You grow like a tree

      Это происходит так же, как и всё, что происходит с Гоном обычно: само собой, как вдох и выдох, как шаг вперёд, как убийство с горячей кровью на руках. С годами Киллуа привыкает к делёжке сладостей и тренировке до боли в животе от костяшек Гона и смеха до умопомрачения. Детские запросы так велики и так малы одновременно. Киллуа может почувствовать кольца в своём теле; они растут в нём, как в дереве, отмеряя его время. Гон и Киллуа продолжают идти вперёд, открывая новые охотничьи территории и разбирая их по мере продвижения, учась останавливать друг друга, когда ярости внутри слишком много, и поддерживать, когда они слишком слабы. Киллуа знает: это то, чему он принадлежит. Всё идёт так, как и должно идти, и Киллуа остаётся с Гоном.       Когда им тринадцать, Гон говорит Киллуа: «Не уходи».       Когда им четырнадцать, Киллуа знает каждую мозоль на пальцах и ступнях Гона. Сто семь – столько их всего. Киллуа знает и каково это, когда они скользят по скуле или царапают живот: кровать уже не такая большая.       Когда им пятнадцать, Киллуа начинает восхищаться изгибом носа Гона и острым смешанным запахом травы, крови и мыла, веющим от него. Он проводит много времени, просто наблюдая за Гоном в этот год – он словно переживает первый месяц их знакомства снова и снова, будоражась всякий раз, когда Гон вновь раскрывается перед ним в новом свете.       Когда им шестнадцать, сердце Киллуа начинает предавать его, когда Гон усмехается ему. И в этот момент он понимает – этого достаточно. Может, он слишком зациклился. Может, это и вовсе неважно. Находясь с Гоном, Киллуа понимает, что большая часть вещей неважна априори. Чем большему ты позволяешь уйти, тем большее наверняка к тебе вернётся. Всё это время Киллуа живёт почти всегда уроками Гона. Они работают гораздо проще, нежели принципы его семьи из прошлого. По крайней мере, проще для Киллуа: это позволяет есть больше шоколада.       Когда им семнадцать, Гон представляет Киллуа своему отцу. Он говорит: «Киллуа – мой лучший друг, – и затем решительно: – И он никогда не оставит меня». Киллуа толкает его в плечо и ворчит, что у него тоже должно быть право выбора. Позже он думает, что, возможно, Гон говорил что-то о Джине, не Киллуа. Но ещё позднее осознаёт, что всё это было бы сказано о нём в любом случае.       Когда им восемнадцать, Киллуа удерживает в своих руках увесистый кусок фундамента от падения и раздавливания их – окей, всё в порядке, он сделал это, не так ли? – и всё же немного шокирован, когда возле его виска хлопается смех, а затем Гон крепко целует его, и это происходит само собой, как вдох и выдох, как шаг вперёд, как убийство с горячей кровью на руках. Гон пахнет землёй и рыбой, которую они ели на обед. Киллуа роняет всю чертову стену. Это нестрашно, сейчас это не может навредить им, и он не собирается делать ещё хоть что-то, кроме повторения случившегося сейчас. Хвала богам.       Гон больше смеётся, нежели целуется. Это раздражает. Это соревнование.       Когда им девятнадцать...       Да разве это важно? Он знает, чему он принадлежит. Всё идёт так, как и должно быть, и Киллуа остаётся с Гоном. Ведь странным образом законы этого мира делают все вещи правильными, придерживаясь какого-то единого завета, и позволяют тонкому лучу света прорваться сквозь окно в ночи и не дать Киллуа полностью погрузиться во тьму.