못 (mot) – 03.카페인
она лежит на постели и ненавидит этот мир. не так, как другие: селёдочный торт на самом деле на вкус ужасен, но я смог обмануть рецепторы. ненавидит по-настоящему, искренне. до скрежета, до нервных подёргиваний, до срывов и до попытки достать винт. хозяин прознает — накажет. искренне, яростно, фундаментально — ненавидит этот мир. он полон грязных нелепых смертей, от которых неприятно во рту и шанс развести кандиду. она бессильна что-либо изменить, стоя на мосту единственного безопасного для неё города, обнесённого высокой стеной и собранным из старых обшивок самолетов. курит и ненавидит, курит злобно, и пальцы дёргаются, саму потряхивает. ей снова досталось, синяк на плече и жутко хочется плакать, но она смаргивает непрошеные слёзы и тихо матерится, чтобы не заработать второй. на двухэтажной постройке, сооруженной из листового железа и обрезков стального профиля, салун мориарти — её что-то вроде дома. но дом — это там, куда тянет. тянет куда-то явно не сюда, а куда-то явно подальше и неизвестно где. сейчас только ненависть в пачке из-под сигарет и фронтальные слёзы — её уроборос. она мир очень ненавидит и бессильна что-либо изменить, всё больше заляпываясь его грязью. салун мориарти, в котором она работает — естественная архитектурная доминанта городка на самой верхней точке кратера мегатонны. она его ненавидит. дополнительно подчёркивается яркой неоновой вывеской — «moriarty's saloon». десять минут назад, до того как швырнуть в стену бутылку дешевого виски, клиент достал нож и захотел «поиграть». вряд ли бы он стал убивать девочку мориарти, но имел права развлекаться. ей это не понравилось, она сумела ударить, разбить его неприятное лицо и убежать. униженная, в полу порванной одежде, от которой уже одни тряпки. дырок в колготках в сетку стало на штук так четыре больше, короткую юбку прилично помяли, от бледно-синего грязного пиджака — две пуговицы, одна из которых висела на жалкой ниточке. лицо заплаканное, растёкшаяся старая тушь, некрасивые разводы вперемешку с мелкой пылью на лице и подпорченные длинные волосы. в такие моменты хотелось побыть чьей-нибудь маленькой девочкой, чтобы защитили. хоть раз в жизни не затащили, а защитили. колин мориарти — всего лишь алчный делец. потеря ста двадцати крышек — крах. он забавно улыбается, пока она с истерикой рассказывает о том, как «этот мистер берк» достал нож и собирался оставить ей на память что-то «крайне приятное». гуль-бармен смотрит с жалостью и болью в глазах. они неплохо ладят, ей он больше всех нравится, несмотря на жуткий видок, и он тоже жалкая игрушка в руках мориарти. он их обоих выкупил у работорговцев. — деньги получила? — только спрашивает хозяин, пока её душат слёзы, а голос по мере монолога дрожит. не получила, конечно. когда бы она успела? она молчит, когда вспоминает и делает вид, что пытается нашарить в карманах юбки не полученные крышечки. — экси, — повторяет мориарти. гуль-бармен и глаза-тоска. он отворачивается. хорошие парни не смотрят, как бьют других, когда бессильны идти против. колин мориарти просто жестокая мразь. все это неправильно.х
если хочешь, чтобы кормили, спи с теми, на кого укажут. если хочешь кров, спи с теми, на кого укажут. если хочешь жить...спи с теми, на кого укажут. должно быть так, чтобы после десяти за окном зашелестел мелкий дождик — очень лёгкий, мирный, под звуки бегущей с крыши воды. а слышишь только звуки собственного дождя, внутренние ураганы, от которых никак не дождёшься, когда же, наконец, остановится неуёмное сердце. ей бы просто того, кто будет всегда защищать. именно за этим она покидала стены города детей, когда ей исполнилось шестнадцать. а там не оказалось ни одного, кто смог бы отстоять её при атаке работорговцев. а потом появился мориарти. первое ласковое слово — змеиный яд. и чёртов приговор. ну куда же сильнее ненавидеть этот мир? за отсутствие рыцаря, родителей, которых никогда не знал, за мир, в котором ничего, только где-то затерявшиеся опаленные войной довоенные книги, где он такой, каким и должен был быть всегда. слёз больше не осталось. она потрясла пачку — сигарет тоже. вытерла рукавом пиджака разводы под глазами, немного побродила по кратеру, вглядываясь в небесную иктеричность. почти как склеры энди сталл, который варит ей самогон. один только привычный голос: — экси. чтобы развернуться и побежать на зов. черные тяжелые ботинки бьются о железо под ногами, когда-то так же в первый раз — гул сердца. — посетитель с пустошей, обслужи. он немного думает и только потом крепко и грубо сжимает её раненое плечо. — в этот раз без глупостей, поняла? экси кивает, набираясь смелости и молясь, чтобы этот не оказался любителем садизма. ей только на второй этаж подняться, но она нерешительно замирает перед лестницей. ночь темная, а ночью всегда страшнее всего. будто тебя насилуют, будто все это не добровольно и ей не заплатят. оживают все ночные кошмары, герой детства не появляется, а явь оказывается всего-навсего грязным покрывалом, который потрогай — и на руках останутся следы чужого гноя. главный зал заведения с барной стойкой и несколькими отгороженными секциями для столиков — гуль-бармен с дешевыми алкогольными напитками бьёт по радиоприёмнику. в эфире «новости галактики». им обоим эта станция больше всех нравится, у анклава всё дурацкие политические демагогии и речь президента эдема, которого никто никогда не видел даже на изображениях. гуль-бармен ей машет, стараясь улыбнуться своей кривоватой и жуткой мясной улыбкой. он, в конце концов, и есть всего лишь гниющая плоть, но ещё разумная и очень-очень с ней любезная. им не так времени даётся на беседы, она работает постоянно, он тоже. а мориарти за ними в оба глаза, за любую крышку упущенную — кара. хозяин выходит из своего кабинета за баром и смотрит на экси пронзительно, взглядом стреляя: «ты ещё здесь?». она убегает наверх по ступенькам, стуча тяжелыми ботинками, боясь, как бы он не решил оставить ещё несколько синяков на её и без того истерзанном теле. войти без стука и нерешительно, но ни за что не выдать. притворяться, что у неё стаж в 20 лет в этом ремесле и ей ни капельки не страшно смотреть в глаза, когда чужое мужское тело — грязное и липкое — прислоняется к ней. такой же грязной, но менее липкой. тот, кто сидел на кровати, не ожидал никого увидеть, но когда она закрыла дверь и щелкнула, то странник обернулся. моложе, чем большая часть тех, что сюда совались. и разглядывает с любопытством археолога, с улыбающимися только глазами, а волосы — убитые светлой краской и временем — беспорядочно уложены. — ты кто? — только спрашивает он, чем застаёт её врасплох. она может побежать вниз к мориарти и рассказать, что он вообще, видимо, не в курсе, за что платит, но вместо этого набирается смелости ответить: — экси. — красиво. — имя? — и ты тоже. есть что-то необъяснимое в осознании своей красоты и в том, что это не даёт никакого повода не робеть перед искренне брошенными словами похвалы. а ведь правда бросил — даже не придал им значения, просто посмотрел и сказал, как есть. легко и просто, будто это то, что очевидно для каждого, кто смотрит на неё. — а ты... — начало было она, чтобы разузнать про комнату. — а я эрэм. и уже и глазами, и ртом. на щеках обрисовываются контуры ямочек — слева шире, справа глубже. ей хочется только засмеяться и сказать: «ты похож на лягушонка». но она не уверенна, знает ли он том, как они выглядели? вдруг он те книги не читал, которые она воровала у мориарти. — слушай, ты платишь за комнату, — снова начинает она, приближаясь к нему уверенно. — не имеет значения, будешь ты в ней спать или нет, мне всё равно заплатишь. иначе, с неё сдерут шкуру. — как зовут на самом деле? — улыбается этот эрэм, слева шире, справа глубже. он бы ещё сел и почистил ей мандарины, протянул бы, свою дольку дожевывая, будто она не... — сочжон, — но так, чтобы мориарти не услышал. вряд ли бы он сумел, даже если бы захотел, сидя за своим терминалом у себя в кабинете на первом этаже. — сочжон, — медленно и так же тихо повторяет лягушонок с ямочками, пробуя имя на вкус, и перебирая руками её пальцы в своих. пользуясь ступором. но по сути, на это он имеет полное право. он же заплатил. — а меня намджун на самом деле, сочжон, но прозвища нам идут, согласись? — и трогательно греет пальцы, несильно сжимая ладонь. мягко-мягко. ей бы возразить, прозвище ей дал мориарти, чтобы стереть мысль о том, что она вообще что-то из себя представляла до того, как он вызволил её. (чтобы запереть у себя) но ей недолго до первой встряски, а чаша внутри медленно накапливается. по крупицам собирать бы остатки силы воли. — за сколько он купил тебя? — спрашивает намджун и не насмехается. она бы назвала это «падением вавилонской башни». потому что рассказывает всё. и про литтл-лэмплайт, из которого выпускаются все те, кто достиг шестнадцати, и про большой город, в котором их якобы ждала крутая взрослая жизнь, и про парадиз-фоллз, в котором она провела год, когда её украли работорговцы, и про мориарти, который выкупил её у них, и про скопившуюся желчь, рвота которой, никогда не приносит облегчения. а плакать всё ещё неприятно, глаза щиплет так сильно, но ещё неприятней эту соль держать прижатой к открытым внутренним ранам. намджун слушает всё внимательно и вглядывается в стены, словно фильтруя этот солёный океан эмоций. в его глазах что-то рядом с сожалением, но не совсем и оно. может, ему противно? одна из многочисленных куплённых и отданных в разряд «девочек для утех», что ему до их страданий, у него своих историй, наверняка, скорый поезд. рука намджуна гладит выпирающий шейный позвонок, и она наскоро снимает пиджак. но всего лишь, чтобы показать огромный уродливый матовый синяк на плече. — вот это я получу, если ты не заплатишь. и он тянется отдать ей крышки со стола, но она перехватывает руку. — меня сделали куртизанкой, но не воровкой. намджун мотает головой: — я их отдаю по доброй воле. сочжон убирает его щедрые руки, заставляя разжать ладонь и позволить крышкам высыпаться на стол. — если просто не хочешь меня, то так и скажи. но намджун молчит и долго-долго смотрит на то, как капают из её глаз слёзы. «не хочу» — унизить униженную. «хочу» — убить убитую. от остроты болит язык. контраст слов, выедающиеся белизной буквы, и предложения, которые не имеют никакого значения. — волосы подпалили? сочжон сопит, совсем тихо выдыхает: — подпалил один клиент зажигалкой. намджун встаёт и достаёт откуда-то из сумки перочинный ножик. — не хочешь подстричься? сочжон только мотает головой. — у меня подруга тут парикмахер. мне нельзя, колину не понравится. — никогда не думала о том, чтобы делать, как захочется? — конечно, думала. — тогда начни хотя бы с волос. — он меня убьёт. — не убьёт, ты ведь его доход. ей не нравится то, как легко ему даются эти слова; его серьезный взгляд одновременно и пугает, и завораживает. бесстрашие носит его лицо. и когда он хватает её за волосы, и когда она уже было открыла рот, чтобы вскрикнуть, он не похож на того, кто боится последствий. один раз срезать. и она не чувствует ничего, что струилось бы по плечам. трогает руками, проходится по плечам, по голой шее, чуть выше мочки уха — первое ощущение своих волос. намджун убирает нож и не прячется от неё, вытирает пальцами разводы густой туши и ужасного карандаша под глазами. не морщится от того, какое лицо мокрое. — теперь ещё лучше. в ту ночь она ни разу не врет, когда сама тянется за поцелуем. не за деньги, не услуги, просто вот подумалось — сделать так, как того самой захочется. а там сила сопротивления равно нулю, сила тяготения же ничуть не уступает гравитации земли.х
экси. сочжон вспоминает эти три дня пребывания с ним с какой-то отдаленной тоской, иногда тянущей куда-то уйти, но куда именно путь неизвестен, а тоска не подсказывает. на то она и тоска — безнадёжная, только в руках качай, носись с ней, а она не компас и не панацея. намджун пропускал её черные уже короткие волосы сквозь длинные пальцы и долго наблюдал за тем, как превратил женщину для утех с вечными разводами под глазами в смущенно улыбающуюся девочку. мориарти не лез, пока ему платили, а платили ему сполна. намджун не спал с ней больше того раза, но за три дня заплатил сверх, чтобы её позволили забрать из салуна и гулять по ночной мегатонне. ей, наконец, пришло то, о чём она всю жизнь просила: героя. она зажигала ему сигареты. он взамен обнимал. герой намного выше, и словно сошедший со страниц «грогнак-варвара». лето было заложено в тепле его рук, она их держала в своих, эти руки её обнимали со спины, ложились на мягкий живот. ямочки для неё, куда поглубже тыкала указательным, где пошире — целовала, пока разрешали, а это в любое время. — если бы только войны не было в мире, — говорила она так, будто видела его до войны. — она всегда будет. не бывает, чтобы её не было. люди в душе любят убивать друг друга, и убивают, пока хватает сил. потом силы заканчиваются, они отдыхают. и снова принимаются убивать. уроборос, понимаешь? так устроено. никому нельзя верить. и это никогда не изменится, и война не меняется. — ты звучишь обреченно, — грустит она, забирая у него сигарету. — герой не так звучит. — герой, — говорит он, усмехаясь, пихая ей в руки револьвер. она в жизни своей не стреляла. выронила сигарету от страха изо рта. пихает обратно пушку в чужие руки — а если увидит колин? но намджун серьёзен. держит крепко в сочжоновских руках своё оружие. — запомни, сочжон. единственный в этом мире герой всегда была и будешь ты сама. никто не спасёт тебя, кроме тебя самой, в конце концов. портной зашил все дыры, портной все же швы и снова вскрыл. тогда же он научил её стрелять, тренируя на радтараканах. и ей показалось, что ещё немного, и она осмелеет совсем — протаранит пулями мерзкую башку мориарти. за все свои стигмы. гуль-бармен вздыхал, но подходить и спрашивать боялся, хотя и мечтал в глубине душе разок всего лишь коснуться чужой нежной кожи. своей у него не осталось давным-давно. эрэм исчез из мегатонны спустя три ночи и не оставил за собой никаких признаков пребывания. намджун для сочжон исчез с её пробуждением и первым стуком мориарти в дверь. его кривой ухмылкой и «пора за работу, твой принц сбежал». уж лучше бы активировали невзорвавшуюся атомную бомбу посреди города, и от неё не осталось бы ни тени. все когда-нибудь исчезает. уходит в ничто без единого звука. ветер заносит любые знаки, которые пытаются нарисовать на песке. и никто не в силах остановить его. когда запасы слёзных желез иссякли, она зарядила пистолет, который одолжила у пьяного джерико. ей всего-навсего нужен был герой, она всю жизнь искала только его. а он всегда был совсем рядом. возможно, мориарти ждал её и не дёргался, когда она направила дуло. возможно, он считал, что она не сможет. гуль-бармен не останавливал. щёлк. сама себе герой. и когда она собрала совсем маленькую сумку из своих оставшихся здесь вещей, покидая мегатонну, попрощавшись с другом гулем и местной парикмахершей, в городе появился ищущий выпивки в дорогу странник с огромным и тяжелым оружием в больших надёжных руках. смуглая кожа и не удрученное вечными путешествиями лицо. человек-жизнь. тогда экси и встретила вечного напарника и товарища в лице чжухона. куда-то навстречу новому. она устала бояться.