Селянин

      Кирилл онемел от шока от собственной недальновидности. Мать воспользовалась замешательством сына, увидела в нём свой успех и ринулась в новую атаку. Нет, ей бы, правда, в армии командиром служить или, на крайняк, генеральской женой быть.       — Кирилл! — загремел в ухо её голос. — Немедленно возвращайся домой! Немедленно, пока я не приняла меры! Я не дам тебе попасть в армию! И учёбу бросить не дам, так и знай! И отец на моей стороне!       Эти крики и угрозы бесили. Кирилл недовольно зарычал, борясь с желанием послать мамашу на хуй. Кое-как сдержался и выпалил в том же тоне:       — Учёбу я всё равно брошу, ясно? А если не хочешь, чтобы меня в армию загребли, помогите откосить! Отец говорил же, что у него связи есть!       Мать театрально охнула в трубку.       — Откосить, чтобы гомосексуализмом заниматься?! Нет!       — Что нет-то? Теперь скажи, что лучше в казарму меня отправишь! Давай отправляй! Там одни молодые хуи с задницами!       Кирилл расхохотался, представляя, что говорит это матери в рожу, а не в микрофон смартфона. Он, конечно, понимал, что Елена Петровна Калякина баба стреляная, её по-настоящему, без актёрских выкрутасов, из равновесия вывести сложно, однако удовольствия хотя бы попытаться сделать это лишать себя не хотел. С другой стороны, а вдруг её накрашенная физиономия сейчас действительно вытянулась? Вот умора!       — Тебе ещё два года учиться, — угрожающе холодным голосом, не дожидаясь прекращения смеха, произнесла мать, — и ты их отучишься.       Смех резко оборвался. Кирилла всё достало.       — Ага, надейтесь, — сквозь зубы прошипел он в трубку, держа её перед лицом и глядя на фотографию перекошенной мамаши на экране. — Ваш ёбаный институт я брошу, а от армии найду, как откосить. Я в леса убегу, пусть ищут. Поняла?       — Кирилл, ты вынуждаешь нас принять меры.       — Какие хоть меры? — Кирилл опять раздражённо взбрыкнул, но по позвоночному столбу прошла ледяная волна. Он подумал о Егоре, на которого могут спустить всех собак. Бешеных собак.       — Узнаешь, — пригрозила мать. — Послушай меня и возвращайся домой. Мы простим тебе эту блажь.       Закончила маманя как грёбаная богиня правосудия, голос её был твёрд, тон безжалостен и неумолим. Только говорила она клишированными фразами из фильмов — тьфу! Не могла что-нибудь пооригинальнее придумать. Кирилл опустил руку с мобильным и смачно сплюнул на землю. Как его всё задолбало! Взрослые эти, сучары, задолбали! Да он сам взрослый, сам знает, как ему быть! Если не хочется ему учиться, почему он должен каждый день ходить на дурацкие лекции и получать профессию, которая ему не интересна? Кто сказал, что это делать «надо»? Кому надо? Если в армию он идти не хочет, почему его заставляют туда идти? Кто, блять, вправе распоряжаться его жизнью и молодостью? Почему не служат только те, кому это нравится?       Кирилла мутило. Отчаянное положение выворачивало его наизнанку: как ни поступи, всё плохо. Не хотел он никуда уезжать, хотел быть с Егором — помогать ему, трахаться. Да и кто заставит его уехать? Не силком же поволокут? Меры предпримут? Пусть только попробуют!       Никогда не отличаясь послушанием, Кирилл и сейчас решил забить на давление родителей. Выкрутится как-нибудь, не в первый раз. Главное, чтобы Егор не узнал, а то опять заведёт разговор про институт и неожиданности — меньше знает, крепче спит. Молчание для их же совместного блага. Правда способна разрушить их тихое деревенское счастье.       Решение послать предков в долгое пешее путешествие взбодрило Калякина. Он быстро выкинул хрень про армию и угрозы из головы. Спрятал смарт в карман, посмотрел наверх в поисках порхающих впотьмах летучих мышей и пошел во двор. Проснулась и принялась глодать совесть за четыре недополотые грядки и отлынивание от дел. Эти муки были крайне неприятны, до июля месяца Кирилл вообще не подозревал о существовании таковых.       Сумерки висели синим покрывалом, на заднем дворе у хлева горел фонарь, свет падал на кирпичную стену оранжево-белым пятном, даже издалека было видно, как на него летит мошкара. Кирилл тоже направился туда, собираясь хоть какой-нибудь работой искупить вину и заткнуть совесть.       За хлевом мужским баритоном ещё хрипел магнитофон. Дверь в коровник оказалась распахнутой, корова не мычала, её соседи с пятачками похрюкивали редко и тихо, похоже, накормленные до отвала. Хорошо слышалось, как о стекло светильника бьются глупые жуки и бабочки. Гоголевской таинственности вечеру добавляли лающие вдали, в другой деревне, собаки и квакающие на реке лягушки.       — Кир, ты куда?       Кирилл подпрыгнул от неожиданности. Заслушавшись лягушек, представляя сцены из недавно просмотренного «Вия», почему-то пришедшие на ум посреди полутёмного двора, он не заметил стоявшего у тянувшегося вдоль забора верстака Егора. Калякин думал, что тот доит корову, и двигался туда. Хотя, да, звона тугих струй молока об эмалированные стенки ведра среди ночных звуков не было. Не привыкнет никак к сельской действительности, внимательности ноль.       Обругав себя за это, Кирилл подошёл ближе, жестикулируя на ходу.       — Да так… просто… Думал, ты в сарае.       — Нет, я уже управился, — сообщил Егор. Он улыбался и совсем не дулся за самовольную отлучку с барщины. От его благодушия Кириллу стало ещё хреновее.       — Давай я тебе чем-нибудь помогу? — быстро предложил он и устремил взгляд на верстак, выискивая, чем можно помочь. Верстака свет от фонаря почти не достигал, но пузатые «четверти» хорошо проглядывались сквозь темноту, спасибо налитому в них белому молоку. Их было три, одна неполная.       — Надо в холодильник отнести, — последил за его взглядом Рахманов. — Возьмёшь одну?       — Могу и две взять! — обрадованно откликнулся Кирилл, шмыгнул носом и потёр руки. Но хватать банки не кинулся, замялся, неловко поведя опущенными плечами. — Егор, я не хуи пинал… Ой, извини. Не бездельничал. Я с мамой Галей разговаривал. Она позвала, когда я пить ходил. Ей скучно было. А потом своей звонил, и сразу сюда.       Егор внешне не проявил интереса, но последовавший вопрос, ложно-вежливый, выдал его. Даже то, что он отвернулся и принялся вытирать с верстака капли молока скомканной тряпкой, не помогло скрыть охватившего волнения.       — Что тебе мама сказала?       — Да ничего. Сказала, что сын-пидор ей не нужен. — Кирилл отмахнулся, даже не замечая, что утаивает значимые моменты. Его и вправду уже не заботили призрачная армия и абстрактные меры принуждения, они мигом выветрились из головы, как только Егор обнаружил тревогу за судьбу их отношений. Значит, они для него важны! Вот в таких мелочах, милый, и проявляются истинные чувства!       Кирилл очнулся от эйфории, когда обнимал Егора за талию и улыбался во весь рот. Рахманов смотрел на него, как на дитё малое.       — Ой, — ещё шире растянул губы Калякин и отпустил тёплое, тонкое тело, быстро сгрёб две ближайшие банки и крепко прижал к бокам, напомнив себе этим дымковских расписных баб. — Вот. В холодильник? Который в чулане? Да как два пальца… ну… гхм… я пойду, в общем.       Но он задержался ещё на несколько секунд, не в состоянии оторваться от лучащихся глаз Егора, который так редко проявлял веселье и задор. И пусть он сейчас опять молчал, Кирилл знал, что про себя ведёт очень оживлённый диалог. Возможно, даже признаётся в любви, просто ему трудно выразить это вслух, переступить через психологический барьер. Ерунда — куда романтичнее стоять вместе под звёздным небом и молчать, прикасаясь друг к другу сердцем.       — Что стоите? — Из темноты вынырнул сначала яркий белый луч фонарика, скользнул парням под ноги, и за ним сразу раздался звонкий голос Андрея, зашлёпали по пяткам стоптанные подошвы сланцев. Он остановился и поставил единственную здоровую руку в бок. Чуть наклонил голову.       — Кто стоит? — притворно удивился Кирилл. Его ослепил режущий свет. — Где ты видишь? Я уже иду. — И он ускользнул в темноту переднего двора. Братья за спиной ещё о чём-то тихо разговаривали.       58       В деревне Кирилл научился ценить каждый отход ко сну. Неописуемым наслаждением было вытянуть гудящие ноги, закрыть глаза и помнить, что впереди целых семь часов без работы. Глаза сами закрывались в первую же минуту, но как спать, если рядом лежит парень, по которому сходишь с ума? Лежит тоже уставший, также вытянув гудящие ноги с соблазнительными коленками. Притом лежит голый, из-за духоты даже без простынки, и от его волос вкусно пахнет шампунем, а кожа чистая, без капли пота, и горячая.       Кирилл хотел его, поэтому боролся со сном, по привычке прислушиваясь к звукам. Смазка и презики у них были запиханы под подушки. В доме стояла тишина, тикали часы. Он ждал знака Егора. Минуты противостояния с дремотой текли очень долго, счет вела она. И кажется, выиграла: Кирилл вздрогнул от скользнувших по бедру пальцев и открыл глаза. Ушную раковину обдало жаркое дыхание, губы прижимались к ней плотно-плотно:       — Твоя очередь сверху.       Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Егора, надеясь, что он разглядит удивление на его лице. Однако тьма в маленькой спаленке без окон была кромешной, и пришлось тоже наклониться.       — Нет. Ты.       Егор помотал головой, отчего подсохшие волосы разметались по подушке, издавая лёгкий шелест. Он взял Калякина за руку, ту, которая не подпирала упрямую башку, и потянул на себя. Кирилл пахом ткнулся в его бедро, прижался животом к боку и после ощутил свою эрекцию. При таком близком контакте уверенность в распределении ролей таяла, он хотел проникнуть в тугое отверстие, почувствовать сжимающее давление на член. Хотел овладеть Егором, дать ему свою любовь и ласку, получить то, что позволялось чванливому ботанику Виталику! Последнее обстоятельство злило Кирилла больше всего и придавало решимости действовать, хоть он немного терялся перед необходимостью вести в гейском сексе. Снизу — ляг, ноги раздвинь и наслаждайся, а верхним быть — надо навыки иметь. Вдруг это не то же самое, что бабу в жопу ебать?       Ладно, как-нибудь разберётся, не маленький. Кирилл хотел, горел желанием, но у него оставались сомнения. Много сомнений и веских доводов против, из-за которых лучше перетерпеть и получить пассивный кайф. Он опять наклонился к Егору.       — Не жертвуй.       Егор покачал головой и снова раздался еле слышный шелестящий звук. Истолковав немой язык, Кирилл продолжил:       — Не верю. Не надо.       Губы Егора шевельнулись в посеревшей тьме, однако Кирилл ничего не разобрал. Ответ он понял по кулаку, обхватившему его твёрдый пенис, и погладившему головку большому пальцу. Ласка вызвала сноп искр удовольствия от паха к животу. Кирилл непроизвольно толкнулся в сжимавшую руку, чуть не прищемив расслабленную от жары мошонку. Толкнулся снова, уже аккуратнее, ловя новый кайф. Думал, как хорошо было бы сейчас потрахаться по-нормальному, по-мужски. То есть, конечно, присунуть, а не давать жарить себя, хоть ему это нравится — Егор же сам просил.       Было трудно остановиться — каждый толчок и сжатие пениса кулаком распаляло и распаляло, член стал скользким от смазки. Выручила громко скрипнувшая от его размашистых движений бёдрами кровать. Кирилл очнулся и замер, слыша своё глубокое дыхание. Стёр пот со лба, а потом опустил руку вниз и разжал продолжающие медленно дрочить пальцы, осторожно вынул из них свой орган.       — Не надо, — сказал он не на ухо, и тихий шёпот отчётливо прозвучал в ночном безмолвии. — Кто-нибудь опять скажет, что я пользуюсь твоим телом.       Егор не шикнул на него за необоснованное несоблюдение тишины, но сам ответил почти беззвучно.       — Я, — он выделил это слово, — так не скажу, Кир.       На этот раз промолчал Калякин. Боролся со своими соблазнами, глядя в чёрные искренние глаза, поблёскивавшие в темноте. Егор продолжил, улыбка чуть тронула его губы:       — Я устал, мне тяжело будет работать сверху. Я полежу, а ты всё сделай. Давай, Кир, время идёт.       Время шло. Количество отведённых на сон и отдых часов и минут неумолимо сокращалось. И Кирилл перестал ломаться и изображать благородного. Он быстро сунул руку под подушку, сгрёб смазку в мягком тюбике и квадратик с презервативом. Мозг усиленно думал, как действовать дальше.       — Тогда повернись, пожалуйста, задом ко мне. Тебе так удобно будет?       Егор кивнул и выполнил просьбу. Возле члена Кирилла оказался его голый зад с маленькими аккуратными ягодицами, они белели в темноте, как и всё тело. Похоть сразу прилила кровью к паху. Калякин сглотнул и тоже на боку, опираясь на локоть, кое-как отвинтил крышку и… уронил её. Пошарив по простыни, не нашёл и плюнул на поиски. Руки тряслись то ли от возбуждения, то ли от страха и чувства ответственности. Крем выдавился с чавканьем. Он был тёплым, комфортной температуры, и Кирилл, наугад сунув незакрытый тюбик за спину, оттопырив средний и указательный пальцы, на подушечках которых лежала большая капля вязкой субстанции, поднёс руку к промежности. Егор выпятил зад, приняв подобие позы эмбриона, половинки при этом немного раздвинулись, и Кирилл нанёс смазку, нащупал сморщенное тугое кольцо мышц. Пришла и ушла мысль, что он трогает мужское очко — её заслонили вожделение и влюблённость.       — Подсказывай или останавливай меня, если будет плохо, — попросил Кирилл и надавил средним пальцем на анус. Мышцы расступились и пропустили внутрь, плотно сжав собой. Кирилл едва не кончил, показалось, что член запульсировал, желая соития. Дальше он действовал на автомате, совершенно позабыв страх облажаться и перейти в разряд корыстных «пользователей» доверчивым парнем. Палец протиснулся внутрь полностью, Кирилл повертел им, вытащил, всунул, давя на упругие неподатливые стенки. Проделал это несколько раз, прежде чем всунуть второй. Не терпелось поскорее закончить эту часть, ни на миг не вызвавшую брезгливости и отторжения, но он берёг Егора, постоянно напоминая себе, что тот не был ни с кем три года. Ревность подливала масла в огонь, ослепляя похотью.       Егор сжимался, когда ему, вероятно, было больно, однако не издавал ни звука, иногда шевелил ступнями. Член тёрся о его волосатое бедро, вызывая мысли бросить зад и совокупиться с ногой, как собака. Но это было нервное. Внутренние стенки растягивались, места для члена там стало достаточно. По крайней мере, так казалось. Если ещё две минуты протянуть, он сойдёт с ума.       — Егор, я поменяю, можно?       Рахманов кивнул. Кирилл воспринял этот знак с облегчением и сразу вытянул скользкие, липкие пальцы. Не вытирая их, нащупал за спиной тюбик и капнул из него прямо на промежность, надеясь, что достаточно. Руки снова тряслись. Выкинув смазку, Кирилл взял свой член, надел презерватив и, подвинувшись, приставил к анальному отверстию, поводил головкой, размазывая крем. Она наткнулась на дырочку и уже не смогла уйти в сторону — Кирилла потянуло внутрь с бешеной силой. Он входил медленно, а чувствовал это, будто проваливается в бездонный колодец удовольствия. Узко и горячо. Узко и горячо. Эти мысли повторялись, когда он с сумасшедшей скоростью, забыв про осторожность, впившись в бёдра Егора, вколачивался в почти девственное нутро.       Всё кончилось внезапно. Узко и горячо — только поэтому. Кирилл едва успел закусить губу, улетая в экстаз оргазма. Короткая яркая вспышка пронзила его мозг и разнеслась по всем клеткам, выбивая за пределы мироздания. Отходя от неё, он ощутил, как наполняет презерватив спермой. Дав вытечь всему накопленному в яйцах семени, Кирилл повалился на спину. Член, ещё твёрдый, выскочил и мокрой полоской плюхнулся на живот, под лопатку попала неприятная неровность тюбика, а потом и там образовалось мокрое пятно — смазка от нажатия вытекла.       Кирилл глубоко дышал, вытирая взмокшее лицо и часто сглатывая. Хотелось пить и засунуть себя в холодильник, как вдруг мысли о холодном квасе и зиме перебило понимание, что он эгоистично кончил один! Не дал Егору разрядки! Ёбаный пиздец!       Кирилл подскочил, под действием стыда и страха расслабленность трансформировалась в энергию.       — Егор…       Он сел на колени и нагнулся над Рахмановым, лежавшим практически в той же позе. Вгляделся и не поверил своим глазам. Вернее — ушам, потому что темнота скрывала заслонённое волосами лицо, а ровное дыхание он слышал прекрасно. Егор спал. Спал, блять! Тихонько посапывал в подушку. Кириллу стало обидно: неужели он такой хуёвый любовник, что парень, которого хотел удивить своей опытностью, заснул во время секса? Это двойной ёбаный пиздец.       Никакой «опытности», стоит это признать, не было, Егор просто вымотался за день, вот его и вырубило, несмотря на процесс, и обижаться на него за это нельзя. Тут существеннее, что он предложил себя, доверился и обещал, что никогда не попрекнёт. Да, несомненно, Егору небезразличны их отношения, пусть вслух он об этом молчит — просто он молчун, замкнутый чудак.       Кирилл снял болтающийся на кончике вялого члена презерватив, сунул его под кровать и лёг на бок, обнял Егора, прижавшись жарко. Но он как-нибудь потерпит — глаза всё равно слипаются. Шесть часов сна…       59       Проснулся Кирилл от чувства тревоги. Жужжащей в сознании нудной вибрации, напрочь сжирающей покой. Неясной, непонятно, чем вызванной.       В спальне, своими размерами напоминающей гроб класса «люкс», уже не было темно. Воздух посерел, дверной проём обозначился светлым прямоугольником, загораживающая его штора задерживала проникновение солнечных лучей, в её складках лежали узкие вертикальные тени. В некоторых местах, ближе к двери, можно было разглядеть цветы на обоях. Духота немного отступила. Монотонно тикали часы, под потолком жужжала муха. Наверно, её ел паук. Храброго комарика не было, зато ощущалась тревога.       Кирилл повернулся на другой бок и с облегчением увидел спящего у стены Егора. Ночью тот всё-таки натянул угол служившей одеялом простыни на бёдра. Лежал он на животе, подогнув одну ногу, и, судя по спокойно вздымавшемуся торсу, сон был глубоким. Удержавшись от искушения погладить его по круглому, с выпирающими косточками плечу, и, тем самым, возможно, разбудить, Кирилл тоже устроился на животе, удобно скомкал подушку, собираясь доспать несколько сладких минут или даже целый час до звонка будильника. Опускать руку под кровать за смартфоном было лень, к тому же яркий свет экрана обязательно покажется раздражающим для привыкших к полутьме глаз. Может и вообще отогнать сонливость, и тогда до подъёма придётся проворочаться, а днём вставлять в глаза спички.       Пролежав несколько минут, Кирилл понял, что затея бесперспективная, уснуть у него не получится, и это при том, что он всегда любил дрыхнуть до обеда. Чёртова тревога не отпускала! Болезненным жалом въедалась в мозг и, главное, куда-то в грудь, посередине, туда, где сердце. Кирилл пытался отвлечься, думал о чудесном в кавычках сексе с Егором. Хотя секс действительно был чудесным, кавычки только из-за собственной неспособности думать о партнёре, а никак не из-за сна Егора. Не злился Кирилл на него из-за этого, наоборот, сочувствовал и жалел. Обещал беречь, брать больше хлопот по дому на себя.       Но только концентрация на подробностях любовных игр ослабевала, как всплеск тревоги вырывался из каких-то неведомых глубин и затоплял. Вот это, блять, бесило! Ещё и эта муха над головой!       Кирилл повернулся на спину, подложил под затылок скрещенные руки и, глядя на светлый с вертикальными тенями прямоугольник дверного проёма, сосредоточился на проблеме. И в то же мгновение понял, чем вызвано зудящее беспокойство — мерами, которые обещала мать. Он ослушался, не приехал домой, а значит, предки будут недовольны. И зачем он ляпнул про намерение бросить институт? Сделал бы всё по-тихому, пока очнулись бы, дело бы уже было сделано. А теперь? Хорошо, если они просто приедут и заберут его, но если их меры будут направлены против Егора, всех Рахмановых?       Нет, конечно, первый вариант тоже не устраивал Кирилла, он не хотел покидать своего любимого, особенно, когда у них наконец началось уютное семейное счастье с обоюдным согласием на «нижний» секс — это же предел мечты! Но! Подставлять Егора под удар в очередной стопятисотый раз — походило на легкомыслие, неизлечимое легкомыслие, тупость и ебанутый кретинизм. Самому со своим кретинизмом как-то можно сродниться и насрать на него, только Егора при этом придётся потерять навсегда. Егор прощает людям их тупость, но отстраняется от таких долбоёбов.       Тревога внутри Кирилла росла и ширилась. Она могла оказаться необоснованной, возможно, мать всего лишь блефовала — такой вариант тоже в её стиле. Но вдруг нет? Вдруг нет? Сомнения не давали покоя. Кирилл ворочался, размышляя, какую подлянку готовит мать, представлял толпы апатичных тёток из отдела опеки, которые забирают Андрея из дома, или ментов, нашедших под кроватью ими же подброшенный пакетик с кокаином, или поджог в ночи и подпёртую дверь… На последнее, конечно, родители не пойдут, они не убийцы, но вот первые два случая вполне реалистичны. В любом случае, папа с мамой изобретательны и найдут, как надавить на Егора, чтобы он отстал от их сына. Естественно, они считают именно его коварным совратителем, втянувшим в порочную связь их жадного до приключений сыночка.       Перекатывание с боку на бок продолжалось до звонка будильника в телефоне Егора. Херовенькая надоедливая мелодия, которые раньше пихали в телефоны на заводе-изготовителе, запиликала пронзительно. По закону подлости Кириллу сразу захотелось спать, но он этого делать, конечно, не собирался. Наоборот, обрадовался, что наступило утро, все проснутся, и он не будет один на один со своими страхами, а то от нервов даже стояка не случилось. Думать — это ужасно, за всю жизнь столько, как с момента встречи с Егором, не думал. Не подозревал, что это так сложно и мучительно.       Егор поднял голову на первых же нотах и, переместив руку, выключил телефон — тот лежал между его подушкой и стеной. Потом он откинулся на спину, зевнул и повернул голову в сторону Калякина. Взгляд его ничего не выражал, был сонным, не выспавшимся. Наверняка он ожидал увидеть своего парня, городского избалованного лежебоку, спящим, но ошибся и удивился. Кирилл ехидно улыбался ему, как бы приговаривая: «Обманули дурачка на четыре пятачка».       — Доброе утро, — проворковал он вслух.       — Доброе. Ты чего не спишь?       — Так утро уже.       Под простынёй, накрывающей бёдра Егора, чётко обозначился стояк, и Кирилл положил на него руку, несильно сжал твёрдую «колбаску», поводил по ней большим пальцем. Рахманов приоткрыл губы, принимая ласку.       — Хочешь, я ртом?.. — вполне серьёзно спросил Кирилл, продолжая разминать член через тонкую ткань. Егор мотнул головой и, сделав большие глаза, приложил указательный палец к губам. Потом убрал руку Кирилла.       — Мне надо вставать. Ты поспи ещё. — Егор сел, почесал грудь, убрал волосы за уши, зевнул. И перелез на край кровати. Опять зевнул. Взял с единственного стула трико и стал просовывать в него ноги. С какой-то обречённой настойчивостью. Кошмарно, наверно, вот так просыпаться изо дня в день, зная, что тебя ждёт работа, работа, работа и ничего, кроме работы, как раба на галерах. А Егор, похоже, не выспался, не отдохнул вдоволь: он одевался механически и смотрел стеклянным взглядом. Это наблюдение подтолкнуло Кирилла перестать отлёживаться и вставать. Он тоже сел, свесил ноги на пол, нашёл ставшие рабочей одеждой спортивные штаны.       — Я пойду с тобой.       — Как хочешь. — Егор сфокусировал на нём взгляд, а затем, встав, взял со стула футболку и вышел из спальни. Первым делом, конечно, пошёл — на цыпочках — к маме. Штора на двери чуть отъехала, через проём проник свет, приглушённый занавесками на окнах. Через проём была видна черноволосая лохматая голова спящего без задних ног Андрея. Мама Галя тоже спала — Егор крадучись прошёл на кухню.       Одевшись, Кирилл вздохнул от необходимости начинать новый полный тревог и усталости день, расправил постельное бельё, нашёл потерянную крышечку, закрутил валявшийся тюбик и, подняв использованный ночью презерватив, тоже пошёл умываться и мыть руки, которые после секса даже не обтёр, от них пахло. Странно, что Егор ни словом не обмолвился про вчерашний казус. Стеснялся или не хотел обсуждать в доме. Их возню и препирательства, кто кого должен жарить, и так могли ночью слышать. Тогда это просто капец.       Кирилл всё-таки хотел обсудить, чтобы не оставлять недомолвок и комплексов. Повесив полотенце на крючок, он отправился во двор за ушедшим туда Егором. Знал, где его сейчас искать — в туалете. Не собирался там ему мешать, поэтому, сунув ноги в прохладные шлёпки, потоптался на пороге, глядя на восток. В августе светает часа в четыре, и сейчас солнце поднялось уже над верхушками деревьев и утратило красный цвет. Вместо облаков на голубом небе стелилась какая-то белая плоская дымка, похожая на рассеивающийся след самолёта. Возможно, это он и был. День снова будет жарким, но пока духоты не ощущалось. Мычала Зорька.       Характерно заскрипела и после хлопнула деревянная дверь сортира. Кирилл сразу зашагал в ту сторону. Ему и самому требовалось отлить, но он решил потерпеть ради поцелуя и обнимашек.       Егор открывал курятник. Как только дверь распахнулась, из неё гурьбой повалили куры. Бежали, как оголтелые, куда глаза глядят, потом разворачивались и гнали обратно, под ноги своему хозяину. Последним вышел петух. Он никуда не бежал — остановился, вытянул шею и закукарекал. А потом нагадил. Куры его проигнорировали, по-броуновски вертясь возле кормильца.       — Ты у них за авторитета, — усмехнулся Кирилл, подходя ближе. — Кыш. Кыш.       Хохлатые расступались.       — Голодные, — ответил Егор. Умывшись, он не стал выглядеть более бодрым. Урезанный из-за сексуальных ласк сон в последние полторы недели сказывался на его работоспособности.       — Я тоже голодный, — обнимая Егора за талию и красноречиво опуская ладони на его упругие маленькие булочки, проговорил Кирилл. — Так бы и съел тебя.       Рахманов усмехнулся, просунул руки ему под мышки, соединяя их на спине, и поцеловал. Правда, сонно, без страсти, на губах чувствовался вкус ментоловой зубной пасты.       — Зайчик мой, — сказал Кирилл, притискивая его узкое тело к себе, — сегодня ты пойдёшь спать в девять часов и выспишься наконец. А я всё сделаю за тебя, даже корову подою. А то ты вчера вырубился прямо в процессе, любимый.       Егор нахмурился, будто не понимал, о чём идёт речь. Потом его лоб разгладился — он вспомнил. Щеки залила краска, смущённо-озорная улыбка вылезла на губы.       — Да? Точно… Прости, я сам не знаю, как это произошло… Просто отключился…       — А я так старался! Эх ты! — Кирилл захихикал. — Придётся повторить!       — Повторим.       — Только сначала ты выспишься, иначе отряд опять потеряет бойца. Егор, — Кирилл крепче обнял его, положил подбородок ему на костистое плечо и прекратил смеяться, — я люблю тебя. У меня в мыслях нет пользоваться тобой и твоим телом. Помимо того, конечно, что я хочу, чтобы ты тоже любил меня.       — Я люблю… — шепнул Егор.       Кирилл вскинул голову и уставился на него. Улыбка растянулась до ушей, он задыхался от невероятного свалившегося счастья.       — Что? Правда? Это правда?       Егор молчал и улыбался, глядя в глаза. Кирилл опять утонул в них.       — Ох, блять, это охуенно, — выдохнул он. Слишком большая порция счастья опьянила, на ногах было трудно держаться. Вот уж прекрасное начало дня! Он сегодня горы свернёт, не то что корову подоит!       Куры наступали на ноги когтистыми лапами. Зорька в тёмном хлеву подавала голос, слыша человеческую речь. Проголодавшиеся поросята хрюкали. Кирилл в эйфории мог не замечать этого, а Егор не мог, для него быт был первостепеннее любви. Он высвободился из ослабевших объятий.       — Надо идти.       — Да, иди… Я сейчас, только в сортир схожу, и помогу. Я сам всех покормлю. — Однако Кирилл не удержался и поцеловал Егора, глубоко, в засос, а затем, еле добежав до туалета, не знал, как поссать — член стоял колом. Любит! Любит! Любит! Неужели это свершилось? Он в ближайшие пять лет на такое не рассчитывал!       За спиной словно выросли крылья, в животе порхали бабочки — вот, оказывается, что бывает, когда тебе признаётся в любви любимый человек!       Буквально через час, в течение которого Кирилл с неуклюжестью городского жителя сыпал наглым курам зерна, поил их, готовил для поросят отвратительно пахнущее месиво из варёной в кожуре картошки, тёртой тыквы и свёклы, какого-то заваренного на ночь комбикорма и отходов с хозяйского стола, очищал шлёпки от налипшего навоза, тревога вернулась. Она не капнула в бочку счастья ложкой дёгтя — она хлынула туда чёрным отравляющим потоком и закрутилась, перемешалась спиралью, как полоски шоколадно-молочной пасты. От опьяняющей радости не осталось и следа, только страх, что за всякое счастье надо платить. Кирилл об этом где-то слышал или читал в каких-нибудь социальных сетях, и смеялся тогда.       Напряжение не прошло ни когда они обмывались в душе, ни когда завтракали яичницей с кофе, ни когда поехали в райцентр с молоком. В этой поездке он вообще извёлся, представляя, что в их отсутствие в дом нагрянут менты или социальные службы, а за парализованную женщину и шкета со сломанной рукой некому будет заступиться. А приехав назад, они увидят, что дом пуст, и Егор сразу забудет про любовь, во всём обвинит его и возненавидит. Да он сам себя возненавидит, если с людьми, которые хорошо отнеслись к нему, что-нибудь случится из-за его упрямства.       Ещё Кириллу не хотелось в армию, и гениальная идея бросить учёбу, дарующая спасительное право на отсрочку, уже не сильно привлекала. Он будет ходить в институт, сидеть на лекциях, чтобы не отчислили, а на выходные станет мотаться в деревню. Многие пары так живут и даже видятся реже, их любовь от этого не слабеет. Два дня хватит, чтобы наговориться, натрахаться, даже три с половиной, если гнать в деревню сразу после занятий, прогуливать понедельники или пятницы, а возвращаться в город утром ко второй паре. Почти полнедели вместе.       «И на полнедели меньше въёбывать», — добавил внутренний голос. Он зудел и зудел в мозгу, полагая, что вставляет дохуя правильные замечания. Он бесил Кирилла до трясучки. Кирилл не видел выхода, он никогда не принимал решений сложнее «купить две бутылки коньяка или три?», «соврать предкам, что деньги нужны на курсовую или на замену автомасла?», «поиметь эту телку ещё разок или послать на хуй?» Всё в нём противилось игре по чужим правилам. Он всегда жил только по своим. Да, родители его частенько ограничивали, зажимали деньги, сажали под домашний арест, но он же всё равно изворачивался! И тогда эти меры были за дело — за пьянки с лёгкими стимуляторами, прогулы лекций, неуды в семестрах. Но сейчас любовь! Настоящее чувство! На всю жизнь!       Кирилл едва не хныкал как ребёнок, у которого отбирают найденную на улице самую замечательную и интересную игрушку только за то, что она, по мнению взрослых, грязная и уродливая. Он любил Егора. Без вранья любил. И сейчас, когда после нескольких безмятежных дней угроза расставания вновь нависла дамокловым мечом, страх снова пропитывал его, как в тот первый день их совместной жизни — без Егора ему весь свет не мил. Ни Турциями, ни Кипрами, да хоть Япониями с Америками уже не соблазнишь. Только этот маленький уютный мирок, тихая гавань под названием село Островок. Маленькое село в одну улицу, где за день человека встретить проблематично, где куры и кошки, где сено и навоз, где счастье и покой. Кириллу было хорошо в этой семье, где его поняли, простили, приласкали.       «Неужели ты думал, это будет длиться вечно — твой маленький, уютный мир? Он ведь не рай на земле. Закончится лето, наступит осень, зима — с грязищей по яйца, необходимостью топить печку, просыпаться в холоде и сидеть с голой жопой в обледенелом сортире. Закончатся снятые с карточки деньги, придёт время копеечной зарплаты, если не учитывать суровых дядек из военкомата. Закончится романтика, Кирюша. Пройдёт твоя любовь, завянут помидоры». В голове звучал то голос матери, то отца, то неизвестно чей, с назидательно сочувствующими интонациями. Голос этот, его внутренний голос, сокрушенно вздыхал и советовал: «Беги, парень, беги, пока не поздно, езжай домой к готовой кормушке! Порой голос принадлежал прежнему ему, а Кирилл больше остальных не переварил быдлятского себя! Ему нравился сегодняшний он, и поэтому Кирилл отчаянно сопротивлялся.       Все эти диалоги и монологи происходили внутри него. Снаружи он оставался бодр и весел, развлекал Егора шутками и смеялся вместе с ним. Иногда даже громче него. Всю дорогу по пути назад в Островок Кирилл в лицах пересказывал новые эпизоды «Звёздных войн», особенно рьяно стебясь над Кайло Реном.       — И вот напряжённый момент, он снимает маску, и весь кинотеатр такой: «Бля! Надень её обратно!» Кайло реально такой уродец — лопоухий, носастый! Все такие: «Понятно, почему он маску носил!»       Кирилл ржал, а Рахманов только улыбался. Наверно, больше из вежливости, чем от качества спектакля. Сцепив пальцы в замок на коленях, он смотрел на приближающуюся деревню.       — Ну, чтобы понять, кино смотреть надо, — не обиделся на него Калякин. Помолчал секунду. — Егор, а ты давно в кинотеатре был?       — Когда учился. У нас в городе кинотеатр давно закрыли. «Великий Гэтсби» смотрел последний раз.       От дальнейших вопросов Кирилл отказался, потому что представил, что Егор ходил в кинотеатр с Виталиком, и они там обнимались на последних рядах или держались за руки. От этого стало грустно. Печалей к гложущим его тревогам прибавилось.       — Понятно, — бодро ответил он и сделал вид, что сосредоточился на дороге. Они как раз подъезжали к ведущему в деревню съезду с шоссе и через две минуты достигли его. Иномарка привычно перевалилась с асфальта на щебень и затряслась по неровностям. Пока, загородившись от солнца козырьками, они медленно проплывали мимо бурьяна, руин церкви, деревянных хаток, беспокойство Кирилла нарастало — вдруг за изгибом улицы увидит ведомственный уазик или какую другую машину, людей из компетентных органов, приехавших по указу депутата Калякина. Это был бы ужасный ужас.       Солнышко светило, птички пели, мотыльки порхали, а он, огибая кусты на этом повороте, мандражировал, блять! Егор его нервозности не замечал или просто не лез не в своё дело, по крайней мере, ничего не спрашивал, смотрел в окно на свою просторную, богом позабытую клетку. Возможно, думал, что выбраться из неё сможет только в одном единственном случае.       Усилившая тревога длилась недолго: изгиб остался позади, и Кирилл увидел конец улицы с полным отсутствием транспорта. Банкиршин дом скучал в безмолвии, неполитые цветы за забором чахли. Дом Пашкиной бабки опять зарастал травой. На обочине перед Рахмановыми в пыли, будто на пляже, развалились куры. Посигналив, Кирилл спугнул их и свернул на облюбованное ими место.       — Приехали, — нараспев сообщил он. Машина дёрнулась и заглохла. Хер с ней. — Отнесём пакеты и поеду, да?       Егор кивнул. Они синхронно вышли из машины в знойный полдень и открыли задние дверцы. Кирилл взял за ручки три находившихся по его сторону пакета-майки с продуктами, хозяйственным скарбом, витаминами для скота, но тут в его кармане зазвонил смартфон. Оставив пакеты и выпрямившись, Кирилл достал его, на девяносто процентов уверенный, что это мать. Егор вопросительно смотрел на него поверх запылённой крыши.       — Отец, — буркнул Кирилл, сомневаясь, стоит ли отвечать. Но Егор кивнул и тактично удалился. В одной руке он, сгибаясь вправо, понёс два пакета, в другой — три пустые банки, держа их в горсти за горлышки. В его поведении опять сквозила равнодушная отрешённость, смирение с происходящим, какой-то фатализм. Не верил Егор в их будущее. Он-то как раз видел, как хрупок их мирок — его купол тоньше мыльного пузыря, а они оба хоть и совершеннолетние, но абсолютно бесправные.       Звонящий не унимался. Кирилл вздохнул и принял вызов.       — Алло…       — Кирилл! Ты ещё не дома? — Отец не интересовался, он прекрасно знал ситуацию и рычал. Ну, начинается…       — Нет, — ответил он односложно, чтобы не дать сказанное использовать против себя. Интонация единственного слова хорошо выражала, как его все достали.       — А когда ты будешь дома? Тебе сколько раз ещё повторить, чтобы ты немедленно… понял? Немедленно ехал домой? И не к себе, а к нам! Здесь поговорим.       Кирилл закатил глаза. Ему претило, когда с ним разговаривают, будто он маленький, и грозят наказанием. В мозгу возникал психологический барьер, сковывающий голосовые связки или генерирующий только грубости.       — Что ты молчишь? — через минуту потребовал отец.       Кирилл издал тягостный вопль и, зачем-то измерив улицу шагами, сподобился ответить: отец, если уж брался за воспитание, становился ещё жёстче матери, не любил, чтобы ему перечили, а сын-пидор — пятно на его репутации, карьера ведь превыше семьи. Хотя они думают, что делают благое дело, вправляя сыну мозги, заботятся о его будущем. А Кирилл хотел для себя то будущее, в которое не верил Егор.       — Я не молчу, — вынимая соринку из внутреннего уголка глаза, огрызнулся он. — Не хочу я домой, ну как вы не поймёте?       — Я от этой деревни… — отец заговорил низким глухим голосом. — От этого рассадника наркомании и педерастии камня на камне не оставлю, а тебя…       — Да понял я! Понял! — вскричал Кирилл. Он уже далеко ушёл от машины. — Понял я!       — Что ты понял? Повтори.       Что вы нихуя меня не любите, хотел правдиво ответить Кирилл, но, естественно, не ответил.       — Приеду я, — буркнул он, про себя добавив: «Когда-нибудь».       — Когда?       — Не знаю… Скоро.       — К вечеру чтобы был дома, — отрезал отец и исчез из эфира. Кирилл в досаде сжал погасший смартфон, развернулся на пятках к дому и увидел, что Егор забирает из машины пакеты, которые он собирался отнести. Вряд ли Егор слышал разговор на расстоянии метров пятнадцати, но у Кирилла прибавилась ещё одна нехуёвая тревога. Ну, а что он мог ответить? — Всё равно бы от него не отстали. Жалкий трус.       Смирившись, он поплёлся к машине. Хотел забрать у Егора часть ноши, но тот не дал.       — Сам донесу. Ты езжай, если собрался.       — Да, поеду, — не глядя на него, кивнул Кирилл. Он рассматривал небо, выгоревшую под палящим солнцем траву, нашедших себе новый пыльный пляж кур, улегшихся и дрыгающих в этой серой рассыпчатой массе лапами, взбивающих её красными, чёрными и белыми крыльями. В подсознании проносились видения, где он достаёт из пачки сигарету и курит, опираясь спиной о кузов «Пассата». Или где он говорит: «Пфф, я что, предков слушать должен?» и сваливает по своим запланированным делам, невзирая на строжайший запрет.       — Кир…       Кирилл только заметил, что Егор стоит рядом с тремя тяжёлыми пакетами в руках, на которых напряглись выступающие вены, и смотрит на него.       — Кир, — повторил Егор, увидев, что тот обратил на него внимание, — если не хочешь ехать…       Он неверно истолковал задумчивость, с которой Кирилл, поставив руки в бока, бесцельно скользил взглядом по сельским неухоженным реалиям.       — Я поеду, — сказал Кирилл.       — С отцом… всё в порядке? — спросил Рахманов, но так, будто долго решал, задавать этот вопрос или не вмешиваться. Естественно, его интересовало вовсе не состояние дел или здоровья областного депутата.       — Всё также, — отмахнулся Калякин с улыбкой, мол, тебе не о чем беспокоиться, это только мои проблемы. Он погладил Егора по выглядывающему из-под рукава футболки плечу, вспоминая текстуру его кожи, и сел за руль. Не дожидаясь, когда хлопнет калитка, развернулся и покатил в обратном направлении.       60       Центральная усадьба бывшего колхоза «Путь Ленина» выглядела более цивилизованно, хотя тоже убого и уныло. Колхоз, конечно, давно разорили и растащили удалые дельцы, только металлическая конструкция с названием при въезде осталась, непонятно как не распиленная на чермет. Была она ржавая, некогда покрашенная в синий, белый и жёлтый цвета, и, приветствуя въезжающих в населённый пункт, своим страдальческим видом как бы говорила: «Люди, бегите отсюда, пока вас нахуй не затянула эта трясина!» Но асфальт на главной улице лежал хороший, хоть и узкий, именно по нему Кирилл понимал, куда ехать, остальные улицы власти засыпали всё тем же жёлто-серым известняковым щебнем.       Цивилизация заключалась в большом количестве домов, причём почти на всей улице они были стандартными, трёх видов — двухквартирные панельные, финские домики и коттеджи-скворечники с мансардами под остроконечными крышами. Многие утопали в цветах, кое-где хозяева соорудили декор из покрышек, пластиковых бутылок, пней, видимо, соревнуясь друг с другом в креативной утилизации мусора. Были улицы со старыми бревенчатыми домами, люди побогаче обкладывали их кирпичом или обшивали сайдингом. В отдалении стояли трёхэтажки, штук пять или шесть, зелёная краска на их фасадах облупилась, и смотрелись они как декорации к фильмам Хичкока. Кирилл удивился, он не подозревал, что в деревнях бывают многоэтажные дома.       Затем за изгибом дороги он увидел кладбище. Оно тоже было цивилизованнее, чем в Островке — его опоясывал бетонный заборчик веселенького розового цвета. Чуть дальше проезжая часть заканчивалась просторной площадкой, по периметру которой лепились друг к другу одноэтажные здания, на одном из них понуро висел российский флаг. Имелись вывески, но читаемой на расстоянии была только у магазина — «Продукты». На порожках соседнего курил молодой парень в белом халате — следовательно, медпункт. Других людей Кирилл не встретил, но слышал тарахтение тракторов, видел гусей и кур, а люди, наверно, спрятались от жары.       Он подъехал к зданию с отличительной приметой — пластиковым крыльцом. Окна в здании тоже были пластиковыми, а крыша - из малинового металлопрофиля, что слабо сочеталось с зелёным цветом фасада. Под окнами соорудили клумбы, уложив их границы красным кирпичом по принципу домино. Астры и петуньи на них сдохли без полива. Кириллу было пофиг, он вообще смотрел на сельскую действительность, как на параллельный мир. Если деревенька Егора вполне соответствовала его представлениям о деревне — маленькая, глухая, заросшая, с привольем, речкой и бабусями, то в этом населённом пункте было что-то неуютное, разрозненное. Правда, бурьяна и здесь хватало, и пыль вилась из-под колёс.       Выйдя из машины Кирилл ещё раз осмотрелся, где-то рядом должна быть школа, в которую ходили Рахмановы, но он её не увидел. Подумал, что этим летом совершил ещё одно открытие — раньше считал, что в сельских школах учатся только чмошники, а Егор выбивался из этого стереотипа. Егор, несомненно, был умным, тянулся к знаниям, и мама Галя была права, когда хотела, чтобы он учился в городе, посещал дополнительные кружки и занятия. Какой-то неправильный произошёл выверт судьбы…       Кирилл отбросил от себя мысли, он и так, чем больше узнавал Егора, тем больше восхищался им и менялся сам. Это хорошо, но сюда он пожаловал по другому делу — искал работу. Всего семь километров, ближе, чем до райцентра.       Медбрат докурил, сунул руки в карманы брюк, отчего полы халата задрались, и с любопытством смотрел на незнакомца и его тачку. Из магазина вышли две тощих тётки в пёстрых сарафанах и широкополых пляжных шляпах, потопали по асфальту с пакетами в руках.       Кирилл вынул смарт из кармана, бросил взгляд на часы — без десяти двенадцать — и поднялся по бетонным порожкам на крыльцо. Прочитал название организации, выведенное золотистыми буквами на тёмно-синем фоне — общество с ограниченной ответственностью «Лидер», хмыкнул — вот куда путь Ленина вывел — в лидеры. Затем открыл дверь, понимая, что идёт сюда только ради Егора. За хорошую зарплату он готов, конечно, работать в колхозе, но впереди маячила армия, а туда он точно не хотел.       Помещение не внушало Кириллу уважения. Колхоз есть колхоз, как его ни обзови. Обычная контора. Холл три квадратных метра, перпендикулярно ему коридор с одним окном в торце и с десятком дверей. Ремонт делали недавно, по современным стандартам, но деревенский налёт искоренить, видимо, невозможно — деревянные кадки, трафаретные узорчики на стенах, стенгазеты. Кирилла уже тошнило. Но чувствовал он себя здесь… сыном депутата облсовета.       Коридор был пуст, но его наполняли голоса работников из кабинетов, где двери были распахнуты настежь. Что бабьё, что мужичьё ржало и материлось, рассказывая друг другу байки, голоса у всех были как у ансамбля Надежды Бабкиной. В другом кабинете тётка отчитывала новенькую бухгалтершу, называя её криворукой тупицей. Кириллу было похую на всё кудахтанье. Дверь с табличкой «Приёмная» располагалась напротив, и он направился сразу туда. Там, в окружении шкафов и горшков с комнатными растениями, сидела женщина средних лет с зализанной причёской, абсолютно не накрашенная.       — Здрасте. Мне к директору надо.       — По какому вопросу?       Кирилл нахально фыркнул:       — А что, это вам надо говорить? Вы же обычная секретарша. Ну, допустим, работу я ищу. Так можно к директору? Он здесь?       — Вообще-то у нас через десять минут обед, — мстительно заявила секретарша.       — Я успею. Так здесь он?       — Здесь. Заходи.       — А повежливее? — Кирилл метнул в неё господский взгляд и вошёл в кабинет. Забыл постучать, хотя собирался. Блядская секретарша сбила с пути праведного.       Кабинет был небольшим — опять шкафы, офисный угловой стол, ряд стульев у стены, какие-то календари, картины, планы-схемы земель на стенах. Небогато и безвкусно. А директор — толстенький, похожий на «ждуна» мужичонка с зачёсанными на плешь реденькими волосами. На нём была огромная, как парашют, футболка невнятного серого цвета. Остальное скрывали стол и ноутбук.       — Здрасте, — сказал Кирилл и вдруг понял, что не знает, как директора зовут. — Я по поводу работы. Вакансии есть?       Директор удостоил посетителя мутным взглядом. Пробежался глазами по его чистенькой футболке, фирменным джинсам, сандалиям из светлой кожи, белым рукам и, особенно, колхозной физиономии. В людях он, может, и не отлично, но как-то разбирался.       — Что ты у нас забыл?       — Ничего не забыл. Переезжаю сюда, вот и работу ищу.       — Образование какое? — говорил директор будто храпел. От него несло алкоголем.       — Неполное высшее, менеджер, — с психом отрапортовал Кирилл. Ему не предложили сесть, и он стоял как свечка рядом со столом, за которым не было стульев.       — Кем хочешь работать?       — Всё равно кем. С нормальной зарплатой только.       Директор пожевал губами, потом потянулся к шкафу, взял с полки графин, полный воды, и принялся пить прямо оттуда. Жир на месте, где у нормальных людей находится кадык, шевелился. Горло издавало утробные звуки. Это был пиздец. Кирилл блеванул бы прямо на новый линолеум.       Директор поставил графин на стол перед собой, вытер рукой губы.       — Всем зарплату подавай… — проворчал он в сторону и посмотрел на посетителя. — Скотником пойдёшь?       — А кто это?       — Конь в пальто, бля!.. За скотом ухаживать — кормить, поить, навоз чистить, помещения убирать, пасти.       Кирилл поморщился. Ухаживать за скотом ему не хотелось.       — А трактористом? Или на комбайн?       — Жатва заканчивается, зерновые убрали почти, останется гречиха и семечки. Механизаторы не нужны, бля. Могу, конечно, взять. Они с ноября до сева на «минималку» пойдут, семь тысяч, устроит? Ты, кстати, технику знаешь? «Полесья» у нас, бля, «Торумы», «Джон Дир» один есть.       Кирилл в душе не ебал, что это за абракадабра.       — У меня категории бэ-цэ.       Директор презрительно махнул рукой, как бы говоря, что всё ясно и безнадёжно.       — Это тебе не «Жигуль» водить! Сейчас вся техника, бля, с электронной начинкой, ГЛОНАССы стоят!       — Ну, научите меня! — Кирилл бесился, что вынужден считаться с этой жирной деревенской свиньёй, вообразившей из себя царька.       — Не-не. — Директор снова махнул рукой, достал из ящика стола зелёный пакетик с семечками и сунул одну в рот толстыми пальцами. — Не. Сейчас только скотником или телятником. Ветеринар нужен и агроном, но у тебя же образования нет? — шелуха изо рта, кувыркаясь, полетела на пол. Вопрос был риторическим. — А механизатором весной приходи, может, кто уволится.       — А сколько скотники получают? — спросил Кирилл, чтобы отчитаться в своём рвении работать перед Егором.       — Двадцать. Плюс-минус. Зарплата день в день. Премии бывают к праздникам и бесплатное зерно. Ну?       — Я подумаю, — сказал Калякин и вышел, не желая даже прощаться. Полностью игнорируя секретутку, миновал приёмную и пролетел через холл на улицу. Разговор его и шокировал, и обрадовал, и, в большей степени, возмутил. Надо было сказать этому царьку, чей он сын, сразу бы по-другому заговорил. Зарплата в двадцать тысяч казалась уже получше, но всё равно не дотягивала до приемлемого уровня, а скотником он вообще не хотел работать. По колено в навозе — ага, ищите дурака. Потом Кирилл подумал, что Егор, заставь его жизнь, согласился бы и не на такую работу. Ладно, они ещё поищут, посоветуются. Но армия и родители… Отец бы, блять, лучше помог работу нормальную найти.       Кирилл стиснул зубы, затыкая внутренний голос. Пора было возвращаться домой — ужасно соскучился по Егору. Пока садился в машину и отъезжал, на него вылупились местные старые кошёлки, кучкующиеся возле магазина.       61       Жара стояла невообразимая, чтобы находиться на улице, и речи быть не могло. Кирилл не удивился, обнаружив братьев в доме. Они там наводили ещё большую жару — варили суп и делали заготовки на зиму. В большой кастрюле на плите кипело какое-то рыжее варево с красными и белыми вкраплениями, которое потом разлили по пол-литровым банкам и закатали крышками. Между Андреем и Егором шло общение, которому Кирилл по-белому завидовал. Старший был другом и наставником, младший внимал ему, уважал, не прекословил. Будто они оба понимали, что в этом мире предоставлены сами себе, и, кроме как друг на друга, им больше не на кого положиться, некому доверять. В детстве Кирилл мечтал иметь брата. Рахмановы охотно приняли его в беседу, но такой тесной связи, конечно, не наблюдалось.       На пересказ посещения колхозного директора Егор никак не отреагировал, улыбнулся пару раз на забавных местах, и всё. Согласился, что надо искать ещё. Но Кирилл-то знал, что работать ему, скорее всего, в ближайшие два года не суждено. Обещание отцу приехать кровоточащей занозой сидело в мозгу. Он отмалчивался, словно надеясь, что проблема рассосётся. Домой не ехал, чем нарывался на новый звонок от родичей и их крайние меры.       После того, как все банки с закуской из помидоров и риса, были укутаны тёплой курткой, они вместе в кои-то веки пошли смотреть телевизор. Повернули ящик, чтобы и маме Гале было видно. Выбора в фильмах не было, от телевизионной вышки транслировалось всего четыре канала, на одном шёл древний фильм про французских жандармов. Кирилл и Егор заняли диван, еле уместились на нём в сложенном состоянии, зато крепко обнимались и ненароком тёрлись всеми местами. Смеялись в голос и комментировали наперебой, ибо фильм действительно был ржачным. И самое приятное — иногда нежно целовались. Андрей в эти моменты отворачивался. Замечательно было знать, что любовь взаимна, чиста и искренна. Но Калякин чувствовал себя козлом оттого, что молчал об очередной угрозе их отношениям в виде армии и тупоголовых предков, и продолжал молчать.       Во двор они выбрались в половине седьмого. Солнце уже цеплялось за макушки деревьев и не жгло. Егор пошёл чистить навоз, Андрей — варить скоту, а Кирилл — добивать последние четыре картофельные грядки. Видя перед собой запутавшийся в подсолнухах и кукурузе финиш, Кирилл работал усерднее, качественнее, но не спешил и не радовался результату недельного труда. Тревога шептала, что прополка картошки –единственная миссия, для которой судьба предназначила его пребывание в этом доме. Прополет, уедет и никогда больше не увидит Егора. Тяжело было не физически, а морально. Только встретив Егора, он познал, что существует душевная боль, ни с какой другой не сравнимая, и внутренний голос знал, как её прекратить.       Как Кирилл ни оттягивал, последние две грядки закончились. Он бросил полупустое ведро и опустился задом на межу, раздвинув подсолнухи. Положил руки на колени, уткнулся в них подбородком. Темнело, комары кружили у носа, сверчки пели за огородом, какие-то птицы кричали, кукушка не успокаивалась. Яркий месяц, крупные звёзды. Завтра снова жара. Картошку надо копать. Нужен трактор. И мешки. Запарятся подбирать. Вот если бы…       — Кир…       Кирилл поднял голову и улыбнулся Егору. Так задумался, что не заметил, как он подошёл. А о чём думал? Мысли какие-то бессвязные…       — Кир, что с тобой? Устал? — Егор, как всегда, говорил обходительно и осторожно. Кирилл помотал головой, поднялся. Ноги затекли, задница одеревенела, неужели так долго сидел? Как бы муравьи в зад не заползли. Хотя до муравьёв ли сейчас? Пора.       — Не в усталости дело… — подойдя к Егору, сказал он, провёл рукой по широким вялым листьям подсолнухов. Слова не приходили на ум. — Я… я… мне тут… мне надо…       Егор смиренно слушал это блеяние, не перебивал. От него благоухало навозом. Что он чувствовал, Кирилл не мог определить — не смотрел на него, отвернулся к ёбанным подсолнухам… подсознательно не мог произнести это в глаза, терзался.       — Мне надо… Егор… короче, мне надо… уехать. — Кирилл бросил на Егора быстрый взгляд и опять уставился на подсолнухи. — Блять… это… ненадолго, всего пару дней. Отец бесится… ну и мать, короче, тоже. Им, блять, неймётся, что я с тобой… суки, — последнее ругательство Кирилл процедил, растягивая звук «с», и сплюнул себе под ноги. Оторвал лист от подсолнуха, искромсал его. — Институт бросить тоже ни хуя не получится, блять! Меня в армию заберут сразу! А я не хочу в армию. Не для меня армия!       Выговорившись, будто вскрыв гнойник, он решился посмотреть на Егора. Тот молчал, замкнулся в себе, глядя в одну точку где-то в метре над землёй. Вот уж кто знал, что их мирок не вечен и скоро лопнет, как мыльный пузырь, и заранее с этим смирился. Смирился с грядущей болью и одиночеством. Как теперь объяснить, что это не так? Кирилл чувствовал себя предателем, хоть понимал, что это не так.