anadel – in the water
Ему послышалось, но, наверное, то был хруст. Далеко за полночь, пробираясь сквозь не_мертвые леса и сжимая до белых пятен старый окровавленный тесак, Чимин знал, чего ожидать за деревом. Наступил прямо в чужие мозги. Черепная коробка давно была пришиблена раннее, кое-кем другим. (действительно верил, что это мог быть только - «я вижу, как ты смотришь на меня» «а как я смотрю?» «вот так?» - только он.) Смрад мешал дышать, забивал альвеолы и выедал легкие. Голубая кожаная куртка отдаленно напоминала ему мятный цвет волос. Огляделся - вокруг густой ночной туман и размазанные по земле мозги. Чимин пинает носком тяжелого ботинка то, что некогда называлось целой головой и брезгливо наклоняется к телу. Нос отвратительно щиплет поганый запах тухлятины, пальцы пачкаются грязной кровью на оборванной одежде и проходятся по карманам. Нашарил какие-то ключи, пуговицу и бумажку. На ней цветными карандашами и детской рукописью каракули - мама, держащая за руку ребенка. Чимин надеется, что если маленький художник где-то жив, то никогда не узнает, во что превратилась его дорогая мамочка и как он сам размазал её мозги по грязной земле. Какое сегодня число? А какой день недели? Вечные понедельники? Какой год? Где он сам и для чего старается выжить? На плечо чужая рука опускается, сдавливает ткань потрепанной пыльной голубой куртки. Чимин может сказать, не оборачиваясь, сколько на его шее шрамов и кровоточит ли нос от очередного скачка давления. - Я не должен был искать тебя, - вымученно и хрипло, - понимаешь, не должен был? - Но, однако, пришел и нашел. - А если бы спутал тебя с зомбаком, то что тогда? Чимину нравятся его руки, изувеченные и с перешитым обычными нитками большим пальцем (он сам сшивал края разрубленной раны - обычной швейной иглой, пока тот корчился от невыносимой боли с тряпкой в зубах; в экстренных ситуациях все средства хороши). Юнги этими пальцами трогает губы напротив, бегает по лицу, проверяет - не пострадало ли его маленькое личико, которое обещал защищать? - Убей меня, - холодным кончиком носа морозит чужую шею, будоражит сонную артерию. - Юнги, пожалуйста. - А кто потом убьет меня? - и обнимает так, будто взаправду боится, что некому будет, если не он. Разукрашенные в металлический небеса смутно напоминают их первые военные жетоны и бывших товарищей. - Я не могу убить тебя. (« я обещал ему, что ты будешь жить».) И не слышно ни птиц, ни зверей. Только стук еще живого сердца и, едва ли ощутимо, чтобы оно забилось быстрее и волнительно, как в пятнадцать добрых лет, - дыхание Чимина на своих обветренных губах. Окольцованные руки вокруг узкой талии напоминают Юнги собственный тупик; револьвер, снятый с предохранителя, с последними двумя патронами - цветы и солнце.[Год назад в убежище, за столом он обещал еще_ живому Хосоку оберегать Чимина].
Сегодня мерз обещанный им теплый август.( - замёрз? - нет, вот так тепло. )