Deep dark light

Ты нужен им. Логан. Помоги им. Голос Чарльза Ксавьера на последнем издыхании еще бьется в подкорке мозга, вкручивается штопором, держит на плаву. Логан лишь переводит дух. Он задирает голову к небу, к сросшимся в нем верхушкам деревьев и внемлет. Зверь в нем дышит загнанно, но готовится вырваться, броситься и разорвать. Он слушает профессора и глухо рычит. Его слова в пробитую секунду становятся одной единственной истиной, что треплет намочаленные нервы, крутит хороводы из букв и звуков, которые еще можно разобрать, различить смысл. Их будто слышно сквозь пелену, тягучее марево лесного пейзажа и грохот военной техники. Мужчина опирается рукой о шершавый ствол дерева и напрягает зрение. Он близко. И он плохой помощник, если не вколет в дряхлеющее больное тело симулирующую вакцину. Росомаха отчитывает последние мгновения жизни, разрушается, расползается по швам. Но бежит. Вновь топчет землю. Он знает, что сегодня ему придет конец. Как многим друзьям, сгинувшим в небытие, в безызвестную пучину, в адову яму. Они были нужны миру, старому и гнилому, разобранному на составляющие, бесчестно проданному врагу. Так пафосно, как текст из плохой пьесы. Мир ведь у них в долгу. За череду спасений, за сбереженные жизни, за целостность своих покровов. Это же так очевидно. Так легко и просто. Это лежит на поверхности, даже думать не надо. Но мир отплатил иначе. Низверг, уничтожил. Всех небезразличных и важных. В пепел превратил. В ничто. В размытые лица и вереницу знакомых имен, которые никто больше не произнесет. Логан всегда скептически усмехался, отбривал одним взглядом, когда верили в него, делали ставки и надеялись на геройство. Херово геройство, которое ему было чуждо. Чарльз же верил всегда. С самого начала знакомства до сего момента. И теперь этого лысого старика с извечной полуулыбкой и ровной интонацией больше нет. Нет не просто мутанта с телепатическими способностями, нет учителя, нет друга, нет того, кого язык повернулся бы назвать отцом. Больше некому подгонять, направлять и вселять надежду. Только голос издалека. Хмурной и навязчивый. Из мира мертвых и пустых. Далеких и близких. У него никогда и никого не было. Даже Джин Грей никогда не была его. Она смотрела так, что могла обжечь, высечь на костях, залитых адамантием, свое имя и отшлифовать гравировкой «кончено». У них была своя история. Своя кульминация и свой финал. Феникс сжег все, за что радел Логан, чего так хотел, но не добился, что утратил, но так и не смог забыть. Сейчас он не хочет вспоминать. Больно это. Больно. Пора уже. Лекарство впрыскивается в измученное, задыхающееся тело, рвет венозные стенки, расширяет сосуды. Секунда, другая. И зрение обостряется, инстинкты продираются наружу. Росомаха в нем оживает, звереет и выпускает смертельные когти. Бег быстрее, рык громче. Ради его, говоря словами Чарльза, дочери. Ради всех них, детей с хромосомой икс, сотворенных с херовым умыслом, с пометкой «использовать, как расходный материал». Не только потому, что просил профессор, смотрел своими мутными от катаракты глазами, сжимая его запястье, а потому что должен. Обязан. Как единственный, кто может. Как мужчина. Как защитник. Как родитель. Для Лоры он хочет иного будущего. Без рдяных, алых всполохов. Без смертей. Без насилия. Без того, к чему она уже успела прикоснуться, насмотреться, оставить свой кровавый след. Ее путь уже запятнан, выстлан ковром из костей и мяса, залит красным. И в том нет ее вины. Маленький зверек в скалящемся мире просто выживает. Просто хочет покоя и чуточку свободы. И Логан даст ей этот шанс. Всем им. И себе. Время столь быстротечно. Непостоянно и нещадно. Оно текуче. Логан всегда знал, что может лишиться всего по одному щелчку пальцев, пойти ко дну, как грузовой корабль с пробоиной в днище. Его не спрашивали, чего хотел бы он, сшивали, как было надо, впихивали ненужный материал, выплавляли монстра. Он был неуязвим, крепок и прочен. Ныне же отравлен. Адамантий жрет его плоть, разжижает на молекулы, и действие лекарства его не остановит, лишь задержит, чтобы дать куцый шанс на херово геройство. Тело получает кровоточащие гематомы, глубокие порезы и шпигуется горячим свинцом. Таймер тикает, показывает цифру за цифрой, скоро запищит — лекарство выветривается, будто и не было. Только дурь в голове и снова боль. Логан не лечится. Не латает себя. Не выплевывает из мышц скомканные куски пуль. Они засели глубоко, горят там, прожигают мясо. Логан спасает детей-мутантов, видит, понимает это, когда острый древесный ствол рвет ему грудину, почти выкорчевывает бьющийся комок, торчит инородным элементом, стоит опустить глаза. Ему почти не больно. Боль куда-то просачивается, вытекает густым и липким. И он чувствует. Светлое, теплое, такое дорогое. На последнем рубеже может коснуться пальцами, оставить отпечаток измазанных в грязи и крови рук на создании, похожем на него, будто сняли маленькую копию. Девочка. Лора. Х-23. Его дочь. Она плачет, причитает по-детски, размазывает по бледным щекам слезы. Искренне, что в глотке вырастает ком. — Папочка! Внутри что-то шевелится, лезет к кадыку, к лицевым мускулам. Дергает их, растягивает. И это чувство приятно, оно перекрывает все, что наливалось ненавистью и раздражением, копилось годами. И в нем остается легкость, заполняет беспросветный вакуум, глухую пустоту. Финиш. Последняя точка. Точка невозврата. В этот момент, когда Логан висит между мирами, и еще может пыхать сквозь ноздри, он обретает что-то ценное и целостное, что всегда ускользало сквозь ладони, и что он с усердием проматывал за ненадобностью. Гребанное прошлое. Искалеченное, вывихнутое в суставах. А ему уже наплевать. На череду злосчастных дней, на опыты с его плотью и мутантной сутью, на все, что он так знатно сгреб в дерьмо и похоронил вместе с Джеймсом Хоулеттом. Сейчас он не Росомаха, больше не Логан, вовсе не человек-икс. Таймер давно окончил отсчет, подарил бонусное время, дополнительные баллы в дыре между живыми и мертвыми. Лора поймет. Он ей так и говорит. Поймешь, когда наступит день. Она умная, проницательная, глубокая. Джеймс Хоулетт в нём слишком уверен, восставший перед самым концом, напоследок явившим свой лик. Они бы с ней поладили, смогли сосуществовать бок о бок, задевать жизни друг друга. Это было бы иначе. Совсем по-другому. Непривычно и неудобно. Но верно и по-человечески. Так, как он никогда не мог проживать. Семья и наследие. Логану кажется, что ему повезло, больше, чем другим. После себя он оставляет лучшее, что смог сотворить. К чему был причастен. Сейчас, когда разорванное на клочки сердце затихает, смиряется, мужчина тянет губы, давит кривую улыбку. Впервые за долгое время беспечно и просто. Замирает под душащие слезы дочери, пристальные взгляды ее маленьких друзей. Звери устают быть зверьми, метаться в клетях. Они хотят быть свободными и вольными. Вне рамок, вне условностей. Быть собой.