Охотничья лихорадка

Патриция поставила поднос на тумбочку, и стук пластика на мгновения задержал их разговор. Кэйси так и не приподнялась, чтобы посмотреть, что ей принесли. Она вдохнула: сквозь сухой воздух просочился аромат фруктов, тонко нарезанных в салат. Голода не появилось. Наоборот — отвращение вязло во рту, когда Кэйси представила, что придется есть. Даже если не при Патриции, потом придется. Еда обветрится и с трудом станет проваливаться в пустой желудок, вызывая спазмы. Патриция не догадалась поставить на поднос стакан воды или не собиралась вовсе, желая ей обезвоживания. Кэйси поджала колени выше к подбородку. Но разве возможно было всё равно избежать её ласковых глаз и теплой руки на бедре, шершавой от постоянного мытья тарелок? Взгляд Патриции зацепился за второй ящик в тумбочке. Она раскрыла его, будто не отвлекаясь, и положила к себе на юбку тюбик. После ритуала с кремом лицо Патриции вновь было обращено к ней. Кэйси постаралась не разжимать ног, не менять их тяжелого положения. Двойственное ощущение накрыло её гулом, пока они впервые открыто смотрели друг на друга. Перед ней была Патриция. Только она. Но не расщепленное тело, общее, которое им всем приходилось делить, ещё хранило тепло под одеждой — её тепло. Об этом было странно думать, не видя Денниса. Искать, запинаясь в искаженных чертах, его постыдное пятно. Те пальцы, промчавшиеся по каждому позвонку, они ведь были, их мерзлые отпечатки, заставляющие вздрагивать и при воспоминании. Кэйси отцепила кусок одеяла и накрыла им заклейменное бедро. Патриция складывала руки в замок, исчезая с нервов её тела. — Тебе надо поесть. Простыня часто вздувалась над грудью. Кэйси кулаками забивала пустоты, прижимая мятую ткань крепче, заставляя себя успокоиться. — Спасибо. Я не хочу. Голос глухо вышел, как из-под кровати пошел когтями монстра. Кэйси давно не пила, много молчала — целый танец, в подаренную ей жизнь. — Дорогая, — сочувствующе кивнула Патриция, — но надо. Тебе важно сейчас восстановить силы. Было нечто мерзкое в её интонации, тайное. То, о чем положено знать двоим, знал третий. Патриция светилась мрачной уверенностью. По лицу блуждала улыбка. Губы больше не пытались изобразить очаровательный полукруг. А щеки подрагивали, румянец самодовольства был на них, бледно-розовый, болезненный. — Ты не должна бояться. По крайней мере, не меня. Может, сначала хочешь в ванную? Кэйси не до конца её поняла, выхватив лишь последний вопрос. На него было ответить просто. Она поднялась с кровати при помощи Патриции, перехватившей её за локоть с излишней осторожностью. Когда они встали, другой рукой Кэйси продолжала прикрываться одеялом. Патриция неудовлетворенно оценивала её позу и вид, заглядывала за спину. Лопатки выпятились. Созвездие из четырех родинок скакало на правой. Это было уже когда-то. Давно. Она сваливается с носилок. Простыня завязана сзади узлом и прикрывает всё, что потребовалось бы, но Кэйси всё равно придерживает её край на груди. Отсветы скорой по улицам. Деннис — с той же болью бутылочного осколка врезается в неё. Издали. Ей хочется отпрянуть от Патриции, от себя, расслоиться из-за памяти на пепел. Но ей никуда не деться. Стоять вот так и слушать щебет Патриции. Она достает чужую кофту и протягивает ей. Кэйси ныряет в чужое тело, оказываясь в розовом джемпере. Он пахнет жасмином. Кому он принадлежал? Мэри? Джейд? Последняя смутно видится с компьютерного экрана, лично её сахарный диабет и уколы, хмурость на лбу. Джейд. Наверное, это её. Кэйси пошла за Патрицией, переступив через простынь, упавшую на пол. Плечи Патриции оставались недвижимы при ходьбе, железны. Они перешли в светлый коридор. Кэйси безнадежно вглядывалась в её юбку, почти не угадавая очертания бедер: и они вряд ли покачивались в такт неназойливому цоканью каблуков. Походка всегда менялась, когда тело занимала другая личность. Деннис, он — прорывающийся мускул на коже, лопнувшая вена. В нем есть уверенность и напряжение, но на ощупь он мягкий, уязвимый. В Патриции была женственность, умение подать себя, и не было ничего общего с кокетливой плавностью движений. Она была женщиной. В слове самом была жесткость, если его произнести. Мэри порхала. Её молодость стирала неловкость органичностью. Даже если бы она забралась с обеими ногами на стул, и левая босая ступня, слетела бы на пол со шлепком, а колено правой так и тыкалось бы в грудь, она с чуть сгорбившейся спиной никогда не показалась бы тяжелым монументом. Легкость — это подбородок на коленной чашечке, как на подставке, и вздернутый нос. Частицы пыли в свете вокруг неё. Хэдвиг был по-детски неуклюжим, если глядеть на него в упор. Под спортивной курткой будто была округлость ребяческого живота. Колени упруго подгибались, ещё не зная всех будущих шрамов. Но стоило отвести взгляд — он становился проворным. Бежал и прыгал в кроссовках, подошва вместо пружин. Бился со всего размаху, как бьются только дети, оставляя синяки, и так же сильно, истерически обнимал. Какой была бы рука Джейд, зацепившаяся за дверь ванной? Патриция тоже взялась за дверной косяк. Кэйси видела побелевшие от усилия пальцы. — Проходи, — она исправилась с улыбкой, гостеприимно сделав шаг назад. Кэйси сразу поняла, что в ванной нет шпингалета. Патриция осталась позади. Она оглядела стены — насколько они тонкие? В стоке ещё недовольно бурчала вода, не просочившаяся по трубам. Жар ударил Кэйси в голову, давая насладиться деталью. Ей надо кинуть туда что-нибудь, например, записку. Конечно, кто-то из личностей примется сам устранять засор. Но если успеть позвать сантехника? Открыть ему дверь? Босой ногой Кэйси стукнулась об окропленный бортик ванной. Вода гулко застучала, вытесняя другие звуки. Отраженный шум прокатился и в мыслях, расслабленно-горячих, как брызг из душа. Шторки не было, и Кэйси нервно оглядывалась на дверь, ожидая, что сейчас дернется хрусталь её надежды. И треснет, и разобьется. Вот она — обнаженная, размокшая, без принуждения. Какой бы подлой была услужливая ловушка, если бы это была она. Дверь не дергалась. Кэйси гипнотизировала её сквозь липкие нити волос. Сколько ещё таких часов, длинных сеансов придется провести наедине с одиночеством и дверью? Как это было похоже на закуток в их подвальной комнате, углубление в мир идеальной чистоты, пропитанный едкой химией. Но плитка не выжигала сетчатку своей белизной. По ней прыгали цветы, доставшиеся от прошлого владельца дома. Кэйси рассматривала их набухшие лепестки, пальцами жалась. Она смела думать, что всё будет не так, как прежде. Такие ничтожные зацепки подпитывали её убеждение. По цветочным плитам тянулись мокрые следы. Скоро вся ванная наполнится жизнью. В ней будет витать запах мыла и шампуня, и тело — сырое и теплое, так скоро не вышвырнет вентиляция. Оно осядет напоминанием. Она не выключила воду и оглянулась снова. Иногда ей казалось, что дверь дергалась и уходила вглубь. Самые настоящие морские глубины — дно светлеет, являет собой зеленый волосок водоросли, щекотавший ногу при плавании, и закрывается черной волной. Кэйси не почувствовала успокоения, которое находили другие при мысли, что их тело не побеспокоило неведомое существо. Она знала зло, блуждающее за дверью, оно не было неведомым для неё. Легче не становилось. Она пробыла в ванной недолго, вылезая из не успевшего как следует раздуться облака пара. Оно продолжало расти — горячая вода плескалась. Кэйси ударила несколько раз ладонью о стенку. За пределами ванной покажется, что её тело скользит и меняет положение, стремясь к водной неге. Но Кэйси уже не была там, а вода топила ванну и воображаемую её, заглушая стук ног о кафель. Ноги обжигались, шлепая по не прогретому полу. Она схватила приготовленное полотенце и обмоталась им. С волос капало. Тело лизнул влажный холод, капли быстро остывали на ней. Патриция не могла находиться за дверью постоянно. Она точно заглядывала к ней в ванную, а потом возвращалась на кухню или в спальню. Вряд ли Кэйси стоит бежать. Дверь открылась, выпустив гром воды, и закрылась, поглотив его обратно моментально. В коридоре никого не было. Кэйси осмотрелась. Вода за спиной стучала. Она оставила закрытый шампунь так, что в какой-то момент он должен был упасть. Поток воздуха, залетевшего через дверь, помог. Шампунь стукнулся об воду, напоминая о чужом присутствии. Ступни Кэйси портили ковер, запечатляя точные следы. Её улики, мягкие и неспешные, тянулись от ванной к спальни. Где-то недалеко синела дверь. Может быть, она за поворотом? Там будет достаточно выбить её и плечом, чтобы оказаться на улице. Она прерывисто вздохнула. Только сейчас, на полпути, на Кэйси набросился страх. Он начал раздирать её. Патриция вышла из кухни, когда Кэйси стояла у двери в спальню. За ними шумела вода. Лицо Патриции не выражало ничего больше, кроме равнодушия. Кэйси взялась за ручку двери, давила ладонью, поглядывая на внешний замок. Её губы побледнели. Она делала вид, что у неё подкашиваются колени. Дверь скрипнула под натиском. Кэйси повернула голову в противоположную сторону. — Я не выключила воду. Нервно, изображая забывчивость, Кэйси зажмурилась. Она выглядела только что вспомнившей. — Я сейчас... — Ничего. Патриция сжала ладони, сложенные в замок, и расслабила их. Её лицо так и не дрогнуло новой эмоцией. Плохой знак. Она прошла, взглядом провожая Кэйси в спальню. Приказа не было, но он оказался и не нужен. Кэйси, заплетаясь в ногах, раскрыла дверь. Холод был везде, куда ни сунься. Лечь в заправленную кровать она не решилась и стояла, прислушиваясь к звукам. Каблуки Патриции отбились по кафелю. Наверняка она придирчиво осмотрела оставленные следы и поморщилась от запаха. Ещё — выкрутила кран, поправила змеиное тело душа. Вода замолчала. Кэйси выпрямила спину. Хлопнула дверь ванной после того, как Патриция вытерла руки о полотенце. Неразличимо за ней закрылась и дверь в спальню. Этого Кэйси не услышала, лишь ощутила. Озябшие лопатки трогал свет из коридора и воровато скрылся. В спальне не была включена лампа. Прибравшись здесь, Патриция щелкнула выключателем и ушла. Им довелось вернуться в полную темноту. — Садись, Кэйси. Кэйси ощупью и образом при свете подобралась к краю и присела. Патриция сменила постельное белье. Под нею хрустела чистая простынь. После Кэйси останутся пятна, от красной, мурашками идущей кожи, охлаждающегося тела. Она неуютно заерзала на месте, жалея, что ей не дали стоять. Свет вспыхнул снова, уже в спальне, и им обеим пришлось прищуриться в озарившейся саванне. Патриция хищно не отводила взгляда. Кэйси принимала её образ за мираж, блистающий на конце горизонта. Патриция взялась за спинку плетеного стула и толкнула его ближе к Кэйси одним движением. — Сюда. Кэйси встала и опустилась в него, ругая себя за невнимательность. Как она могла не увидеть? Со спинки стула Патриция взяла одежду, прежде чем Кэйси откинулась назад. Разглаживая одеяло, она всё так же аккуратно положила на него стопку. Было в их с Деннисом опрятности нечто тошнотворное. Если наблюдать за каждым их действием, нервный тик точно дернет веко. Почему именно в этом они были так похожи? Как мать и отец. Как брат с сестрой. — Наденешь это. Патриция подошла и накрыла лоб Кэйси ладонью. Теперь её пальцы пахли и ощущались кремом. Она неудовлетворенно качнула головой. Рука Патриции, мягко пройдясь по лицу Кэйси, соскользнула. — Дорогая, у тебя температура. Кэйси подавила взолнованный всхлип. Ожогом на коже запомнилась её рука — исчезнувшая, прижатая к груди. — Да. Кажется. Подбородок затрясся как от холода. Кэйси смотрела на пол и чувствовала, что Патриция не отводит взгляда. Она издала что-то вроде сочувственного звука, и её рука вернулась уже к щеке Кэйси. Пальцами захватив прядь, она заботливо убрала ту за ухо. Ладонь переместилась на волосы, послышался шелест и скрип стула. Тяжелая и ласковая ладонь Патриции стала поглаживать её по голове. Кэйси не переменила положения. Самый край бедра Патриция устроила на подлокотнике, становясь к Кэйси ближе. — Но теперь всё хорошо, не так ли? Не стоит переживать. Кэйси закрыла глаза. Правда ли, что когда не видишь, обостряется всё остальное? Нюх. Тактильные ощущения. Плечо Патриции ткнулось в шею Кэйси. Трикотаж её водолазки ерзал прямо по артерии. — Я понимаю, ты расстроена из-за поведения Денниса, но сегодня у него был повод так поступить. Мужчины жестоки, нам стоит признать это. Только мы можем научить их нежности. Елейный голос касался слуха. Слова Патриции превращались в шепот, который надо было улавливать, жмурясь. — В конце концов, у тебя есть я. Патриция сжала её затылок. — Ты всегда можешь обратиться ко мне. Пальцы, только что вдавливающие все её мысли обратно в поток сознания, расслабились. Патриция снова стала ласкова, а её движения — утешающими. — Он не желает зла. Более того, он хочет помочь. Твой дядя — подлый человек, Кэйси, мы знаем. Кэйси распахнула глаза. Она не хотела реагировать, но впервые произнесенные вслух слова, обозначенная кем-то вина дали импульс телу. Если кто-то ещё говорил об этом — значит, отвратительная жизнь реальна. Значит, дядя Джон — на самом деле насильник. Давало ли это преимущество такому же похитителю? Кэйси не чувствовала, что была спасена. Она метнула голову к Патриции, отчего та дернулась назад. — Вы хотите убить меня, — сказала Кэйси спокойно. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — Патриция остановила любое движение глаз. Зрачки не дрожали. Не стало мутной воды, кружащей по радужке. Были одни чистые, забрезжившие светом волны. Их искренняя убедительность и вместе с тем — глухое дно. Глаза смерти похожи на океан. — Не притворяйтесь, мисс Патриция. Нельзя подчиняться желанию отвести взгляд. Можно позволить морщинам дернуться на перегородке носа, но ни в коем случае не делать вид, что какое-то телесное ощущение мешает, щекочет по нервам и подступает выше, заставляя падать взгляд. Телесного существовать не должно. Когда люди смотрят друг на друга, им необязательно касаться. Взгляд сам по себе как хватка. Патриция отстранила руку. От кончиков пальцев до нагретого плеча она исчезала с Кэйси. Она лишь продолжала держать взгляд, а Кэйси уже знала — капкан сжимается не на ней самой. — Какая уверенность, — она криво улыбнулась. — Мы защищаем тебя. И очень скоро ты узнаешь, что я права. Ты будешь нам благодарна. Одевайся. Последнее Патриция кинула, повернувшись к Кэйси спиной. Как каждая внимательная хозяйка, она всегда могла найти себе дело. Даже если это дело было стряхиванием пылинок с вещей. Кэйси наблюдала, не оглянется ли она, пока одевалась. Ничего подобного — ни намека. Страх растворялся каплями воды. Ее переодевание было будничным. Словно она не тело подставляла маньяку — а находилась рядом с горячо любимой тётей, с которой ей довелось разделить женские секреты быстрее, чем с мамой. Ещё минуту раньше она думала о плане. Пятнадцать минут назад — о побеге. И вдруг смертельная усталость стала так ясна: Кэйси, одетая в чужую кофту и юбку, хотела упасть на кровать и не видеть Патрицию. Не знать ноющих плеч, будто её касались. Она могла бы спрятать лицо в ладони, в черноте спрятаться от стыдливых образов, но это — слабость. Сейчас просто не верилось, что всё происходило с ней. Не с какой-то абстрактной Кэйси Кук, а с её телом — холодом обоженные груди, судорогой свернувшийся живот. Тело — тяжелый мешок, который приходилось тащить за собой. Если бы не оно, чувствовала бы она такую же тоску? Гепард мчится через саванну. Длинные, гнущиеся лапы рвутся через жухлую траву. А на лапе — кровавый нарыв. Гепард запинается, вспоминая о боли. Но скоро можно будет горячим шершавым языком успокаивать рану, и если припасть шерсткой к стволу тонкого дерева, то никто не заметит. Патриция подходит и привлекат её к себе — Кэйси пробежать бы, лаская мысль о защите, но она остается поймана. Её тело — беспомощно. И оно чувствует всё. Взгляд — хватка. А объятие может вполне походить на удар. Ласковый удар. Такое бывает? Патриция ещё раз удостоверилась, есть ли у неё температура. — Лгунья. В её обвинении нашлось что-то радостное. — Знаешь, тебе пора отдохнуть. Бери свою тарелку с едой. Кэйси, выпутавшись из тяжелых рук Патриции, взяла тарелку. Патриция пропустила её вперед. Только руки не заставила сложить в молитвенном жесте. Они прошли по коридору, и дверь в другую комнату открылась. Кэйси подтолкнули прямиком во тьму и, так и оставшись с тарелкой в руках, она застыла на месте. Здесь не было даже света. Кэйси стояла и думала — Патриция проткнула её ножом, пока обнимала, и она умерла. А после смерти — ни рая, ни ада, одна черная коробка. В руке — тарелка, на ней заветренные фрукты, которых не съесть. Голод неназойливо скребется, сильнее болит голова. Она опустилась на колени вместе с тарелкой, поставила её и стала искать руками по полу. Среди пустоты комнаты она наткнулась на что-то мягкое, ощупала и поняла — матрас. Рядом тяжело звякнуло ведро. Кровавый нарыв — было ли что важнее? С долгожданным спокойствием она лелеяла свой. Она была в укрытии, сжатая стенами дома. Пока что.