Птицы на западе

Проходит пять лет, три месяца и шестнадцать дней прежде, чем Джин, устало громыхая бутылками пива в пакетах, заваливается в свою квартиру и чувствует - они здесь. Это немного странно, склоняет голову Сокджин и тоскливо думает о том, что купить семь тар с благословенной жидкостью - определённо, к переменам. Раньше ведь он ни разу не покупал пива в таких количествах, а тут - бам! - и Ким, хлопая глазами, выплывает из супермаркета, забитый под завязку. Нет, все-таки стоило ему в своё время пойти на тот злосчастный конкурс по выявлению сильнейшего экстрасенса, потому как у него точно были зачатки вот таких вот способностей. Хотя, может, это просто его задница гиперчувствительна. Едва подавив желание фыркнуть, Джин окидывает взглядом непривычно мрачные лица сводных братьев. Особенно жутко выглядит Юнги, словно сбежавший с бала вампиров на свет божий. А они, в свою очередь, буквально придавливают его к полу тяжестью собственных взглядов, до верху наполненных мешаниной эмоций. На долю секунды у Кима возникает очень острое желание убежать. И от этих людей, таких знакомых и таких чужих одновременно, и от своей жизни, стальными лесами обрушающейся ему на голову прямо сейчас... И себя, пока кривые крылья за спиной ещё не опалены и не сломлены. - Я это... Сейчас приду, - мямлит он и действительно хочет сбежать, но... Его паспорт красноречиво бликует солнечным светом в ладонях Хосока, а глаза Чонгука опутывают паутинными нитями: хочешь - не хочешь, а не вырвешься. Некто в творчески-лохматой голове мужчины капитулирующе поднимает руки, и Сокджин сдаётся. Пожалуй, он немного устал от своей свободы. Джин проходит дальше, заворачивая на кухню. Ставит полукругом на столе бутылки, перед этим аккуратно их открыв (иначе хозяйка квартиры вырвет ему сердце). Почему-то он уверен: его братья точно сейчас перетекут сюда, возможно, опасаясь того, что Ким рискнет сигануть с пятого этажа на гостеприимный асфальт. Он даже мог предсказать, в какой последовательности они заполнят и без того тесную комнату. Первым в проеме возникает Чонгук. С грацией леопарда, он запрыгивает на пронзительно скрипнувший стул, разворачивая его спинкой вперед и, сложив ладони на деревянной перекладине, начинает буравить его взглядом. Это уже совершенно точно не тот Чонгук, которого знал Джин когда-то. И то, что он угадал его появление первым, не означает, что их маленький Гукки остался прежним, потому что в крепком и жилистом юноше с уникальным взором альфы Ким и не признал сразу самого младшего среди них. - Наверняка, от девочек отбоя нет, - мысленно качает головой Джин, нарезая закуску. И тут же мимолетно усмехается. - Впрочем, как и от мальчиков. Возможно, ему тяжелее всех пришлось с уходом самого старшего. Он был младшим, а, значит, самым оберегаемым. Вот только требовалась ли ему эта опека в тот момент, когда все его гормоны кричали о независимости? Вряд ли. Следующим на кухню заходит Чимин. Бесшумно проскальзывает к угловому дивану, который уже давно как диван не выглядит; с ногами залезает на псевдокожаную обивку, абсолютно игнорируя ошалелый взгляд Джина; устраивает на коленях, обтянутых дранными джинсами, подбородок, обнимает руками скрещенные лодыжки и закрывает глаза. На долгое мгновение у Кима мелькает ощущение, что это кто-то другой. Словно нечто вселилось в тело младшего брата, и теперь таскает его шкурку совершенно бессовестно. Возможно, внешне Чимин и не изменился. Тот же стиль "я бросаю вызов этому миру", какой во все времена популярен. Разве что волосы вдруг стали светлыми, а когда Сокджин уходил, они были карминного оттенка. Нет, дело не во внешности, с которой у помешанного на своём весе Минни было очень даже в порядке. Скорее, в ауре, полностью дисгармонирующей с пятилетней давностью. Чимин всегда был очень застенчивым, несмотря на весь свой брутальный, хоть и маленький, вид. Демонстрировать тело на публику для него было проще, когда до этого он совершил тысячу приседаний, отжиманий и всевозможных упражнений, чтобы больше никто и никогда не назвал его толстым, как в детстве. И все эти переживания, запертые для широкого зрителя, были открыты только для семьи. Особенно для Джина, когда пухлый карапуз бежал к старшему братику в слезах. Но потом, с возрастом, и эти мысли стали недоступны для Кима. А его вопросы чаще всего натыкались на опасные иглы, втыкающиеся каждый раз в ладони Сокджина. И сейчас Джин с удивлением чувствовал то, как сдерживается маленький Минни от того, чтобы не избить его до смерти. Тебе же не нравилось, когда я лез к тебе в душу, Чимин? Тогда какого хрена ты тут делаешь? Смутные мысли прерывают ловкие и сильные руки, охватывая живот Джина настолько резко, что тот с перепугу чуть не врезает локтем по наглой морде за спиной. Даже гадать не надо, кто же это может быть. Тэхен. Самая нестабильная переменная в их запутанном уравнении. Пожалуй, единственный, в ком Ким никогда не мог разобраться до конца, был именно Тэхен. Даже сейчас понять, когда конкретно выползет этот брат, ему так и не удалось. Сокджин осторожно отталкивает Тэ от себя, чтобы закончить начатое, но тот, словно назло, лишь сильнее цепляется за серо-зеленую футболку, настойчивой лианой прижимаясь к боку брата, и с нездоровым любопытством наблюдает за движениями Кима, будто до этого ни разу не видел готовку старшего. Тяжело вздохнув, Джин аккуратно перемещает Тэхена вперед, так, чтобы тот не вмешался под руками, и, не удержавшись, по привычке взлохмачивает свободной ладонью густые волосы брата. Лицо Тэ расплывается в очень самодовольной ухмылке, отчего Сокджина слегка передергивает. Иногда Тэхен очень сильно напоминал Луну из поттерианской вселенной. Будто живет одновременно в двух, а то и больше, мирах и видит намного ярче и шире, чем доступно обычному человеку. Иногда, вот как сейчас, он казался ребёнком с детскими капризами и любовью к объятиям. А иногда, тоже вот как сейчас, выглядел чрезвычайно хитрым и последовательным, будто может предсказывать человеческое поведение. Кажется, Тэ никогда не был чем-то одним. Всякий раз, вставая по утрам и натыкаясь на бренно топающего в сторону ванной зомби, Джин не мог предугадать, каким сегодня будет Ким Тэхен. Кстати, прозвище, данное однажды Сокджином в шутку, с невероятным удовольствием прижилась в их семье, да и сам Тэ мигом отзывался на Билли Миллиган. Наверно, именно из-за его непостоянности и самому Джину было трудно. То ли брат сегодня будет тискать его, как плюшевого зайца, то ли вообще станет игнорировать и заниматься своими делами, словно Ким пустое место. Наверно, поэтому Джину казалось, что Тэхену будет просто забыть его. Словно старшего брата никогда не было, благо, их у него оставалось несколько. Хосок проходит мрачно, как-то по-своему, танцевально, чеканя шаг и плюхаясь рядом с Чимином. Он складывает руки на груди и демонстративно отводит взгляд в сторону, мол, мне противно даже смотреть на тебя, предатель. И гневно стискивает зубы, чтобы не разразиться потоком режущих наживую слов. Сокджин еле успевает стереть с лица лёгкую печальную улыбку прежде, чем её замечают. Сейчас, среди всех, Хосок видится гарантом стабильности, поскольку он, кажется, единственный, кто почти не изменился. У Хосока душа всегда была, что говорится, "нараспашку". Все поголовно могли понять, что он испытывает в данную секунду. Если он злился - то как чёрт, если тосковал - то как туча, если веселился - то как самый счастливый человек на земле. Чаще всего, и слава богу, настроение Хосока было безоблачно-позитивным, и он спешил поделиться им со всеми. Но у подобного образа жизни есть и обратная сторона. И если на него нападала язва, раздрай или творческий кризис, то под раздачу попадали все без исключения. Даже Юнги, который в принципе был запретной зоной, ярился под пулеметом колких изречений, бьющих по самому больному. И в такие моменты больше всего обычно доставалось именно Сокджину, ведь ему припоминали и то, что он приемный, и то, что с комплексом мамаши, и то, что любимый цвет - розовый. Причём в столь витиевато-обидной форме, что лишь годы, проведенные среди таких же озлобленных, одиноких волчат-подростков, не позволяли проявить ещё большую слабость - слезы. Конечно, потом, когда волна слепого гнева на всех и вся сходила на нет, Хосок извинялся перед всеми, в том числе и Кимом. Однако от горького осадка, оседающего ржавчиной на дне души, так просто не избавиться. Даже такому отходчивому человеку, как Джин. Намджун возникает неожиданно. Всего минуту назад его не было, а тут вдруг сидит поодаль от Хосока, с нажимом потирая плечо (явно не вписался в поворот), прицельно бьет взглядом в глаза Сокджину и удерживает его достаточно долго, чтобы старший понял все, что Джун хотел ему сказать не при свидетелях. А Сокджин думал, что они давно разучились так общаться - молча, одними глазами передавая сообщение и таким же образом отвечая. Когда-то это было спасением для обоих, уставших от бесконечного лепета младших братьев. Но вскоре они перестали им пользоваться, потому что тройняшки Хосок-Чимин-Тэхен (о чем частенько забывали все вокруг, потому как они абсолютно не похожи) и маленький Гукки выросли и больше не требовали к себе внимания всего и вся. А Юнги даже в младенчестве был очень отстраненным и самостоятельным. У них были странные взаимоотношения - их связывала тишина. Обоим было комфортно: Джун что-то напряженно строчил в блокноте, а затем изредка давал прочесть заметки брату, мило краснея от его похвалы, а Сокджин хозяйничал на кухне, позволяя порой попробовать блюдо до того, как оно будет готово для массового употребления. Но вскоре Намджун втянулся в среду, где крутился Юнги, и тишины между ними не стало. Теперь из комнаты брата почти всегда бормотали тарабарщину рэперы, и не то что читать - трогать его творчество стало табу мирового масштаба. Это было больно, но Джин как-то пережил. А потому не понимал, откуда во взгляде Намджуна сейчас столько глубокой обиды. За Юнги привычно тянется дымовая завеса. Он совершенно спокойно пересекает кухню и останавливается у окна, распахивая его настежь. На улице тепло, но Джин все равно вздрагивает от внезапного порыва ветра, тут же чувствуя усилившуюся хватку Тэхена. Если Сокджина можно было назвать плюсом - да, возможно с натяжкой, но плюсом, то Юнги был бы точно на обратной стороне доски, символизируя "минус", поскольку настолько противоположных людей ещё стоило поискать. Будто чёрное и белое, верх и низ, холодное и тёплое, они постоянно сталкивались друг с другом в разногласиях. Их конфронтация порой доходила до драки, и другим братьям приходилось растаскивать обычно спокойного Юнги и обычно плюшевого Джина. Из-за своего характера, у Шуги (о, как его бесило это прозвище) не было друзей от слова " вообще". Только братья, потому что ну братья же, они никуда не денутся. А характер у него был далеко не такой "сахарный". Прямой, как рельса, которую опускают тебе на голову. Говорил то, что думал, и совершенно плевать, кому он это говорил. И если у Хосока это проходило, то Юнги словно болен какой-то болезнью, не позволяющей ему лгать в принципе. Но именно из-за этого Джин и уважал Юнги. Он говорил правду. Да, порой колкую и меткую, добавляя от себя фирменной остроты. Да, большей частью он вообще молчал, но если его разозлить, то мало не покажется никому. У Сокджина с детства не было такой роскоши. И сказать правду, значит, огрести по полной не только от сверстников, но и воспитателей, за длинный язык. Вот уж кого-кого, а видеть здесь, на собственной кухне, самозабвенно дымящего сигаретой, Юнги, того самого Юнги, Джин никак не ожидал. Именно ему-то и должно быть больше всех насрать, где его старший брат и что с ним происходит. И вот все в сборе. Братья уместились на крохотной кухне, Джин разложил закуску на столе, пиво открыто, и минута молчания над всеми ними длится уже не одну минуту. Никто не двигается, разве что Юнги периодически стряхивает пепел на подоконник да Чимин открыл глаза. Постояв немного в объятиях Тэхена, Сокджин вдруг вспоминает, что самый старший среди них - он, следовательно,и ему начинать поминки по минувшему. Да и по настоящему тоже. - Ладно... - бормочет он, привлекая еще болеее пристальное всеобщее внимание, садится на кухонную стойку, открывает верхний ящик гарнитура и вытаскивает на свет спички с крепкими сигаретами. Старательно пропуская мимо удивленные взгляды братьев, Сокджин закуривает и с наслаждением пускает струйку дыма прямо в потолок, ощущая, как Тэ, брезгливо поморщившись, вроде отходит от старшего, но, передумав, опять вцепляется клещом, да ещё и тянется к сигарете, словно тоже хочет попробовать. Ребёнок, ей богу. На это уже морщится Джин, отбрыкиваясь всеми руками и ногами от настойчивого брата. - Братик, а как же здоровый образ жизни и все такое? - не выдерживает все-таки Хосок, кривясь от двух пыхтящих паровозов. - Не знаю, - пожимает плечами Джин, откидывая голову назад. - Наверно, там же, где и мои родители - в гробу. Чимин надувается ещё больше, Хосок ядовито лыбится, а Намджун мрачнеет и негласно переглядывается с Юнги, и вот от последнего Сокджину становится ещё паршивее. Круг замкнулся, в круг хода больше нет. Но так даже лучше, со смутным облегчением выдыхает дым старший, и говорит то, что должен был сказать ещё пятнадцать минут назад: - Ладно, чего хотели? У него получается очень даже хорошо: равнодушно, с толикой прохлады и большой начинкой "а не свалить бы вам подальше?". Даже Тэхен проникается - отлипает от него, становясь у ещё больше нахмурившегося Чонгука. Чимин то ли от того, что ноги затекли от такого положения, то ли от оглушивших его слов, садится нормально и открывает рот, но то, что он хотел сказать, так и остаётся у него внутри. Даже обидно как-то, думает на это Сокджин и протягивает сигарету Юнги, замечая фильтр, полетевший в окно. Тот как-то медленно сканирует взглядом пальцы брата, а потом вдруг смотрит прямо в глаза. Джин на это непонимающе хлопает ресницами, но отводит взгляд после, ощущая потребность передернуть плечами. - Как чего, тебя вернуть, - ответствует Намджун, как старший этой обособленной группы. На это Сокджин весело фыркает и садится удобнее, опираясь локтем о колено (ох, полочки ниже так удобно расположены) и вкладывая подбородок в ладонь. - Зачем? - Как зачем, - недоуменно хмурится Чонгук, выпрямляя спину. - Ты наш брат, значит, должен быть рядом с нами. - Так я ж вас заебал, зачем вам такой брат? - разорвавшаяся бомба по сравнению с этой фразой - просто детский лепет. Все вдруг, даже Юнги, пристыженно склоняют голову, принимая вид подбитых щеночков. Уж что-что, а щеночки для Джина всегда были священны, поэтому, ущипнув себя за переносицу, старший устало вздыхает: - Ладно, я вас давно простил. Но продолжим. Чонгук, тебе сколько лет? Не думай, я скажу сколько - двадцать. Намджуну и Юнги - двадцать два, Чимину, Тэхену и Хосоку - двадцать один. А мне тридцать два, я уже старый. Так скажи мне: на кой черт мне возвращаться, если все здесь уже взрослые люди и должны - не могут даже, должны! - жить самостоятельно, и мне в ней нет места? Сокджин внимательно наблюдает за замешательством, возникшим в глазах каждого, и в тишине докуривает. А затем, выкинув бычок в мусорное ведро, хлопает ладонями по ногам и с преувеличенной веселостью протягивает гласные. - Ладно, раз мы все решили, то прошу на выход. Ко мне, - мимолетный взгляд на часы, - через двадцать минут придёт человек и желательно, чтобы к тому моменту вас уже не было. Возмущение буквально заполняет помещение. Даже Юнги с презрением вдруг полосует ему лицо взглядом. - Девушка? - интересуется Тэ. - Парень, - роняет Джин, и тут же продолжает. - И да, я - гей. И люблю быть снизу. Ещё вопросы? Последнее сказано Хосоку, но тот, так и не задав каверзные вопросы, всего лишь поправляет челку. И вновь тишина. Они не удивлены тем, что старший брат - голубенький? Хотя, учитывая его безмерную любовь к милым вещам и проскальзывавшее в речи жеманство, думается, подозревали. - Значит, нет вопросов. Вам пора. - Какого хрена ты нас выгоняешь? - все-таки взрывается Хосок, вскакивая и больно ударяясь о стол животом. - Вообще-то мы - твоя родня... - ... и поэтому вы сейчас здесь, пытаетесь старшую "мамочку" вернуть к очагу? - поднимает брови Сокджин, не понимая причины столь пафосной речи. - Парни, вы понимаете, что это бред? Причём крайне отборный. Говорю ещё раз. Я. Вам. Не. Нужен. - Вот именно, что нужен, - вдруг очень тихо, но твёрдо, перебивает Юнги, затягиваясь с особым смаком. - Ты придумал сам себе отговорку, что маленький, забитый приемыш нахрен не сдался семье с шестью собственными детьми. Родители, - брат делает паузу и тяжело вздыхает, - так и считали. Но мы - не они. И какую бы херь мы не несли, это не изменит того факта, что ты - наш брат. Джин шокированно распахивает глаза и с искренним изумлением вглядывается в дистрофичную фигуру Юнги. Даже не верится, что именно он сейчас взял слово. Да что там - даже его братья зависли в удивлении. Сокджину хочется вернуться. К тому, с чего все началось, и вновь окунуться в эту атмосферу тотальной заботы над шестью детьми. Чёрт возьми, если так подумать, то Джин не представляет, как прожил эти годы без этой "подпитки" и желания любить до одури хоть кого-то. Возможно, то, что он стал одним из лучших флористов в городе, и спасло его от голодной смерти, во всех смыслах слова. Джин хочет вернуться. Но не уверен, выдержат ли они все снова. - Вы не понимаете, - максимально расслабленно качает головой Сокджин, наступая на горло своим чувствам. - Вы задохнетесь рядом со мной. Потому что я вас задушу. Тэ начинает смеяться, но быстро смолкает, встречаясь взглядом с непримиримо серьезным братом. - Так уже было. Вы отстранялись от меня, не в силах терпеть мою заботу до тех пор, пока я не понял, что мне стоит уйти. Чтобы не мешать вам вырасти самостоятельно, чтобы перестать быть зависимым от... вас. И сейчас я почти счастлив в своём одиночестве. Да и вы, уверен, вздохнули свободно, когда я ушёл. - Когда-то давно мой самый близкий и единственный друг умер на моих руках из-за того, что я не позаботился о нем, - Джин безучастно смотрит на свои ладони, вспоминая всю боль и крики, что выплескивались из него ещё очень долгое время. - Наверно, поэтому мне... просто необходимо быть кем-то для кого-то. Быть частью чего-то большего, чем я сам. И боязнь потерять это чувство может становиться сильнее меня настолько, что я способен даже убить... Ради того, чтобы защитить. Парадокс, да и только. - Если я вернусь в вашу жизнь, то уничтожу, - резко подытоживает Сокджин, каждому всматриваясь в душу. - Вам это не нужно. - Если ты так заботишься о нас, то почему так легко ушёл? - внезапно выпаливает Чонгук, зло сверкая глазами. - Ты же буквально сидел на чемоданах, готовый в любую секунду свалить от собственной семьи. Думаешь, мы этого не чувствовали? - черство скалится Хосок, разводя руками. - Все это - твоё решение. Ты решил, что проще избавиться от своей же персоны, чем обсудить все с братьями. Так что не пытайся выставить себя мучеником, кретин. Джин закусывает губу, но молчит. Ведь он действительно всегда был готов к побегу. Иначе почему каждый раз откладывал карманные деньги в копилку, а в глубине шкафа постоянно лежали вещи первой необходимости, если вдруг понадобится. Еще один парадокс - Джин любил свою семью до безумия, но также всегда был готов исчезнуть. Намджун как-то странно для самого себя ухмыляется и переплетает пальцы, складывая руки на стол. - Но мы пришли сюда не только потому, что ты - наш брат. Может, и не по крови, а по духу. Ты помогал нам... кое-что сдерживать внутри себя. Каждый из нас, - Намджун внимательно обводит братьев взглядом и останавливается на Джине, - держит в себе какого-то демона. Абстрактного, эфемерного, но вполне реального для наших мозгов. Раньше мы этого не понимали, но ты либо умел их успокаивать, либо кормил до верху своей всеобъемлющей опекой и любовью. Сокджин, настроившийся на серьёзный разговор, сдувается и закатывает глаза: - Что за чушь!.. - Мы убили родителей, - раздается ломкий голос Чимина. Джин давится на вдохе. - Что? - Столкнули маму с лестницы, а отца заказали, - Юнги. Спокойствие, только спокойствие. - Я вам не верю, - опасливо тянет Сокджин с натянутой улыбкой. - Вы это не серьёзно. В ответ Тэхен вытаскивает газету из-за пояса и с видом ополоумевшего пса опять цепляется к брату, чуть не опрокидывая того носом в пол. Благо, последний успевает встать на ноги и просто опирается поясницей о гарнитур, ощущая мелкую брожь Тэ и свою собственную. Нервный смех клокочет в груди, когда взгляд с неким мазохизмом вылавливает фразы из статьи, посвященной двум трагедиям. "Несчастный случай"... "падение с лестницы"... "убийство"... "наемный убийца не найден"... Сокджин снова и снова читает газету, с отупением поглядывая на братьев, пока Тэ вдруг не спрашивает, бормоча в футболку: - Ты сдашь нас полиции? Вместо ответа Джин смотрит вниз, на словно подбитого жизнью Тэ, потом в окно, и, прочистив горло, хрипло произносит: - За... Почему? - Это из-за... - мнется Чимин, хрустя пальцами, и замолкает. Чонгук глухо выдыхает в сторону. - Они сказали, что искать тебя никогда не будут, потому что ты никогда не был частью нашей семьи. И то, что ты нам стал и отцом, и матерью, совершенно ничего не значит. Они выбрали тебя тогда потому, что ты был самым красивым в детдоме. - И что они рады тому, что облезлая дворовая шавка сбежала, поджав хвост, - в глазах Юнги прямо бесконечный пофигизм. И тут происходит то, о чем говорили братья. Джин видит это. Видит тьму, на миг всколыхнувшуюся в глазах каждого настолько, что стало заметно на долю секунды даже в Юнги за его холодом. Ненужные собственным родителям, они слишком нуждались в любви именно отца и матери, а в замен получили гипертрофированную заботу Сокджина. А затем лишились и её. - Нет, я никому не скажу, - неожиданно для самого себя говорит Джин и понимает, что сказал правду. Потому что совершенно ничего к приемным родителям не чувствовал, как они того и хотели. Все-таки у него тоже за душой смерть; когда-нибудь он им расскажет продолжение истории о друге, которого своим детдомовским безразличием и отчужденностью довел до самоубийства на его же глазах. Возможно, когда-нибудь... Он сокрушенно оглядывается по сторонам. Вокруг него - семья, сбитая общей болезнью и сумасшествием. И Джин - почти счастливый в собственных гранях запертого безумия. Они смотрят на него, как на какое-то божество, и это почти убивает. Он не бог, и даже как человек ненормален. А все они вместе, в принципе, какие-то неправильные. Так что скажешь? Давай, Ким Сокджин, выбирай. Сгореть в абсолютном отталкивающим всех одиночестве и позволить братьям сойти с ума. Или дать вашей агонии выход и сожрать друг друга с потрохами. Пожалуй, выбор очевиден. Сокджин широко улыбается и обнимает Тэхена до хруста костей и сдавленного писка. Даже слишком.