревне. Хотя и в городе, говорят, несколько квартир, даже в Москве. Но, может, врут. А нам вот сюда.       Он кивнул наискосок от коттеджа и повернул машину к домику на другой стороне улицы, тоже бревенчатому, давно не крашенному, с дощатым забором и гаражом. Остановился прямо в траве, потому что ни тротуара, ни тропинки, ни подъездной дорожки не имелось — сплошной зеленый ковёр.       — Я побегу, — намекая на своё недержание, сообщил Пашка и выскочил из машины. Звеня ключами, отпер навесной замок на калитке и скрылся за забором.       Кирилл мысленно обругал друга, что тот ускакал, не вытащив ключа из замка зажигания. Потянулся, чтобы вынуть, но потом вспомнил, что здесь деревня на пятнадцать домов, и оставил как есть.       Он рискнул покинуть прохладный салон «Тойоты» с утихомирившейся мухой и выйти на удушающую жару. Тело тут же взмокло. Кирилл смахнул крупную каплю пота, заструившуюся вниз по выбритому виску, и закурил. Дом, в котором предстояло провести целый месяц, его не радовал. Не радовали деревянные рамы, облупившаяся рыжая краска, первоначально, наверно, бывшая коричневой. Не радовало отсутствие элементарных удобств типа унитаза, ванны и горячей воды. Наличие холодной тоже было под вопросом. Не радовали куры, клещи и запах навоза. Хотя аромат свежего сена, кем-то скошенного и сложенного на противоположной стороне улицы, был приятен даже ему, коренному горожанину. Но они не сено приехали за сто сорок километров нюхать.       Дом принадлежал Пашкиной бабке. Последние годы она использовала его как дачу, зимой жила у Пашкиного дядьки, а в этом году из-за каких-то болезней не поехала и летом. Кирилл бы тоже в глушь себя не загнал, если бы не Пашкина идея, гениальная, как все Пашкины идеи. Калякин не очень любил работать, но Машнов зуб давал, что работать придётся не много — скосить, измельчить и ждать, когда высохнет. Звучало не очень сложно, хотя Кирилл экспертом в таких делах не был.       На улице… или в деревне, потому как улица и есть вся деревня… было безлюдно. Словно это не центральная Россия, а затерянная необитаемая планета какая-нибудь. Ну да к лучшему, лишние глаза и уши им не нужны.       Кирилл дососал скуренную сигарету, бросил в траву, придавил ботинком, как того овода. Пора было наведаться в дом, посмотреть, есть ли там приличное постельное бельё или одни бабкины хваребья.        Но идти в дом, так разительно отличающийся от средиземноморского отеля, не хотелось от слова вообще. Кирилл задрал голову, прикрывая ладонью глаза, посмотрел на раскалённое небо: оно даже не было голубым, а на много-много светлее. Оставляя за собой белую полосу, по нему плыла серебристая точка самолёта. Наверно, какие-то счастливчики летели в Турцию или на Мальдивы. Калякин им искренне завидовал.       Внезапно где-то рядом металл лязгнул по металлу. Кирилл опустил глаза и повернулся, ища источник неприятного звука. И нашёл — хозяйка коттеджа вышла на улицу, стояла спиной, закрывая резную чугунную калитку.       Или не хозяйка…       Фигура была мужская, одежда тоже. Ошибка произошла из-за густой чёрной копны волос, спадавших ниже плеч и вившихся на концах.       Справившись со щеколдой, обладатель этих волос повернулся, и Кирилл расслеповал, что это действительно парень, лет восемнадцати, и он тоже заметил чужака.       Настороженно глянув на Кирилла и иномарку, парень вышел на дорогу и стал приближаться, держась противоположной обочины, делал безразличный вид. Парень был среднего роста, худощавый, но на голых руках, высовывающихся из застиранной белой футболки-безрукавки, проступали мышцы. Ровные ноги казались достаточно длинными и сильными, и не болтались в шортах, как язычки колокольчиков. В общем, задохликом данный сельский экспонат Кирилл бы не назвал, как и крепышом.       Взглянув на лицо, Калякин впал в диссонанс: парень был красив! Так красив, что не гармонировал с деревней, запустением и запахом навоза. Хотя подобная красота не принадлежала фотомоделям, скорее… Кирилл не мог придумать ассоциацию, мысль вертелась в голове, но не материализовывалась. Он не разбирался в парнях, красоте и ассоциациях, но уверенно шагающий в сланцах по пыли ровесник поразил его своей внешностью. Особенно взглядом, который незнакомец целенаправленно отводил, прикрываясь маской равнодушия к происходящему: парень не лез в чужие дела, топал своей дорогой, но никак не был труслив. Кирилл не слыл таким же тактичным, а сейчас, кроме того, что парень являлся единственным движущимся объектом в этой безмолвной пустыне, так ещё был загадочно притягателен.       В равновесие привёл нарисовавшийся сзади Пашка.       — Чего не заходишь? — спросил он, вставая рядом и тоже замечая проходящего мимо селянина.       — Ты же говорил, здесь одни бабки, — провожая парнишу взглядом, упрекнул Кирилл.       — Ты про этого? Ну да, живёт здесь, в последнем доме. У него мать инвалидка, неходячая, вот он институт бросил и приехал за ней ухаживать. Ещё брательник у него малой, лет десять, может, больше, хрен её ведает. Они бедные, как церковные мыши. Он нигде не работает, живут только на материну пенсию, и, кажется, корова у них.       Парень уже удалился на достаточное расстояние, шёл лёгкой походкой, расправив щуплые плечи, смотрел только вперёд.       — Как его зовут? — спросил Кирилл.       — Не помню. Сейчас вспоминал, но… хоть убей, не помню. Он какой-то со сдвигом. Когда мы маленькими к бабкам приезжали, он никогда с нами не играл. Замкнутый какой-то. Нелюдимый.       Калякин счёл эту характеристику противоречием тому, что он только что видел.       — Он от той бабы из банка выходил.       — А! — Пашка тут же ухватился за новый повод поделиться информацией. — Он к ней захаживает. Она его зовёт, типа по дому что-нибудь сделать. А на самом деле она с ним трахается. Лариска баба одинокая, в самом соку… увидишь потом… ей требуется этого самого. Он её трахает, она ему бабосиков за это даёт.       Калякин в красках представил, как красивый селянин дерёт дородную пенсионерку во все щели. Как-то тошнотворно и неправдоподобно.       — А ей сколько лет? — уточнил он.       — Тридцать семь или тридцать девять, — Машнов знал всё, его бабка была покруче «гугла».       Кирилл против воли обрадовался ответу. Представил, как селянин за деньги шпилит симпотную богатую тётку, обученную камасутре — неплохой вид заработка. Тётке, поди, тоже в радость с таким красавчиком, течёт от одних его выразительных глаз.       Парень тем временем повернул направо к дому с крышей из нержавейки и скрылся за кустами.       — А вообще, говорят, он пидор, — торжествующе поставил финальный аккорд Паша.       — В смысле? — встрепенулся Калякин. Машнов посмотрел на него, как на дурака:       — Ты что, не знаешь, кто такие пидоры? Которые в жопу долбятся.       — Да знаю я, знаю, — отмахнулся Калякин и сразу потерял интерес к парню. Раз пидор, то этим всё объясняется, такие красивые обязательно будут пидорами. Калякину захотелось помыться уже не из-за липкой жары, а потому что сдуру обратил повышенное внимание на гомосека. Кирилл относил себя к ярым гомофобам, ненавидел голубизну.       Он отряхнул руки, будто запачкался дерьмом от мимо прошедшего парня, и пошёл в дом изучать их берлогу на ближайший месяц. 2       В хате воняло старым и прелым. Запах исходил от советской мебели времён, наверно, Хрущёва, цветастых ночных занавесок, которые Пашка принялся с энтузиазмом раздвигать, от давно немытого облезшего пола, полосатых дерюжек и вообще всего, что находилось в доме.       В комнате стало светлее, и Кирилл отошёл от порога, к которому прирос в унынии.       — Давай, осматривайся, — подбодрил Пашка. — Выбирай себе спальню. Тут шикарно, а?       — Невъебенно, — буркнул Калякин. С каждой секундой его желание забить на халявное бабло, уехать домой и просить у родаков денег на трехнедельный тур к морю становилось сильнее. Хоть в Сочи, хоть в Ялту, лишь бы там оторваться перед четвёртым курсом поганого политеха.       Планировка превосходила самые смелые ожидания. В обратном смысле. Бревенчатая пятистенка делилась на жилую и нежилую зоны. В жилой располагалась одна большая комната, она же «зал» и «горница». От неё отгородили тонкой переборкой две спаленки, причём окно прорубили только в одной. Спаленки имели такую малую площадь, что в них размещались только полуторные советские кровати и тумбочки. На стенах висели ковры, на полу — слава богу, не дерюжки, а паласы жёлто-коричневой расцветки с жёстким ворсом. Вместо дверей снова были разрезанные на две половинки шторы.       — Так уже не живёт никто, — снова буркнул Калякин, — даже в деревне.       — Так потому что здесь всё ещё от моей прабабки осталось, — тут же подоспел с ответом заглянувший в спальню Пашка. — Она в тридцать пятом году родилась, по старинке жила, голод, холод, нужду вытерпела, рано вдовой осталась, и ей этот дом раем казался. А бабка в память о ней ничего менять не захотела. Да и переехала она потом в город, вернулась, когда на пенсию пошла, а…       — Заглохни, Паш. У меня уже уши завяли.       — Ну хорошо, — не обиделся тот. — Ты какое койко-место выбираешь? С окном?       Кирилл ещё раз заглянул в обе каморки. Они выглядели одинаково, если не считать, что в одной была темень, хоть глаз коли. В спальне с окном хоть получалось разглядеть степень чистоты наволочки, выглядывающей из-под жёлто-красного плюшевого покрывала.       — Постелил на прошлой неделе, — подсказал Машнов. — Специально за этим приезжал.       — Эту, — сделал выбор Кирилл, проходя кроссовками по паласу к изголовью кровати. Он верил другу, но всё же откинул угол покрывала.       — Хорош нос воротить, я из дома привёз.       Постельное действительно оказалось чистым, современным, белым в синий цветочек, но наверняка успело пропитаться запахом нафталина, как вся хата.       — Надеюсь, твоя прабабка не на этой кровати кони двинула? – возвращая покрывало как было, спросил Кирилл. Пока находиться в этой мерзости он брезговал. Вечером сон склонит, вот тогда и рискнёт лечь.       — Не знаю, — ответил Пашка, освобождая выход из спальни. — Я тогда ещё мелкий был. Да ты не стесняйся. Я сейчас что-нибудь пожрать сварганю, а вечером по холодку сходим, а?       — Валяй.       Пашка, радостный, убежал на улицу к машине, а у Калякина появилась свободная от его болтовни минута ещё раз осмотреться в горнице. Здесь был телевизор, и это вселяло надежду. Он был даже цветным, с пультом, но довольно старой модели — огромный ящик с выпуклым экраном. Хотя лучше не ныть, потому что телека вообще могло не оказаться.       Телевизор стоял на тумбочке, накрытой белой кружевной скатертью. Такой же скатертью, только большего размера, был накрыт круглый стол, вокруг него стояли полированные стулья с изогнутыми ножками. Продавленный диван умещался между двумя выходившими во двор окнами. Над ним висел ковёр. В другом углу стоял трельяж без одного бокового зеркала.       Кирилл взял с тумбочки пульт. Без постоянного фонового стрёкота, новостей, фильмов, потоков ненужной информации он чувствовал себя неуютно. Про интернет в этой глуши не слышали, сигнал совсем не ловился.       — Включай-включай, — разрешил вернувшийся с пакетами жратвы Пашка. — Я электричество подсоединил, так что включай, не бойся.       Он ушёл на кухню, а Кирилл вдавил кнопку «power». Экран с запозданием засветился, потом появилось нечёткое изображение и звук. Кирилл пощёлкал по каналам — лучше не стало. Блять, всё время с рябью и помехами смотреть придётся?       — Пахан, а что с телевизором? — крикнул он в сторону кухни.       — Потом настроим, — откликнулся Машнов. — Иди с хавчиком помоги.       Помогать не хотелось, но желудок бурчал. Калякин оставил какой-то иностранный сериал про больницу, чтобы тишина не давила на уши, и пошёл на зов.       По дороге Калякин уделил внимание прихожей — в ней громоздились два шкафа для одежды и стояли две зелёные табуретки. Кухня выглядела как на картинке из букваря — с русской печью, от которой, впрочем, шли трубы парового отопления.       — Извини, газа нету, — сказал Пашка, кивая еще на электрическую плитку на кухонном столе возле буфета. Он складывал продукты в громко урчащий, так что перебивались голоса из телевизора, низенький холодильник «Полюс», даже запасённый на три дня хлеб. Машнов вообще всегда был деловитым. Наверно, в свою бабку.       — Если бы была зима, ты бы меня печку топить заставил?       — Это ты у государства нашего спроси, которое природного газа для Островка зажало.       — Спрошу. — Кирилл перевёл взгляд на накрытый стол и чуть не блеванул: порезанные огурцы, помидоры, колбаса, сыр лежали на замызганных щербатых тарелках. Тарелки стояли на клеёнке, не мытой со времён царя Гороха, вонь от неё шла соответствующая. — Слышь, Пахан, а нельзя было всё это барахло выкинуть на хуй и хотя бы клеёнку новую купить и посуды одноразовой?       Машнов закрыл холодильник и упёр руки в бока:       — А мы ещё не разбогатели, чтобы я тебе всё новое покупал. Садись давай и ешь, что дают. Мы договаривались, кажется, потерпеть ради дела. Думаешь, меня это всё прикалывает?       — Не строй из себя говнюка, Паша, тебе это не идёт.       — Конечно. Говнюк — это твоя прерогатива. Ешь уже.       — Ем. — Калякин сел на табурет, потянулся за колбасой, но его опередила муха. — Кыш, блять. Паш, а что, от мух ничего не взял?       — Ничего, — Машнов тоже придвинул стул и сел, сделал бутерброд. — Потом посмотрю, может, у бабки дихлофос какой остался.       Они помолчали, хрустя огурцами.       Нутро Кирилла до сих пор противилось существованию в деревне, хотя к операции они готовились недели две, с того дня, как Пашка услышал от бабки интересные сведения.       Но лучше бы они оказались выдумкой маразматической старухи, тогда бы он с удовольствием укатил домой в купленную родителями благоустроенную «двушку», ходил по клубам и трахал девок. Однако на красивую жизнь нужны деньги.       — Твоя бабка хоть точное месторасположение конопляной делянки сказала? А то будем лазить наугад. Целый месяц только на поиски можно проебать, а мне ещё эти деньги спустить хочется.       — С деньгами подожди: ещё как реализация пойдёт.       — Ты же обещал на себя всё взять.       — Возьму. Бабка место описала: через овражек к лесочку… Но ты пойми, Кир, я тут тоже нифига не абориген, херово ориентируюсь в здешних лесочках. Найдём.       — А если её там нет уже? Твоя бабка сколько лет назад коноплю там видела? Может, в этом году она не выросла?       — Всегда росла, а сейчас не выросла, — передразнил Паша. — Выросла. Бабка туда каждый год по ягоды ходила и всегда росла. Поищем. Разомнёшь хоть свои королевские ножки, спортом займёшься, а то жиром скоро заплывёшь от чрезмерного употребления пива.       — Нифига. Ты скорее заплывёшь. Я наелся, кстати.       — Ну тогда пойди, займи себя чем-нибудь до вечера. Поспи, в сад сходи, там яблоки хорошие были раньше. Хотя они, наверно, ещё не созрели. Ладно, найдёшь, в общем, чем заняться.       Оставив Пашку доедать огурцы без соли, Кирилл пошёл на веранду курить.       Жара стала нестерпимой, даже мошкара куда-то пропала. Калякин снял рубаху и повесил её на гвоздь. Пустую сигаретную пачку смял и выкинул в траву под порожками.       С высокой веранды был виден второй этаж коттеджа. Кирилл представил, что на балконе загорает утомлённая сексом грудастая банкирша. Значит, тот селянин, когда выходил от неё и шёл мимо, тоже был удовлетворённым, поэтому и походка такая уверенная. Обслуживает, значит, за деньги бабу, хоть и пидор. А бабе, конечно, плевать, что он пидор, бабам главное, чтобы хуй стоял.       У Кирилла тоже встал. Он был бы не прочь предложить свои услуги банкирше, можно и бесплатно. Только бы со скуки в глуши не помереть. На морду вроде вышел нормальным, девки в клубах табунами гоняются, а опыта точно поболе голубого красавчика.       Кирилл презирал пидоров. За людей не считал.       Если будут доказательства, что красавчик - пидор, не жить ему.       Калякин докурил и ушёл в дом, где было более прохладно.