Селянин

      Кирилл не поверил, что Егор всерьёз считает работу за мизерные суммы нормальной. Да какой человек вообще согласится работать за десять тысяч рублей в месяц?! На них же ничего не купишь! Ему мать с отцом просто так больше давали! Кто придумал такие зарплаты?!       Он рассмеялся, ткнул Рахманова в бок, потрясая листком с вакансиями:       — Хорошая зарплата? Ха! Это же практически бесплатный труд!       Егор не разделил его веселья, опустил глаза и промолчал, делая про себя какие-то выводы. Как же Кирилл не любил такие его молчания! Сразу чувствовал, как в нём разочаровываются. В подобные минуты ему хотелось быстро схватить Егора за руку и затараторить: «Нет-нет, я пошутил! Я не такой! Я не это хотел сказать! Ты меня не так понял!», и после сказать и поступить так, как любимый от него ждёт. Но при сотруднице центра занятости проявлять более чем дружеские отношения было опрометчиво. К тому же Наталья Антоновна поспешила высказать то, о чём молчал Егор.       — Поищите другую, молодой человек, — холодным, уязвлённо-пренебрежительным тоном произнесла она, раздражённо отодвинула от себя клавиатуру. — Без образования, без опыта, а сразу хотите больших зарплат и должностей. Тут вам не Москва! Да и в Москве вы никому не нужны даже с образованием и опытом: там своих москвичей хватает. Но все же лёгких денег хотят. Полгорода в Москве в охране штаны просиживает, а здесь, правильно, работать надо. Деньги небольшие, зато честные, и от семьи уезжать не надо. Если все в Москву уедут, кто же здесь останется?       — А я не собираюсь в Москву, не надо меня обвинять! — огрызнулся Кирилл. Неловкость, которую он испытывал из-за снова возникшей замкнутости Егора, помноженную на многолетнюю привычку грубить, заставляла его отвечать резко. — Я как раз собираюсь остаться! Но с такими зарплатами понятно, почему люди уезжают: на них даже собаку не прокормишь!       — Ну, знаете, молодой человек, не я их назначаю! — Наталья Антоновна возмущённо выпрямила спину и повела плечами так, что заколыхался выступающий вперёд бюст. — Мы сами тут не шибко зарабатываем, и ничего!       — Да я про вас не говорю! Но десять тысяч — это надувательство!       — А родители ваши где работают? — вдруг переменила тему Наталья Антоновна.       — Мои? — удивился Кирилл и даже показал себе в грудь пальцем. — А какое это имеет отношение к делу? Они не здесь живут. Бизнес у них свой. У отца. А я хочу жить здесь, в районе, и быть самостоятельным от них.       — Ну тогда, — со вздохом протянула сотрудница, кажется, проникаясь уважением или просто устав спорить, — походите по предприятиям, поспрашивайте там в отделах кадров. Нам не все организации сведения о вакансиях предоставляют, может, что найдёте. В сетевые магазины продавцы-кассиры часто требуются, там, говорят, платят побольше. Попробуйте поискать.       — Попробуем, — сообщил Кирилл и тряхнул листами: — Распечатку на всякий случай можно взять? — Он перевёл взгляд на Егора: вроде как продемонстрировал свою неотступность в намерениях и теперь ждал от него реакции. Его спутник поднял голову и, кажется, вновь поверил в исправление своего принятого на постой городского мажора.       Поблагодарив и попрощавшись, парни вышли из кабинета. Тётки в холле уже не было, должно быть, ушла по своим делам, и они, не задерживаясь, в полном молчании направились к лестнице. Егор спускался первым, Кирилл шёл за ним. Свёрнутые в трубочку листы жгли ладонь.       За дверью центра занятости их снова ждала жара. От яркого по сравнению даже со светлыми помещениями второго этажа солнца пришлось на секунду зажмуриться. Комфорта не было никакого, хотелось поскорее убраться с пекла в какую-нибудь тёмную прохладную нору. В машину с кондиционером, например.       Но Кирилл остановил Егора, когда тот подошёл к «Пассату» — ненавязчиво встал так, чтобы открыть дверцу было проблематично.       — Что об этом думаешь? — поведя трубочкой из листочков, спросил он. Егор опустил взгляд на распечатки, будто не знал ответа, или он был настолько неприятным, что трудно было его озвучить, потом посмотрел в глаза.       — Стоит рассмотреть все варианты. Эти зарплаты действительно маленькие.       — Конечно, маленькие! — подхватил Кирилл. — Иначе люди бы работали, а не увольнялись! Кому хочется надрываться за копейки?!       — Никому не хочется, но у некоторых выхода нет.       Кирилл прикусил язык. Он совсем забыл про ситуацию Егора и не знал, за сколько тому приходится работать и какой у него месячный доход. Недавно Егор говорил, что вместе со всеми пособиями на семью выходит больше, чем в целом по здешней местности, но теперь стал понятным рублёвый эквивалент этого «в целом». Грустный, несправедливый эквивалент!       Калякин в досаде отвернулся к дороге, положил руки на крышу авто. Мимо ехали редкие машины, многие заворачивали к магазинам. Воздух был раскалён, пешеходы, обливаясь потом, еле тащились. Думать на такой жаре не моглось: мозги плавились. Он отодвинулся от машины и сам открыл перед Егором дверь, однако недостаточно широко, чтобы тот свободно сел. Причиной была необходимость объясниться, заверить в своих твёрдых намерениях.       — Егор, я найду работу. Просто не хочу бросаться на первую попавшуюся, когда, возможно, где-то есть более подходящая для меня. Я в душе не ебу, что это за работа, чем могу заниматься… я всегда знал, что буду пылиться там, куда мать с отцом запихнут… Дай мне время до сентября. За три недели я что-нибудь подберу, а если нет, вот этим списком воспользуюсь. — Кирилл опять махнул свернутыми листами. — Всё равно из института доки надо забрать. И картошку пока выкопаем, сена накосим. — Он примирительно улыбнулся. К его удивлению, Рахманов не взял паузы на обдумывание.       — Ладно. Тогда продолжим завтра, а то сейчас уже пора домой возвращаться.       Кирилл обрадовался возникшему между ними пониманию и тому, что на сегодня трудный вопрос закрыт. Безумно тянуло поцеловать Егора, обнять и сжать до хруста рёбер, но вокруг люди и грёбаный город. В деревне лучше.       55       Пока ходили по рынку и магазинам, покупая необходимое для себя и соседских бабулек, Кирилл всё думал. С виду был беззаботен и весел, отпускал шуточки, помогал сделать выбор продуктов, если у Егора разбегались глаза, платил кое за что, но внутри ощущал себя с хмуро сдвинутыми бровями. И внутренний голос тут был ни при чём — Кирилл размышлял сам по себе.       Его угнетали усреднённые десять тысяч. Тоска брала, и руки опускались. Даже пятнадцать или двадцать, если сказочно повезёт в этой дыре, именуемой городом, найти такую зарплату, во что не очень-то уже верилось. И не в чистом офисе, где начальство будет в дружеских отношениях с твоим папой-депутатом, а там, где три шкуры сдерут за каждый лишний рубль. Не проще ли сидеть дома, помогать Егору, купить вторую корову, пока ещё не потрачены снятые с карточки деньги?       Хотя на двух коровах тоже не разгуляешься. Ладно, питаться можно картошкой и огурцами, а одежду покупать, бензин? А гараж он ещё планировал построить… Стройматериалы стоят, как будто из них можно станцию на околоземной орбите слепить! Блять, а ещё ежегодная страховка на машину, транспортный налог! С чего тут откладывать и на лечение копить?       Кирилл ходил по торговым палаткам за Егором, обращал внимание на цены и поражался. Лампочки — конечно, энергосберегающие, ибо других уже не водилось, — стоили по три сотни и выше. Самый дешёвый смеситель — убогий, советского дизайна с белыми пластмассовыми колпачками на вентилях — стоил три с половиной тысячи, а за современные, красивые и оригинальные просили пять, семь, десять тысяч! То есть заработал за месяц десятку, а у тебя сломался кран, ты купил и дальше лапу сосёшь?! Неудивительно, что в глубинке все спиваются: честно пашешь, а тебе за это пшик — рука сама к бутылке потянется, лишь бы забыться.       Он-то думал Егору красивую жизнь устроить, вытащить из нищеты! А реальность, сука, щёлкнула по носу. Деньги, оказывается, не сыплются с неба.       Кирилл не хотел работать за копейки, но как выкрутиться, не представлял. Хотел ли он вообще работать — этого вопроса пытался не касаться даже в мыслях.       Отправившись в обратный путь под прохладным дыханием кондиционера, Калякин немного разгрузил мозг. Стелящиеся под колёсами километры успокаивали, часть внимания забирали на себя ухабы, ещё часть — сидевший справа, утомившийся от жары и беготни Егор, но мысли всё равно лезли. Например, а не позвонить ли родителям?       Кирилл решил поделиться своими сомнениями и сделал музыку тише.       — Егор… я бы мог предков насчёт работы подключить. Наверняка, у бати есть здесь какие-нибудь связи… или через местных депутатов — они же все друг друга знают. А все депутаты, как правило, директора или бизнесмены, вот и местечко мне тёпленькое найдут.       Рахманов посмотрел на него безо всякого выражения. Его обострённое чувство справедливости не принимало блата и блатных. Наверное, вся эта грязь у него ассоциировалась с козлиной-отцом.       Кирилл с тяжёлым сердцем вернул взгляд к дороге, проследил за ехавшей навстречу «пятёркой» со стариканом в очках за рулём.       — Не бойся, я всё равно звонить им не буду. Ты видел моих родичей — они от меня отказались. Им пидор в доме не нужен. Я здесь уже неделю, а они даже не чешутся. Не звонят.       — Твой телефон разряжен, — без интереса напомнил Егор.       — Приехали бы! — взметнулся Кирилл, поёрзал задом в кресле. — Когда им было надо, сразу прискакали, а сейчас я им на хуй не сдался! Забыли, верно, про меня. Они совершенно не такие, как твоя мама. Для них слова «добро», «любовь» не существуют. Только «деньги». Деньгами балуют, деньгами наказывают. А потом удивляются, что из детей быдло и пидорасы получаются.       Через секунду Калякин громко рассмеялся, будто удачной шутке.       — Это я не про тебя, — проговорил он. — Это я про себя. С тобой совсем другая ситуация. А скажи!.. — его вдруг осенило задать логичный и крайне любопытный вопрос. — Ты как маме Гале признался? Что она сказала? Это было до или после болезни?       — До, — ответил Егор. — Примерно за год. В конце осени. Не думай, я тоже боялся признаваться.       — Да ну, — не поверил Кирилл, — у тебя мировая мамка!       — Но она же мамка, — резонно уточнил Егор, усмехнулся. — Страшно признаваться, что ты не такой, как все. Я боялся её огорчить… разочаровать. Дома мы как-то никогда не обсуждали голубых, я не знал, как мама к ним относится. Я не знал, и что сам голубым стану. Уехал учиться в институт нормальным, а приехал… — Он закончил фразу ещё одной ироничной усмешкой, в глазах плясали чёртики.       Кирилла охватила ревность, как всегда, когда он приближался к теме личной жизни Егора. Даже за дорогой перестал следить и растряс их по ямам. Тайна первой любви так и манила к себе, волновала кровь. Надо было пользоваться моментом и спрашивать.       — Ты в институте понял? А как? Расскажи! Ты же знаешь, как у меня вышло…       — И у меня так же вышло: познакомился с однокурсником, и, — Егор отвернулся, хмыкнул, потёр щёку, будто собираясь поведать о каком-то конфузе, — он мне понравился. — Когда повернулся и заглянул в глаза, озорно улыбался. Дразнил, сука. Признание в симпатии к другому оставило на душе Кирилла ожоги самой тяжёлой степени.       — Это был Виталик? — не помня себя, поинтересовался он.       Егор перестал улыбаться, встревожился:       — Откуда ты знаешь про Виталика?       — От верблюда, — пробурчал Кирилл. Поля заканчивались, по правую сторону от дороги на горизонте драконьей спиной возвышался зелёный массив, а меж деревьев серели и краснели крыши домов. Было ощущение, что он заучил этот кантри-пейзаж наизусть. Не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. На ней они вдвоём, в темном пространстве, бок о бок, и сегодняшний день насыщен откровениями. Он снизил скорость.       Егор молчал. Его губы были чуть приоткрыты, а взгляд опять погрузился внутрь. Кириллу пришлось ответить, хоть он не хотел сдавать информатора и тем более не хотел, чтобы информатора ругали.       — Мне Андрей сказал. Я не шпионю за тобой, не подозревай меня. Но я ревную! Я имею на это право! Уже давно хочу посмотреть, что за ферзь такой, на которого ты запал. Хочешь, в обратку расскажу про своих баб? Я их ни одну не любил, только чпокал. «Насадки на хуй» — вот как их называют. Повертел и «пошла на хер, следующую подавайте». Мудилой я был?       Кирилл говорил с несвойственным ему мрачным весельем. На грани сознания ассоциировал себя с каким-нибудь драматическим актёром на тёмных театральных подмостках, выкладывающимся по полной. Гамлет. Бедный Йорик. Егор молчал, а он уже не мог остановиться.       — Ты его любил, а меня не любишь… Может, потом полюбишь, когда достоин буду. — Кирилл непроизвольно вздохнул. — Я знаю, что ты хранишь его фотографию в телефоне… Я не лазил по твоему телефону, это мне тоже Андрюха сказал. Ты хранишь три года фотографию… козла, — Кирилл едва удержался, чтобы не употребить матерщинное «уёбка», — который тебя бросил… Я ещё тоже не заслужил прощения за быдляцкое поведение, но… обидно так!.. — он до боли прикусил губу и впился ногтями в оплётку руля, потому что начинали щипать глаза. — Я не лазил в твой телефон, хотя возможность была. Я не видел Виталика, и это, блять, мне покоя не даёт!       В который раз воцарилось молчание. Тихо мурлыкала музыка, шумели пыль и мелкий гравий под колёсами. Кирилл в разрушающем ревнивом негодовании включил поворотник и за указателем «Островок» выкрутил руль вправо, машину сразу затрясло на неровностях щебёночного покрытия. Оказавшееся впереди солнце ударило по глазам, вынуждая сощуриться. В селе за три часа их отсутствия ничего не изменилось, только ослепительнее стали блики на оцинкованных крышах. Бабки, сидевшие утром на лавке, попрятались от жары по домам. Кур, собак и котов и тех не было. Коттедж банкирши окутывала тишина, только красные, жёлтые и прочие головки цветов выглядывали из-за чугунного кружева забора.       Затормозив перед домом Рахмановых, Кирилл остался сидеть, не заглушая двигатель, чтобы дать ему остыть. Егор тоже не сдвинулся с места.       — Ты чего? — удивился Кирилл. В среднем выходящем на улицу окне колыхнулась занавеска, и на мгновение показалась любопытная мальчишечья физиономия. Егор брата не видел, он приподнял зад над сиденьем, просунул сложенные лодочкой пальцы в узкий карман джинсов и извлёк из него свой допотопный телефон. Кирилл догадался, что будет дальше.       — Не надо! Не надо! — замахав руками, попытался остановить он парня. За приступом благородства надеялся, что Егор не послушает и доведёт дело до конца. Взгляд когтями коршуна впивался в его нажимающие на подсвеченные жёлтым клавиши. Картинки быстро сменялись, в основном, это были встроенные фирменные темы и несколько мелких нечётких фотографий.       — Вот, — сказал Егор и протянул телефон экраном вперёд. — Это Виталик.       Забирая старомодный девайс, Кирилл жадно смотрел на блёклую фотографию, сделанную крупным планом. На маленьком экранчике на фоне зимы лицо занимало почти всё пространство, и оно было… отвратительным! Нет, возможно, это предвзятость заставляла так воспринимать, Кирилл это краем сознания понимал, и Виталик был не уродом: молодое, совсем школьное овальное лицо с большими серыми или голубыми глазами, тонкие губы, обычный нос, широкие, чуть срастающиеся к переносице тёмные брови. Ушей, прически и цвета волос не видно из-за серой вязаной шапки с помпоном. Виталик был, конечно, не уродом, но выражение его лица — чванливый ботаник. Кирилл многих таких фруктов перевидал в школе, во дворе и во всём городе, над многими поиздевался. Они только в компании тихонь храбрые да хвастливые, залупаться любят, а как на нормальных пацанов попадут, так очко поджимается.       — Я фотографию не удаляю, потому что она не удаляется: телефон старый, сломался, половина функций не работает, — объяснял тем временем Егор. — И другие не могу удалить, которые Андрюшка маленьким баловался, наснимал. Давно бы всё удалил, чтобы на глаза не попадалось. И тебя не могу сфотографировать, чтобы твою фотку хранить: камера тоже заклинила.       Говорил Егор и серьёзно, и легко, и без упрёка. Как-то по-доброму, как его мама. Однако Калякин думал о своём, всё сравнивал свою внешность с осклабившейся мордой прыщавого хмыря. В реальности, может, Виталюша и был привлекательнее, но на этом фото был жаба-жабой. Ладно, вполне сносной жабой, но не четой красавцу Егору. Себя Кирилл посчитал более подходящей парой.       — И ты любил вот это чмо? — спросил он, продолжая елозить взглядом по пиксельному лицу. — Я его не оскорбляю, но не понимаю, как можно влюбиться вот в это?       — Я уже и сам не понимаю, Кирилл, — отбирая телефон, сказал Рахманов. — Мы детьми были, только школу закончили, у нас обоих никогда не было отношений, он тоже из деревни, а секса хотелось, вот и… Но он был весёлым. Обратил на меня внимание, я и заинтересовался. Два неудачника…       Хлопнула калитка, на улицу, прерывая их разговор, вышел нескладный Андрей в слинге из цветастого платка для сломанной руки. Уставился на них, не выходящих из машины. Егор кивком спросил у него, что случилось. Младший повертел головой, отвечая, что вышел просто так, посмотреть, тогда Егор короткими взмахами руки велел ему отправляться назад и не мешать взрослым.       Закончив немой диалог, Егор снова повернулся к Кириллу. Тот уже заглушил двигатель, о котором забыл из-за вожделенной фотографии. Салон не успел нагреться, хотя солнце светило точно в лобовое стекло.       — Кир, у меня ещё времени не было, чтобы полюбить тебя. Сначала мне надо понять, что ты за человек. Сейчас ты мне нравишься, мне интересно с тобой, но ты был совершенно противоположным раньше. Я и вправду не мог представить, что захочу быть с тобой вместе…       — Да-да, я помню: «Даже под дулом пистолета я не буду с тобой», — прошептал Кирилл, заворожённо глядя на губы, которые произносили такие сладкие для его слуха признания, и, наклонившись, мягко поцеловал их. Язык Егора проник в рот, а дальше Калякин на несколько минут отключился, повинуясь только приливу страстного желания, унесшего его в небеса.       Кирилл разорвал поцелуй, когда шея затекла в неудобной позе в пол-оборота, но не сел ровно за рулём, а опёрся локтями о разделяющий кресла подлокотник, положил подбородок на кулаки. Дыхание стало глубоким. Член стоял гранитным столбом, только пока с этим ничего нельзя было поделать, зато можно радоваться, что хуйло Виталик вовсе не соперник. И ещё можно было закреплять свои позиции в любимом сердце.       — Егор, могу сказать тебе точно… каким бы я ни был, я никогда тебя не предам. Я найду работу, обещаю. Конечно, тебе тут помощник нужнее, но если…       — Кир, я не гоню тебя на работу, — перебил Егор, взгляд его из умиротворённого сразу стал встревоженным. — Картошки и супа у нас на всех хватит, просто некоторые расходы, машина, например…       Калякин приложил указательный палец поперёк его губ:       — Тсс, молчи, я сам всё знаю. На себя я сам буду зарабатывать, не волнуйся.       Взгляд Егора не стал спокойнее:       — Ты ещё можешь пойти учиться, не оставаться здесь.       — Нет, ни за что! — безапелляционно ответил Калякин и сел нормально, потрогал руль. — Я решил, что брошу учёбу. Или на заочное переведусь. По фигу мне на дипломы. И не уговаривай, иначе сделаю так, что через месяц меня сами выпрут, и я вернусь к тебе.       Егор и не уговаривал. Это вселяло надежду и в его нежелание расставаться даже на пять-шесть дней в неделю. Егор просто кивнул и взялся за ручку открывания двери, намекая, что они засиделись.       Кирилл хлопнул себя по коленям и сообщил:       — Всё, собираемся!       Он выскочил из машины на солнцепёк, забрал с заднего сиденья пакеты, пока Егор забирал банки, и понёс их в дом. Прятавшиеся от жары под кустами куры выскочили из укрытия и погнались за ним как за кормильцем.       56       К обеду Кирилл умаялся. Доканывала не работа, к которой он привык, да и поручения ему давали пустяковые — накормить и напоить кур, собаку, набрать яблок поросятам, слазить в подвал за ведром мелкой прошлогодней картошки и накопать молодой. Даже «однорукий» Андрей, пока они были в городе, выполнил больше заданий брата, чем он. Собранные им огурцы, помидоры, болгарский перец, кабачки, лук, морковь, груши выстроились в разноцветных вёдрах вдоль стены на веранде в ожидании консервации. Больше всего забот доставалось, как всегда, главе их семейства. Егор разнёс заказы по соседкам, проделал дневные процедуры с мамой Галей, помыл в доме полы, пропылесосил, намыл и нарезал четыре огромные кастрюли картошки, тыквы и свёклы для скота, разжёг огонь в печурке на заднем дворе, и поставил вариться.       Их всех доканывала жара. Её буквально можно было пощупать. Листья висели в чахлой беспомощности, земля в огороде рассыпалась в пыль, любая пролитая капля мгновенно высыхала, над металлическими поверхностями стояло лёгкое марево, похожее на искажение пространства. Есть в тридцать восемь градусов в тени не хотелось, но Андрюха придумал для такой погоды самое правильное блюдо — окрошку. Огурчики, зелёный лучок, укроп, редисочка, яйца, мясо, картоха и самое важное — холодный домашний хлебный квас. Порезано, правда, было кое-как, но Кирилл не придирался.       — М-м, как вкусно, — похвалил он, только увидев огромную миску с намешанными продуктами и запотевшую, только что из холодильника, трёхлитровую банку кваса.       — Попробуй сначала, — поскромничал Андрей, доставая для всех глубокие тарелки, больше похожие на салатницы.       — Попробую сейчас, конечно, — сгримасничал ему Кирилл и повернулся к раковине, включил воду тонкой струйкой, взял мыло и принялся мыть руки. Егор ждал своей очереди рядом, улыбался, глядя на их смешки. В кухне, как и во всём доме, стояла духота, в зале крутился вентилятор, но сюда гоняемый им воздух не долетал. Даже мухи дохли от теплового удара. Как выход, все трое разделись до шорт.       Кирилл уступил место у раковины Егору, вытер руки полотенцем и сел за стол. Есть действительно не хотелось, но он насыпал себе полную тарелку и щедро залил квасом. Потом сделал то же самое и для Егора. Андрею только помог налить кваса, с остальным ловкий мальчишка прекрасно управился сам.       — Спасибо, — сказал Егор, присаживаясь. Взялся резать хлеб. Крошки летели по столу и на пол. Кирилл дождался, пока он отложит нож, подхватил кусочек, откусил, следом опробовал окрошку. Она оказалась обалденной, прохладой растекалась по желудку, откуда ни возьмись пришёл аппетит.       Некоторое время ложки стучали в тишине, иногда Андрей издавал чавкающие и прихлёбывающие звуки. На Кирилла по мере наполнения живота накатывала сонливость, уставшие мышцы расслаблялись, веки закрывались. Он решил, что так нельзя, и надо о чём-то срочно заговорить. Перебрав в уме скудный список вариантов, нашёл в закоулках памяти интересный вопрос и сразу его задал:       — Егор, а ты, значит, рукопашным боем занимался?       — Да, — прожевав, кивнул Егор. — Два года всего, в начальной школе, — добавил он, понижая существенность данного биографического факта.       Кирилл всё равно собрался развить тему, но его опередил потянувшийся за новым куском хлеба Андрей.       — А ещё ты три года занимался карате, — будто упрекая брата в скромности, напомнил он. Егор умалил и этот момент:       — Тоже в школе. С шестого по восьмой класс.       — Ты бы и дальше занимался, если бы тренер не уволился. — Потом парнишка повернулся к Кириллу. — В школе секция была от детско-юношеской спортивной школы, а потом тренер уволился, нового не нашли, и её закрыли. А я тоже хотел заниматься карате, но маленький был, меня не взяли. А сейчас у нас секции только по волейболу и лёгкой атлетике. Я на волейбол хожу. А Егор меня иногда карате учит, приёмчики показывает. У него здорово получается, сам может тренером работать! Он соревнования выигрывал!       — Ты слишком много болтаешь, — остановил поток восхвалений Егор, но он улыбался как очкарик-журналист, девушка которого наконец догадалась, что он супермен. Улыбка подтверждала слова мелкого.       Кирилл забыл про окрошку, про жару. Смотрел на него во все глаза.       — И ты… и ты не навалял мне тогда?       — А зачем?       — Ну как…       Они уставились друг на друга. Егор иронично улыбался, в красивых чёрных глазах блестела грустинка.       — И что было бы? Ты бы в милицию на меня заявил. Или дружков бы собрал со мной разобраться, а с толпой я бы не справился. Нет, Кирилл, мне неожиданности не нужны, я лучше перетерплю.       Кирилл не дышал от восхищения. У него в уме не укладывалось незнакомое трепетное ощущение — постижение любимого человека. Егор с каждым днём раскрывался всё с новой и новой стороны, и всегда это было нечто удивительное, хорошее. Обычный селянин, которого Пашка Машнов обозвал странным, был добрым, смелым, дружелюбным, страстным. Имел нечеловеческую выдержку. Вот кто со знанием приёмов карате может снести ежедневные оскорбления и не дать в зубы? Егор не о своём оскорблённом самолюбии думал, а о двух находящихся на его попечении людях. И молодец, потому что, Кирилл это знал, последствия могли оказаться плачевными. Пошевели Егор хоть пальцем, для прежнего Кирилла это стало бы поводом закопать пидора. Он позвал бы приятелей, ведь самому нападать на превосходящего силой противника было бы уже ссыкотно, а те никогда не прочь повеселиться. И действительно напали бы толпой, как шакалы, избили бы за то, что посмел возразить «правильному пацану», за то, что пидор, и просто так, оттого что сами отморозки.       Чем больше Кирилл видел внутреннюю красоту Егора, чем больше хотел походить на него, тем сильнее он… нет, не завидовал, как пытался ввернуть гаденький внутренний голос… тем сильнее он влюблялся. Просто глаз не мог отвести от Егора, столько дерьма пережившего, но не запятнавшего себя злобой и пороками. Егора, рождённого для великого, светлого, и не жалеющего, что остался на самом дне. Егора, такого настоящего на своей скромной кухне перед тарелкой незатейливой окрошки. Егора, который всегда стремится разобраться в ситуации, а не кружить сгоряча.       — Кир, о чём задумался? — позвал Егор.       Калякин выплыл из розовых грёз, рассеянно улыбнулся:       — О том, что люблю тебя.       Он протянул руку к Егору и переплёл их пальцы, думая, какое это волшебное прикосновение. Им необязательно было разговаривать, смотреть в глаза, чтобы понимать друг друга, чувствовать тепло сердец и поддержку — для этого им хватало крепко переплетённых пальцев. И мир вокруг замирал.       — А за что Егор тебе навалять должен был? — с детской непосредственностью прервал их зрительный обмен амурчиками Андрей. Кирилл собрался ответить, рассказать честно, но Егор, вынимая руку, его опередил.       — Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал он, сохраняя в глазах мальчишки хорошую репутацию для их четвёртого члена семьи. Калякин оценил и этот жест.       Снова застучали ложки, выскребая из тарелок последние кусочки вкуснятины.       57       Вечером Кириллу было в тягость прополоть даже две грядки картошки. Всего их на сегодня осталось шесть, можно и закончить, если бы не навалившаяся через десять метров ползания на корточках с ведром под мышкой лень: всё-таки трудоголиком он магическим способом не стал. Любовь любовью, а притяжение дивана — почти как закон физики. Отвлекал себя мыслями о поиске работы, а от безрадостных мыслей о работе отвлекался шаловливыми фантазиями о Егоре. Их отношения могли ведь начаться не так: Егор не стерпел бы наездов, ударил, завязалась бы драка, они покатились бы по траве, и кто-то наверняка оказался бы сверху. Они бы долго смотрели в глаза и поцеловались бы, внезапно осознав непреодолимость влечения, химии.       Солнце отдыхало в верхушках деревьев, которые сегодня изрядно прожарило. Не польёт дождь, так вся листва быстро пожелтеет и облетит, и так на берёзках и клёнах есть рыжие проплешины.       Кирилла, как и деревья, мучила жажда. Комары, вылетевшие из своих сырых укрытий, как только градус жары снизился на пару отметок, пищали над ухом, лезли в лицо. В общем, не работалось сегодня. Днём он тоже просидел на попе, пока Егор варил и закатывал в банки лечо, грушевое повидло и кабачковую икру, лишь помогал ему по мелочам — воды принести, банки подать, лук в мясорубке — прикольном ручном механизме тысяча девятьсот шестидесятого года выпуска — перекрутить.       Еле-еле добив две грядки, Кирилл высыпал траву из ведра в старую, жухлую кучу на дальней меже и, снимая перчатки, оглядел огород. Работы осталось на час-полтора, обрамлявшие картошку подсолнухи находились совсем рядом. Четыре грядки, до захода солнца можно успеть. Только не хотелось: не к спеху ведь, копать ещё дней через пять или шесть. Наверно, в тот день он очень устанет.       Внутренний голос затосковал о городе, где еда продаётся в бургеркингах, а не растёт в земле с сорняками. Нытьё выходило очень убедительным, манящим. В пику ему Калякин дал себе слово прополоть хотя бы ещё две грядки, а последние оставить на завтра. Но прежде он сходит попить, а вернётся и всё доделает.       Отогнав круживших перед лицом комаров, Кирилл направился в дом. По пути под яблонями подобрал в траве яблоко с красно-полосатым бочком. Потёр о штаны, откусил. Кроме приятного сладко-сочного вкуса во рту появился привкус гнилости. В яблоке была бурая трухлявая червоточина. Кирилл тут же выплюнул недожёванную мякоть, надеясь, что не успел проглотить червя. Зашипел от досады, выкинул огрызок, сплюнул ещё несколько раз, пока гнилостный привкус не пропал. Вот тебе и деревенские яблочки из рекламы сока! Магазинные фрукты лучше — в них червей не бывает.       Теперь точно требовалось попить и прополоскать рот.       Егора, чистившего коровник, Кирилл слышал, но не видел. На заднем дворе у загонов издавал звуки музыки хрипящий магнитофон, играл какой-то старый-престарый плохо записанный рок — Цой или кто-то такой. Младший Рахманов, возившийся там, фальшиво подпевал.       Калякин, не останавливаясь, прошёл в дом. В окутанной сумраком прихожей и на теневой кухне стояла тишина, холодильник и тот замер в режиме покоя. В большой комнате тикали часы. Лишь его шаги топотали по скрипучему голому крашеному оргалиту. Взяв со стола кружку, Кирилл протянул руку к ведру с водой. Однако сухое горло и словно раздувшийся от жары организм потребовали не тёплой, нагревшейся за день влаги, а холодного питья. Оно нашлось в холодильнике, к тому же на выбор — сваренный им вчера компот и приготовленный Егором квас. Кирилл отдал предпочтение кислому, налил кружку кваса и большими глотками выпил. Затем налил добавки, полкружки, чтобы оставить братьям, и тоже выпил, уже смакуя. Слышал звук своих глотков.       В животе образовался холодок. Правда, после питья желания полоть картошку только поубавилось. Кирилл постоял немного и, неосознанно тяня время, тщательно сполоснул кружку, поставил на стол, ещё постоял. Затем вытолкал себя в прихожую, но там завис, глядя через окаймлённый шторами дверной проём на диван. Сей предмет мебели сейчас будто обладал собственной гравитацией и влёк Кирилла к себе. Никто ведь не узнает, если он приляжет на десять минут. А если узнает, ничего не скажут, в этом доме ко всем относятся с пониманием, особенно к гостям.       Он не гость! Кирилл решительно оборвал пагубные мысли — он не гость, а часть этой семьи, и тоже должен относиться ко всем с пониманием! С пониманием того, что Егор сейчас наёбывает как каторжный, значит, нечего зад на диване отлёживать! Он развернулся, чтобы идти, как услышал слабый голос из спальни:       — Кирюша, это ты?       Галина почти сразу научилась различать его по поступи. Зрение у неё было ослаблено, а слышала она остро.       — Да, мам Галь, — с искренней благожелательностью откликнулся он. — Что-нибудь надо? Я на огород обратно собирался, попить заходил.       — Подойди ко мне, пожалуйста, — попросила она тихо и медленно, что Кирилл скорее догадался, чем расслышал. Посетовав совести, что не виноват в задержке прополки, он поспешил в спальню. Потребности мамы в этом доме тоже были в приоритете.       Кирилл в пять больших шагов преодолел зал и, отодвинув шторы, просунул голову в тесную комнатёнку, из которой по дому разносился запах лекарств и дезинфицирующих средств. Взгляд сразу упал на постель, где лежала высохшая женщина в белой ночной рубахе. В принципе, ему больше некуда было падать: кроме односпальной кровати, комода и стула там не было ничего. На стуле, старомодном, деревянном, сидели сыновья, когда кормили Галину или читали ей книги и газеты.       Свет от единственного окна висел серой вуалью, сглаживая углы и очертания предметов.       — Я пришёл, мам Галь…       — Кирюша… — она всегда звала его так. — Ты поговорил с Егорушкой?       Кирилл замялся. Отведя глаза, сделал шаг в комнату и сокрушённо опустился на стул.       — Нет. Я… Просто я считаю… Я знаю… — попытался объяснить он, но необходимость произносить трепетные, слезоточивые речи всегда ввергала его в ступор и смущение. — Я знаю, что Егор откажется. Он очень любит тебя, мам Галь. Если я заикнусь отправить тебя в богадельню, Егор меня выгонит, а я его люблю. — Постепенно монолог давался легче, появились шутливые интонации. — Я без него не могу, так что не надо вбивать между нами клин, ага? К тому же я его поддерживаю: не надо тебе в богадельню. Тебе лечиться надо, на ноги вставать, а не списывать себя со счетов.       У Галины задрожали губы.       — Помирать мне пора… Избавить ребят от обузы… Жизнь им порчу, камнем на шее вишу.       В больших блёклых глазах заблестели слёзы. Кириллу стало не по себе. Утешать он не умел, но постарался хотя бы не испортить.       — Мам Галь, ну что ты? — Он взял её за руку, только потом по холоду и безжизненности понял, насколько это бесполезный жест, но не отпустил. — Ну будет тебе… Не говори так… Егора с Андрюхой расстроишь. И меня, я ведь тоже к тебе привязался. Ты лучшая мамка на свете, не лей слёзы.       Галина едва заметно кивнула и моргнула. Кирилл аккуратно вытер мокрые следы с её тёплых щёк, поскольку она сама не могла этого сделать. Он бы обнял её, да постеснялся.       — Твой телефон звонил, — перевела щекотливый разговор Галина.       — Да? — удивился Калякин, вспоминая, что поставил смарт на зарядку перед уходом на огород и включил его, собирался завтра в городе поймать стабильный сигнал и выйти в интернет, посмотреть, что там к чему, поискать работу на сайтах. При включении обнаружились с десяток эсэмэсок от банков, сотового оператора и МЧС, два пропущенных звонка от матери и на этом всё — его, как опущенного, бойкотировали. Жалеть об этом не стоило.       Кирилл встал со стула, вышел в зал, где рядом с телевизором на тумбочке лежал смартфон, отсоединил от зарядного устройства и вернулся на стул, просматривая на ходу.       — А, фигня… это мать звонила… Наверно, ей оповещение пришло, что абонент появился в сети.       — Она волнуется, — с позиции своей доброты предположила Галина. Она, конечно, уловила толстым слоем намазанное пренебрежение.       — Это ты так думаешь. Ей по фигу на меня. — Кирилл заблокировал экран, отложил смарт на комод. Он собирался отдать его Егору, чтобы тот выкинул свой глючный аппарат вместе с рожей Виталика. Или купить ему новый.       — Почему ты так о маме?       — А как ещё о ней?       — Маму любить надо, — наставительно произнесла Галина. У Кирилла от этих слов вспыхнуло ещё большее отторжение к своей матери-показушнице. Он собрался рассмеяться и воскликнуть: «За что её любить?» Не сделал этого, вспомнив, как только что утешал и подбадривал чужую мать. К своей он таких чувств не испытывал её же стараниями, в груди таилась жгучая обида. Кирилл не стал изливать желчь только из уважения к Галине.       — Она пять дней обо мне не вспоминала. Выключен телефон, да и ладно.       — Она позвонила…       — Если волнуется, могла и приехать! Машины у всех есть! — Кирилл всплеснул руками и охладил пыл. — Они с папашей просто бесятся, что я с Егором. Сын пидо… голубой — им это не нравится, позор рода! Вот ты, мам Галь, поняла Егора!..       — Как не понять, он же моя кровиночка.       Кирилл вздохнул. Его совсем не напрягало изливать душу женщине, у которой шевелятся только губы и глаза. И перед ним замаячила возможность узнать то, чего не добился от Егора.       — Мам Галь, а как он тебе признался? Что сказал?       — Признался? Сейчас вспомню. Осень была. Он приехал на выходные и ходил сам не свой, будто больной. Вижу, хочет что-то рассказать, да боится. Уж и я испугалась, думала, стряслось что. Спрашиваю сама: «Егорушка, что случилось?» Он отвечает: «Мама, с парнем одним познакомился», а сам дрожит. Я не поняла. «Что в этом плохого?» — спрашиваю.       Галина говорила медленно, отдыхая и облизывая губы между фразами, Кирилл не торопил, сидел, затаив дыхание.       — Егорушка аж затрясся после моего вопроса. Говорит: «Мама, мы встречаемся. Мама, я понял, что не такой, как все». Тут и я всё поняла. Разревелась, слёзы ручьями текли. А он-то приготовился, что я ругать его буду. Решил, что из-за его слов реву. Что невзлюблю его. А я ревела… из-за него и ревела. Обняла его… тогда ещё умела обнимать… целую, а сама приговариваю: «За что же тебе это, деточка? Тяжело тебе в жизни придётся». Поплакали, поговорили и решили пригласить этого мальчика к нам познакомиться.       — Виталика?       — Да, Виталика.       — И как он вам? — злорадно спросил Кирилл, зная, что этот чмырь маме Гале не понравился. Ему эту информацию Андрей слил, теперь хотелось её из первых уст услышать.       — Не очень хороший мальчик. Грубое слово мог сказать, над животными издевался. Гордыня процветала. Но промеж собой у них с Егором ласковые отношения были.       — Но я же лучше? — ревниво осведомился Кирилл, умалчивая, что живодёрство и сквернословие, а также куча других пороков были его хобби. Были.       — Ты замечательный, Кирюша. Егорушке с тобой повезло.       — А мне с ним.       — Натерпитесь вы ещё бед, ребята. От общества нашего натерпитесь. Берегите свою любовь, держитесь друг за друга.       В комнате совсем стемнело, превратилось в однообразно-серое. Электрическим светом разбивать эту тёплую атмосферу было жаль.       — Будем беречь, мам Галь.       — Ты, Кирюша, маме перезвони. Она поймёт тебя. Она мать твоя, она тебя выносила.       — Если бы всё было так просто, — ответил Кирилл, но пообещал. Потом забрал смартфон и отправился звонить на улицу, заодно посмотреть, не нужна ли помощь. На картошку идти уже не было смысла.       Корова протяжно мычала в хлеву, значит, Андрей её привел, а Егор готовил к дойке. Кирилл повертел головой, выбирая сторону, в которую идти, и выбрал улицу. Поговорит с чокнутой маман без свидетелей, заодно глянет, приехал ли «Опель Мокко».       Тихо, чтобы щеколда не звякнула, Кирилл выскользнул за калитку, дошёл до обочины, где скучал его «Пассат», и первым делом повернулся к коттеджу. Банкиршиной машинёнки не было. Слиняла, коза: стыдно Егору на глаза показываться?       Кирилл встал под деревьями, чтобы летучие мыши не спикировали ему на темечко, вызвал номер матери. У неё вместо гудка играли отвратные «Белые розы».       Песня прервалась, и возник командирский голос матушки:       — Кирилл! Ты не отвечал на мои звонки!       — И что? Ты готова меня понять и простить?       Она его как будто не слышала.       — Немедленно возвращайся домой!       — Я Егора люблю, мам. С ним хочу быть.       — Ты опять за своё? — мама театрально ужаснулась, будто не знала, что её сын вторую неделю трахается с парнем. — Немедленно возвращайся! Скоро учёба начнётся! Девок у тебя вагон будет!       — А, ясно, — протянул Кирилл. — Тогда мне твоя учёба на хуй не сдалась. Я бросаю институт и устраиваюсь на работу. Я уже искал. Дворником или слесарем в комсервисе. Или продавцом в «Магните».       — Кирилл! — голос матери зазвенел. — Кирилл! Как ты бросишь институт? Ты что, в армию захотел?! Тебя сразу заберут!       Калякин ахнул. Про армию он забыл. Что же, теперь придётся учиться? Теперь всем планам конец?