Ведьмины сказки

Ги Шо шестьдесят. На самом деле ему шестьдесят два, но он округляет. Так приятнее. Александру по кличке «Махор» двадцать девять, но он говорит, что ему тридцать, так солиднее. У него искрящиеся детские глаза, и Ги иногда кажется, что несмотря на рост, ему могут отказать в продаже алкоголя после девяти вечера. Ги — парикмахер. Он начинал пацаном у великого Александра в Бенилюксе, подметая темные локоны английской королевы перед приемом, а закончил у себя в Люксембурге, укладывая седые поредевшие волосы английской королевы после приема. Теперь Ги живет на дивиденды со своих волшебных рук. На нем пиджак от Валентино, носки от Черутти и портсигар стоит как машина, если бы у него была машина, но он давно не водит. Александр — русский предприниматель. Он начинал пацаном, скупая советские сберкнижки у старушек после дефолта, он солидно поднялся на их перепродаже знакомому банкиру после объявления о компенсации и открыл свое дело. Но потом пришлось его продать, недавно он купил другое. Александр крутится и выкручивается. У Ги дом с видом на Карибское море, огромный серебряный стол от топового дизайнера, рисунки Дали, купленные на аукционе и черная кошка. У Александра огромная плазма, приставка PS5 и черная Кошка. Александр любит Фолкнера и стоять у плиты с наушниками в ушах. Ги любит Фолкнера и то, как Александр стоит у плиты с наушниками, готовит ему шукрут в шампанском из домашней, специально засоленной капусты. Они встречаются раз в два-три месяца — больше не получается — проводят вместе две-три недели — больше не получается — и разъезжаются по разным странам. Александр не хочет переезжать. У него мама, отчим-алкоголик и сестра — преподаватель русской литературы в вальдорфской школе. На кого он их бросит? Ги точно не поедет жить во Владивосток, его предки еле унесли оттуда ноги. И у него рак, он еще не говорил с врачом и Александром об этом, но оба догадываются. Когда Ги и Александр сидят вместе и смотрят на освещенный тяжелыми желтыми огнями Колизей, Ги забывает про рак, а Александр про долги. Они тянут кислое итальянское вино, морозят булки на железных стульях для туристов и молчат. Александр ничего не понимает в вине, но ему хорошо. Ги хорошо, и он понимает, что вино — не главное. Ги поворачивает свою лысую орковскую голову с глазами тойтерьера в сторону Александра. Это всегда приятно, это всегда заводит, и Александр открыт, как кошелек его русской бабушки — посмотри и все поймешь, не надо ни лишних вопросов, ни глупых нежных слов. Александр тоже поворачивает вихрастую голову, его глаза искрят, пухлые обкусанные губы растягиваются в улыбке, показывая верхний ряд зубов, наехавших друг на друга, как вагоны сошедшего с рельсов товарняка: — Я думаю, хватит на сегодня культурной программы, у меня уже задница затекла. Ги кивает и набирает телефон такси. Александр сбрасывает свои длинные ноги с ограждения, морщит перебитый нос, залпом осушая широкий бокал на длинной ножке, и, прыгая через три ступеньки, бежит вниз к дороге. Ги расплачивается, поправляет шейный платок от Тьерри Гермеса и церемонно спускается следом. Он также церемонно первым заходит в номер паласа, слыша как Александр ногой захлопывает за собой дверь. Ги тут же сбрасывает с себя официальность, возраст и удушливый шейный платок, прижимает вспотевшие ладони к коленям и широко, по-детски, улыбается. Александр тычется ему головой в живот, таранит до огромной постели и смеется, когда у Ги подкашиваются ноги и он опрокидывается на светлое покрывало, охая и присвистывая от накатившего ржача. Потом они оба курят в постели, Александр — без фильтра, Ги — кубинскую сигариллу с ванилью. — Дома все хорошо? — это даже не вопрос, это вопросительное утверждение. Александр весь светится, у человека с проблемами дома не может быть такого свечения: спокойного и радостного. Ги никогда не делает подарков домашним Александра, и самому Александру тоже. Он никогда не предлагает ему денег. Он никогда не унижает его этим предложением. Если будет нужно, Александр может сам попросить у него все. Все, что угодно. — Как всегда, — отвечает Александр. Он не хочет думать о долгах за ресторан и за выкрутасы отчима, он не хочет тянуть грязь Владивостока в чистую римскую постель, он никогда не попросит у Ги денег, только не у него, только не денег. Деньги никогда не встанут между ними. Ги грустнеет. — Я завтра должен уехать на мастер-класс. Приеду в среду. Я взял тебе экскурсию в Сиену и Флоренцию. Как раз до среды. — На хрена, Ги. — Александр сердится. Он привык к неожиданностям, но он их ненавидит. — Так получилось, не мог отказать. Номер тоже за тобой. Во Флоренции я тебе снял отель на мосту влюбленных, слабое извинение, я понимаю. Ги смотрит виновато. Когда он так смотрит, на него нельзя сердиться. — Я могу с тобой? На местер-класс весто Сиены? — Можешь. Но я так ни разу и не собрался в Сиену, там уникальные ноты в храме. Посмотри за меня, у меня плановая операция осенью, я тебе не говорил, но… может так случится, что и не доеду. Александр напрягается, щурит глаза, затягивается: — Договорились. В среду расскажу тебе про ноты. Ги складывается пополам, головой на живот любовника и закрывает глаза. Он чувствует себя очень молодым, но тело, его тело так не считает. Завтра надо вставать на самолет. — Спи давай, весельчак У, — пропахшая сигаретами тяжелая рука ложится Ги на голову, — завтра разбуди меня, я провожу тебя до такси. Откуда отходит автобус на Сиену? — От испанской лестницы, билеты на столе, — и Ги проваливается в сон.

***

Когда в полдень Александр вылезает из такси у лодочки Бернини, у автобуса уже толпится народ, закидывая сумки в багажник и протягивая смартфоны под сканер экскурсовода. Почти все азиаты. Почти как дома. Александр уже научился различать японцев, северных и южных корейцев, китайцев, монголов и киргизов. Он плетется к фонтану. Толкаться у автобуса не хочется. У фонтана стоит девочка-кореянка; сланцы, забинтованные коленки, шорты Гурвиника, canon на шее, скулы на месте и дурацкая бесформенная панамка по самые глаза. Поди ни бельмеса по-итальянски, как и он сам. Александр присвистывает, понимая, что в душе, когда он без Ги, он такой же испуганный и потерянный, как эта пигалица в панаме. — Чувствую, та еще будет поездочка, — Александр вздыхает и понимает по вытаращенным на него глазам пигалицы, что сказал это вслух. Мило улыбнувшись, он доверительно прибавляет, стебаясь про себя и, зная, что по-русски здесь все равно никто ни в зуб ногой: — Вот и мне на хрен эта экскурсия не сдалась, но Ги попросил… — Извините, я не думала, что так заметно, что я русская. И что мне эта экскурсия «на хер не сдалась». Меня отец заставил. Говорит я должна побороть в себе страх перед homo sapiens. А кто такой Ги? Александр открывает и закрывает рот, успев прикинуть, что у него сейчас лицо, как у того мужика в анекдоте про говорящую обезьяну. Но дело сделано и убегать некуда. — Боишься людей? Я тоже боюсь, но только иностранцев. — Я вообще всех. — Я не страшный и пушистый, — Александр озадаченно проводит пятерней по светлым клокам у себя на голове, представляется: — Махор. — Иля. Водитель сигналит, пигалица пятится каракатицей к автобусу. Александр — за ней. Она озадаченно тормозит перед первой ступенькой. Александр недоумевает: — Ну? Хочешь, чтобы без нас уехали? — Я не смогу. Высоко. — Пигалица оборачивается, и в глазах у нее столько паники, что Махор понимает: она скорее сбежит, чем попросит о помощи. Так похоже на него. А, может быть, на всех русских. — Эх, молодежь, — он подхватывает ее на руки и взлетает по ступеням. Крылья шуршат под его светлой ветровкой, или это у Или шуршит в ушах. — Мы вместе, — авторитетно заявляет Александр на японском английском экскурсоводу, протягивая распечатку и смартфон. Им достаются два места впереди.

***

Когда Ги в среду открывает дверь гостиничного номера, его встречает легкий, но устойчивый запах марихуаны и детский смех. Ги никогда не был женат, он уже не помнит, что такое маленькие дети. Александр — его единственный ребенок, и второго ему заводить не хочется. Он не успевает задать вопрос, он и рот-то не успевает открыть, как Александр, смеющийся и довольный, уже целует его и говорит между чмоками: — У нее нет менисков в коленках, пришлось носить два дня на руках. — А совершеннолетие у нее есть? — Не ворчи, в сентябре будет. — Этого года? Александр пропускает сарказм между ушей: — Отец ее бросил. — Совсем? — Нет, на неделю. — И всю неделю ты планируешь ее таскать с нами? — Нет, ночевать она к себе будет возвращаться. Она милая, Ги. Она столько всего знает. — Только выглядит, как опарыш. Мадемуазель, надо следить за своей внешностью. Ги подходит к столу, основательно встает за спиной Или и прикасается заинтересованными пальцами к ее волосам. Несколько пассов, минута — две бормотания слащавого голоса, и Иля видит перед собой круглое зеркало, в нем отражается еще одно круглое зеркало, в нем отражается стильная прическа с сеточкой, в которую превратились ее неделю немытые волосы. Рядом с зеркалами светится круглое как луна лицо Ги без единой морщинки. «Дедушка». Махор сказал, что Ги будет как дедушка. «В каком месте этот холеный хлыщ — дедушка?» — думает Иля — Вот тебе пятьдесят евро на такси, пятьдесят евро на мороженое и пятьдесят евро на непредвиденные расходы. Сейчас я вызову такси. Поедешь проветришься. До виллы Боргезе отсюда двадцать минут, — Ги выразительно смотрит на Александра. — У нас дела, и ты в них не участвуешь. Ужин в семь, не опаздывай. Махор посмеивается, подмигивая. Ги уже держит телефон на весу и набирает номер, нанизывая цифры, как оливки, на палец. — Альфредо, здравствуй, мой дорогой. Да, и твоей маме тоже привет самый горячий. Альфредо, у меня к тебе просьба. Минут через двадцать встреть у парадного входа девочку, займи ее до ужина. Покажи ей Караваджо, а то она совсем не умеет одеваться. Да мой дорогой, и я тебя тоже. Как выглядит? Как ЧинГисХан в детстве. Не знаешь, кто это? Ги удивленно хлопает глазами, не представляя, как еще описать Илю. — Как корейский бой бэнд в одном лице, — подсказывает Махор. Ги недоуменно смотрит на него, но повторяет слово в слово. В телефоне слышится радостный смех. Ги кладет смартфон на стол. — Ужин в семь, — повторяет он. — Не опаздывай.

***

— Ги? Привет, это Иля. Не могу дозвониться до Махра на домашний. Он уже у тебя? Тишина в эфире, сглатывание. — Саша умер. Голос Ги никогда не срывается на фальцет. Ги никогда не называет Александра Сашей. Иля в недоумении. Связь плохая. — Прости, я не поняла. Где он? — Сашу вчера нашли в гараже, повешенным. Идет следствие. Самое вероятное заключение — суицид. Хотя никакой это не суицид, Ги чувствует, но кто он такой в России, чтобы говорить о чувствах? Старый гей. С ним даже сестра Александра не захотела говорить. Он извращенец. Богатый козел, которого они так и не сумели подоить. — Какой суицид, Ги! — Иля никак не может затормозить и подумать! — Он мне в субботу игры должен был… — и тут только до нее доходит смысл слов. У нее пересыхает во рту. Сон, в котором Махор идет в гараж, сон, в котором его там ждут, притаившись за фургоном. Сон, который уже несколько ночей будит ее посреди ночи. Это — не сон? Она внезапно понимает, что никогда, до самой своей смерти, ничего не узнает наверняка, что им с Ги останутся на двоих только сомнения и горечь бессилия, потому что они «никто». Потому что Махор оберегал их от своих проблем. В эфире опять тишина. Внезапно голос Ги режет ее по-живому. — Он не приехал вчера, как мы договаривались, я позвонил… потом сестре... — Ты едешь на похороны? — Меня никто не приглашал. Мне сказали, что все из-за меня. Ги не плачет. Он просто молчит. Они вместе молчат. Они вместе. Пока они так молчат, Махор еще с ними. Тишина объединяет. Через некоторое время, Иля точно не знает через какое, Ги нарушает тишину. — Бизнес по-русски, — долетает до Или. И Иля снова вспоминает сон. Она не понимает точно, что старый Ги имеет ввиду, но знает, что это правильный ответ. Ей становится душно, надо что-то ответить, это нельзя так оставить, надо сделать что-то для Махра. — Я хочу уехать из России, — она никогда не говорила так спокойно, она никогда не была в себе так уверена. Опять тишина. — Одна моя клиентка ищет няню, у нее четверо детей, я напишу ей и дам рекомендации.

***

Визу оформили только через три месяца. Родители удивились, но возражать не стали, удивились, но сделали все необходимое, папа даже сходил на собеседование в посольстве. Маленький чемодан собран, в нем много свободного места. Брать с собой Иля ничего не хочет. Она набирает Ги. — Через час я в аэропорт, — она знает, что он так и не оправился. — Завтра у меня операция, как приду в себя, созвонимся. — Спасибо, Ги! И до связи, — но она каким-то шестым чувством знает, что это их последний разговор. Связи больше не будет. *** В иллюминаторах темно. Владивосток где-то слева, Токио где-то справа. Посадка в Наруто через час. Иля слушает Ikon и точно знает, что ее жизнь будет такая же шебутная, как искорки в глазах Махра, и такая же красивая, как шейные платки Ги. В память о них.