30 seconds to mars – a beautiful lie arsiesys – la fille qui pleut motorcycle – as the rush comes (instrumental)
— здесь нельзя курить. — а то чё? никакой потасовки: чжухон подрывается с места, но экси тянет его за плечо обратно. кто-то должен его опекать, оберегать от всяких происшествий. — тихо, — а потом обращается к приставшему охраннику. — учтём, правда. и только, когда охранник авианосца удаляется, она позволяет себе тихо сказать чжухону на ухо: «да пошли выйдем к носу этой развалины, там покурим».х
на верхней палубе корабля можно было снять номер в «гостинице уизерли» за 120 крышек. большинство, конечно, предпочли общую комнату на средней палубе из-за бесплатного проживания. джинёну пришлось снимать номер ради бэмбэма и тэхёна, которым буквально нечего делать среди кучи бедных обитателей корабля и гостей. там поискать — мародёры, наёмники какой-нибудь компании «коготь». бэм крепко спал. тэхёна унесло на поиски давнего друга едва его нога ступила на землю корабля. здесь он может себе позволить ненадолго пропадать, здесь хотя бы относительно безопасней, чем в любой точке столичной пустоши. металлические перила холодные, кое-где ржавые, а это и неудивительно для такой старой конструкции. — что это такое, ваше ривет-сити? — спрашивает джинён вместо «а вы кто? а вас как зовут?». мужчина рядом средних лет, возможно, такой же путешественник (это лишь так — судя по внешнему виду). — крупное поселение людей, расположенное в корпусе большого заброшенного авианосца — отвечает он, высматривая что-то издалека. — слышал, тут болотников полным-полно? — это же вашингтон, — улыбается мужчина, поправляя ремень. — лет 50 назад, до 2239 года местность вокруг кишела болотниками, и все усилия людей в этой части столичной пустоши сводились к отвоёвыванию места под солнцем. потом район подвергся нападению супермутантов. это дало пинкертону и его людям, избравшим авианосец своим домом, возможность отбиться от опасных тварей, а потом вычистить весь корабль от их остатков и привести его в сносное состояние. урок истории окончен, в общем-то. — пинкертон? — хорес пинкертон, учёный. давно уже его нет здесь, да и черт знает жив ли вообще. — полагаю, — медленно начинает джинён, — вы тут вообще в курсе всего, что происходит? и корабль знаете? — как свои пять пальцев. «простой» народ обитает в основном на средней палубе, а народ побогаче и влиятельнее — на верхней палубе. надстройка служит казармой охраны города. на нижней палубе находятся бар и туалет. все палубы корабля соединены шахтой с металлической лестницей. есть ещё рынок: выходы на среднюю и верхнюю палубы, северный выход к мосту и южный к отломанному носу. — и людей? — только местных. постояльцев, как вы, здесь тоже хватает. у джинёна за долгое время, наконец, появляется настроение поговорить о делах. так, будто он зажил спокойной жизнью и ни в чём уже не нуждается. — со мной есть и не постоялец. точнее, готовьтесь принять нового местного. он рвался сюда, потому что искал своего друга. кажется, чонгук? знаете такого? в этом месте пророческие строки горели на каждом ржавом металлическом покрытии. джинён почувствовал это волнение, ему не нравились длительные молчания. за ними всегда какая-нибудь нежеланная новость. — если что-то знаете, говорите, не нужно думать над тем, как мне это преподнести. у мужчины ёрзает нижняя челюсть туда-сюда, он прячет руки в глубоких карманах жилетки. — был такой. совсем юный. мальчишка, да? — не старше семнадцати. — пропал. джинён срывается с места и подходит ближе к собеседнику. — как это пропал? куда? когда? — я ещё не договорил. пропал, а потом, — мужчина снова делает дурацкую паузу, то ли от невозможности выговорить всё, что на язык легло, то ли из нежелания кого-то расстраивать. — потом нашли. могу показать, где он. — не на корабле? где он? его друг обыскался! — недалеко. волнение постепенно перешло в форму раздражения. меньше всего хочется неоднозначности. — можно без загадок, черт подери? где мальчик? — за авианосцем, — говорит мужчина и по мере того, как он выговаривает каждую букву, поднимает на джинёна виноватые глаза, — есть участок. у реки потомак соорудили камень. мы его п...о... пьеса заканчивается так, как ей и следовало закончиться. — похоронили? — со всей его ещё подростковой надеждой спрашивает тэхён. джинён хочет, чтобы прямо сейчас мужчина замолчал, или скинуть их обоих прямо отсюда вниз в воду, откуда выплывут болотники на запах плоти. закрыть тэхёну уши. увести куда-нибудь. в каюту, к спящему бэму под бок — усыпить. забудь и сотри страхи, они недолговечны. на пару с жизнью. — он умер, а я нет, — говорит тэхён, как будто констатирует. — эй... — зовёт его джинён, а дальше что-то в слова не выходит никак. «эй» — оно фиксируется и зависает в воздухе. так вообще-то не должно быть. родители не должны хоронить детей, старшие — младших. джинён думает: «лучше бы плакал». пробил бы ему кулаками рёбра, отчаянно приправив рыданиями, криками и мольбами в духе «верните!». просто слезинка, чтобы убедиться, что горе не разъедает ему все функциональную систему изнутри. плакать — хорошо. тэхён не плачет. и во взгляде никаких стекол, пыли. его глаза внимательные, о чём-то думающие. фиксированное «эй». и почему ничего не даётся? вспомнилась наён. дата смерти, причина, обстоятельства. много людей; она — бледная, холодная на ощупь, представить бы, что не мёртвая. много-много людей, а он один. теперь (без неё) один. тоже что-то не выливалось. не исплакался. мгновения внутреннего хаоса прервала экси. за ней стоял чжухон, уже не курил, но почти счастливый. она только предупреждает бодро: — там на рынке сегодня ночью что-то вроде закрытой городской тусовки. много спиртного, ребят. представляете? хоть раз в жизни забудем, что происходит вокруг. а потом уже озадаченно интересуется: — все нормально? вы как будто призрака увидели? «призрака увидели, да» — нормально, — отвечает тэхён. чем заставляет чжухона сладостно потянуться, зевая.чонгук погибает во время вылазки с караваном в качестве помощника-охранника от пули рейдера в случайной стычке. пробивает легкое. насквозь и навсегда. у него и без того доза рад-облучения, и никакого желания так глупо и бессмысленно умирать, поэтому партизанская вылазка наружу и столкновение со смертью лицом к лицу. храбрость всегда с собой. чонгук тоже читал «грогнак-варвар», и мечтал быть героем — тэхён это прекрасно помнил из детства. героем он и погиб. да только больше для него ничего не оставил. теперь один, и больше никого в целом вашингтоне, во всей пустоши, во всем мире.
х
в юго-восточной части средней палубы бэмбэма как-то занесло в церковь святой моники после пробуждения. правая часть зала для церемоний отделена небольшим подиумом с поручнем, а на столе за аналоем, из-за которого отец клиффорд читает свои проповеди, стоит девочка. руки сложены, она что-то шепчет. бэмбэм не дал бы ей больше шестнадцати. её криво подстриженная густая челка щекочет прикрытые веки. когда она открывает глаза и видит перед собой на скамье слушающих бэмбэма, то улыбается и говорит с акцентом: — да благословит тебя святая моника. бэмбэм кивает, хотя и хочет ответить. видимо, её безмерно радует чужое молчание, и она подбегает, чтобы сесть рядом. протянуть худую бледную кисть. — я чен сяо, а ты? бэмбэм отвечает на рукопожатие, хочет и имя выговорить, но выходят нечленораздельные гласные. ему неловко до жути. первое знакомство с местной, а он не в силах даже представиться. она прикрывает ему ладошкой искусанные губы. — ладно, не мучайся. это не обязательно. давай я буду задавать вопросы попроще, — поджимает ноги, садится на колени. кое-где вьющиеся каштановые волосы пахнут то ли ладаном, то ли...бэмбэм бы не сказал чем именно, он раньше был только в церкви святого атома, а у них и храма как такового нет в мегатонне. только вокруг невзорвавшейся бомбы крутятся. — знаешь историю святой моники? бэмбэм мотает головой. «откуда же мне знать?» — а я тебе расскажу! — смеётся она. и начала: — она родилась в великой ланте на берегах океана. её отец и мать были гулями. само её зачатие было уже чудом. то, что она родилась здоровым человеческим ребёнком — ещё большее чудо. господь испытывал святую монику. жизнь её не была лёгкой. рейдеры продали её в рабство, и ей пришлось торговать своим телом. они отобрали у неё её единственного сына, эрена, и продали его. каждую ночь она молилась богу о его безопасности. за себя она не молилась, хотя ноша её была велика. каждую ночь она проповедовала слово божие работорговцам. и через шестнадцать лет господь сотворил чудо. один из работорговцев отрёкся от зла и помог ей бежать. четыре года она искала эрена. господь берег её в эти годы. и вот она нашла своего сына и увидела, что он стал злодеем. эрен восстал против своих господ и занял их место. он владел людьми. эрен взял родную мать в рабыни, зная, кто она, ибо эрен винил её в тяготах, выпавших на его долю в детстве. каждый день эрен придумывал новые, изощренные издевательства для неё. она лишь улыбалась ему и говорила: «я люблю тебя». каждое утро она чудесным образом исцелялась, как будто ничего не случилось. когда эрен наконец осознал, что её любовь и любовь господня безгранична, он бросился к её ногам и молил святую монику о прощении. эрен освободил всех своих рабов, и они возрадовались. он раскаялся в своих преступлениях и отрёкся от них. и когда её рассказ прервался, а глаза загорелись так, будто она только что сочинила эту историю и теперь ужасно собой гордилась, спросила: — теперь ты веришь в благословение святой моники? бэмбэм медленно кивает. жаль, что выговорить не может. «я стараюсь, чен сяо. но я не понимаю, как святая моника может остановить пулю на лету или сломать наручники, собрать андроида из жалких частиц обратно, остановить падения. но я буду стараться ещё» чен сяо с присущей периодичность весело смеётся. даже глазами. точно шестнадцать. может, пятнадцать? затем она шёпотом ему щебечет, чтобы — не допусти святая моника! — отец клиффорд её не услышал. — а ещё я поженила двух влюблённых, но не говори об этом никому! мне не полагается по статусу! отец клиффорд бы вряд ли согласился венчать странников, но это его законы. у неё — несомненно, свои. она тащит бэмбэма за руку в свою маленькую комнату здесь же в этой храмоподобной большой каюте, освещённую лишь парочкой свечей. ей не повезло — сгорела её последняя лампочка. она достаёт разукрашенные листы и показывает. — смотри, я пыталась нарисовать одного из них. видишь, золотистые волосы? похоже на солнце, да? за ядерными тучами оно выглядит, наверное, как и его волосы, а вот этот, — показывая на мрачную фигуру рядом. — он таскал мне ядер-колу с рынка, а иногда катал на плечах. это хорошие люди, хорошим людям нужно помогать. так велит святая моника. не думай, что я глупая или наивная. мне хотелось тоже чем-нибудь помочь. бэмбэм касается её плеча и легонько сжимает, поглаживая, доверчиво улыбается. кивает. «я так не думаю, это нормально — во что-то верить». он даже не выговаривает это. как обычно, просто не может. но она отвечает: — всем нам нужно во что-то да верить. люди, краски, солнце, что-нибудь. и чем больше он её слушал, чем больше смотрел, тем больше находил долгожданный покой. жетоны на шее немного перестали жечь.х
какой-то старик глядел на него из глубины довоенного бархатного кресла. на лбу у него были уложены седые букли – букли, которые, не меняясь десятилетиями, убили у членов семьи всякое ощущение времени. вонхо молчал рядом с джинёном за грязной стойкой, он берег свой хриплый голос и говорил редко, но джинёну, совесть у которого была неспокойна, его взгляд сказал больше всяких слов. какое-то схождение точек. играющая на полную мощность странная музыка из динамиков. джинён опрокидывает целую бутылку скотч-виски. он уже не видит вонхо, а тот кажется встаёт со своего места и уходит куда-то к джексону и марку в другой угол расчищенного на ночь рынка. может, там музыка не так сильно беспокоит его полу глухой слуховой аппарат. он не пьянеет, точно знает, но перед глазами почему-то весь этот народ плывёт. все эти люди — рандомный набор тёмных спектров. и странное чувство на пару. заткнуть бы уши, и не надо было слушать экси тогда, нужно было просто уйти спать к себе в номер. кажется, он видит не так далеко одиноко пьющего бэма. ядер-колу. никто не даст ему что-то посильнее, разве что квантовую. кажется, ему много чего кажется. он хочет в воду с головой. помыть волосы, вымыть из себя остатки ненужных мыслей. рядом присаживаются. укладывают худые локти на стол. на ней тот же синий сарафан, те же черные ботинки, да почти ничего не изменилось с последнего раза. — ты перепьешь, а потом разболится голова. мы разболеемся, помни. джинён тихо смеётся себе под нос, прикрывая рот рукой. — у тебя красивые зубы, хватит скрывать, — говорит она. джинён не отвечает, только тянется за новой бутылкой. он заказал на всех, но остальные разбрелись по закоулкам и по компаниям. — хватит пить, а то мы поссоримся, — продолжает она, болтая ногами. её ботинки будто бьются со звуком о металлическую ножку стула. они чистые, она не с улицы. даже пыли нет. он на неё смотрит с минуту, смаргивает уже ее четкий образ. вот и заколка, которую он когда-то подарил. — не поссоримся, — отвечает он, чуть-чуть отпивает из горлышка бутылки, чуть-чуть улыбается. — мы вообще не ссорились. как мы поссоримся? тебя даже нет. она ему тоже улыбается. встаёт со стула, кружится в направлении к толпе и в ней растворяется. в буквальном смысле — образ наён рассеивается. (когда-то она всерьёз шутила про их расслаивающуюся свадьбу — на смертном одре) джинён глядит туда недолго и снова задумчиво пьёт из горла, пытаясь не собрать щекой всю грязь с поверхности. наён права — пить не надо, голова разболится. при жизни она постоянно это твердила всем вокруг. с ней так и осталось — пить не надо, пить не надо. жить тоже не надо. мы разболеемся. пришло какое-то дикое желание разбить себе голову об эту стойку, но ёнджэ ему преграждает все пути к попытке самоуничтожения. джинён на грани понятия «свихнуться», но эти волосы — яркие, светлые, золото, пшеница, настоящее атомное лето — они настоящие. и под его пальцами. словно тогда, когда он последний к ним прикасался. как давно это было? — где ты был? «нет, не так». — почему ты сбежал от меня? «тоже не сойдёт». ему в шею так уютно дышат. руки просачиваются под его руками, и ласково греют. его так давно никто не обнимал. между тем, он продолжает бессвязно: — я вообще-то тебя искал. до бутылки в три сантиметра, просто прогуляться пальцами. музыка играет, цвета все ещё танцующие. алкоголь дешёвый, но ничего и не ждал лучше. лучше может быть только это — ёнджэ, дышащий ему в шею. который сам прикасается. — планировал и дальше искать. под градусом диалог потерялся, и превратился в какой-то монолог. у него нет сил кричать от радости, да и предрасположенности выражать так свои эмоции. — слышал, ты с кем-то путешествуешь. лучше бы вернулась наён. меньше поводов свихнуться. она бы просто сказала: «хватит пить». но он не настолько пьян на самом-то деле. что-то происходит или. — вернёшься ко мне? сухой кашль. бэмбэм подавился с той стороны чем-то, откашливается. — теперь уже не хочешь менять спутника, да? поэтому молчишь? бутылка переливается, откуда-то фосфоресцируют точки. «остановите музыку» бы прокричать. и только, когда лицо ёнджэ оказывается так близко, как оно вообще никогда к нему не было, джинён смаргивает остатки. — эй, — говорит он, стараясь унять тэхёна и отодвинуть от себя. тот было уже подался вперёд и почти забылся, один такой фальсифицированный поцелуй и за ним — конец своей же чести. не нужно обманывать раненого подростка. тешить нужно по-другому. — эй, — повторяет он, слегка дёргая его за подбородок, гладя по щёкам, чтобы очнулся. — тихо, это я, джинён. не чонгук. он запомнил что-то только про «ослепит сияние», зашифрованное под «взорвётся» из всей той мутной речи исповедника кромвеля, чтобы описать тэхёново: — я знаю. вместо этого он его к себе — разбитое сияние — прижимает. защищает. может, извиняется за чужую смерть, за которую не в ответе, если по-честному. обнимает хорошо и крепко, ничего не говорит. язык что-то не развязывается, и тэхён в руках обмякает. засыпает. наён была права — пить не надо. они оба разболелись.х
бэмбэм ещё раз мотает головой, чтобы выкинуть это видение из головы, но напротив всё равно сидит югём в своём потрепанном бордовом свитере. бэмбэм продолжает мотать головой. «я знаю, что ты всего лишь галлюцинация, но я ведь не пил совсем». а югём всё никак не уходит. ни из поля зрения, ни из воспоминаний. ещё секунда, и стул покачнется вместе с худым телом бэма на пол. благо его успевают подхватить. чен сяо перекидывает его руку себе через плечо. что-то в спешке тараторит на ухо: — пойдём отсюда. ты спятил, на такие тусовки собираться? ну, конечно, ты спятил, они же распыляют синтетические галлюциногены, чтобы расслабиться, — и всё продолжает с акцентом выговаривать, пока ведёт на лестницу к другой палубе. — пойдём-пойдём, отдохнёшь нормально. у меня, знаешь, в комнате тоже донельзя этой ядер-колы... чжухон хватает экси, когда она подрывается и старается нагнать кого-то у моста. она долго пытается высвободиться из его рук, но он трясёт и убедительно говорит успокоиться. вне помещения, её фантомы тоже уходят. она только смотрит вдаль на мост с корабля, куда стремглав уже почти добежала. они не виделись уже два или три года, но его появление в жизни сыграло немаловажную роль в том, кем она стала (кем он её сделал). — кого ты там увидела? — спрашивает чжухон обеспокоенно. — намджуна. все того же намджуна. хаос распространяется.х
джинён долго старался унять дергающегося в лихорадке тэхёна в постели, прикладывая мокрый холодный кусок ткани ко лбу. опять чувство ответственности, опять изгрызла червем совесть. не стоило его туда пускать, ни самому туда пускаться. когда жар понемногу спал, а чужое дыхание более-менее выровнялось, джинён позволил себе сделать глубокий шумный выдох. чуть не убил его (и себя). бэмбэм вошёл, забрал что-то из своего рюкзака, за дверью каюты его ждала девочка. волнение отпустило, раз уж это всего лишь девочка-подросток. пусть находит друзей, меньше мороку и меньше головной боли. джинён повернулся набок, чтобы видеть тэхёна. тот какое-то время ворочался, жмуря глаза, и через некоторое время расслабились веки, и он, кажется, наконец-то, заснул. эти вспышки, вспышки. кратковременные удары воспоминаний, элементы лета, и потом складывается уже реальная картина. он не знает просто, что ему теперь делать? с ним? скорее всего, сам он завтра-послезавтра уйдет вместе с командой путешествовать дальше, а его... он не уверен, что тэхён простит ему такое предательство, но из двух зол нужно выбирать меньшее: и его, и бэма гораздо лучше оставить здесь из соображений безопасности (и при условии, что их не будут пускать на такие вечеринки, как сегодняшняя; молодая хозяйка гостиницы обещала позаботиться). опять какие-то обрывки об атомном сиянии. в силу своей живучести атомы действительно повидали свет. каждый атом тела почти наверняка побывал в составе нескольких звезд и был частью миллионов живых организмов. мы перевоплощение — правда, недолговечное. когда умрем, атомы разберутся и разойдутся искать новое применение где-нибудь в другом месте — станут частью древесного листа, или другого человеческого существа, или капли росы. сами атомы, однако, живут практически вечно. фантомы тех, кого уже нет — атомное сложение. и видели их в каком-то из смыслов совсем живыми?paul reeves – the smile of a child