Семь

1963 год. Сторибрукская психиатрическая лечебница       В общей комнате всегда фоном играет тихая, но навязчивая мелодия. Эмма уже до того к ней привыкла, что практически не замечает. Она плотнее запахивает свитер, надетый поверх голубой больничной пижамы, и сворачивается в кресле рядом с окном. Сложив руки на подоконнике, она рассеянно разглядывает пейзаж. На улице уныло. Моросит дождь, капли которого стекают по стеклу, образуя причудливые линии, словно человеческие судьбы. Вот две капли слились в одну большую, а вот и опять разделились на две. Забавно, какие иногда сравнения ей приходят в голову. Порывистый ветер срывает с деревьев последнюю листву, и больничный парк выглядит от этого серым и непривлекательным. А ведь летом там очень красиво. Эмма любит гулять между клумбами. Она не буйнопомешанная, так что свободно передвигаться в стенах лечебницы ей позволяют.       Она рассеянным взглядом провожает оторвавшийся от ветки клена лист. Как быстрыми и острыми росчерками он летит на землю. В сущности, здесь у нее очень мало дел. Точнее, их нет вообще. Эмма уже привыкла своему почти бездумному существованию. К тихой музыке, которая изо дня в день отмеряет ее существование. К игре в шахматы с Эллой, задумчивой блондинкой, из которой каждое слово надо тащить клещами. К посещению психиатра, который интересуется, как ее самочувствие. Тут, в комнате с людьми, она чувствует себя неплохо. Не возвращается к тягостным и темным дням, что раскрошили жизнь улыбчивой домохозяйки, словно хрустальный бокал. Так что на вопрос врача она робко улыбается и молчит. Он же знает, что ночью у нее опять будет приступ, и криками она взбудоражит половину санитаров.       Эмма боится свою палату. Даже не оттого, что она маленькая, мрачная и давящая, это ей абсолютно все равно, а оттого, что, когда она сидит там в одиночестве, рано или поздно приходит он. Сначала молча смотрит из угла, и у Эммы руки начинают подергиваться от страха. Потом садится на кровать рядом и начинает говорить. От его слов она в конце концов забивается в самый темный и безопасный, с ее точки зрения, закуток и отчаянно мотает головой, словно прогоняя позднего визитёра. Но это бесполезно. Он никогда не уходит сам. Будет с искаженным от злости лицом шептать ей в ухо, какая она никчемная дрянь. Не смогла ничего. Ни спасти мужа, ни остаться в здравом рассудке.       Ей мучительно больно слышать это каждый божий день в течении всех тех месяцев, когда ее поместили в психиатрическую лечебницу. Она пытается что-то мямлить в свою защиту, но мужчина в пух и прах разбивает ее неуверенные аргументы. И от этого ей становится еще хуже. Сначала она начинает плакать. С каждой минутой всхлипы становятся все громче и горестней. И постепенно они превращаются в крики, наполненные животной тоской по прошлому. Она все еще не может его отпустить. Там было все. Уютный дом за белым забором. Заботливый муж, с которым они мечтали о детях и пили какао с корицей по утрам. Подруги, с кем можно было в субботу сходить в магазин, а в воскресение пригласить с семьями на барбекю. Там было то, что делало ее счастливой.       — Уйди, — хрипло шепчет Эмма, подтягивая колени к подбородку и обхватывая их руками. — Уйди, пожалуйста. Ты ненастоящий, я знаю. Знаю… — голос срывается на визг. Она очень хочет, чтоб ее крики заглушили грубый смех собеседника.       — Нет, — он присаживается на корточки и тянется к ней. — Я никуда не уйду. Это — твой персональный круг Ада, а я твой персональный палач.       Она захлёбывается в слезах и сдирает кожу на ладонях до крови, с силой проводя ими по шершавой стене. Раньше боль помогала. Мужчина уходил хотя бы на несколько часов. Тогда она понимала, что это всего лишь иллюзия, которую рождает ее воображение. Сейчас ее нелепые попытки прогнать его вызывают только смех.       — Зря стараешься, — мерзко ухмыляется он. — Мы с тобой связаны, ты не забыла?       Нет, их связь давно уже разодрана в клочья. С тех самых пор, как она оказалась в этой лечебнице. У них не осталось ничего общего.       — Нет, — она исступленно мотает головой, да так сильно, что волосы, заплетенные в косу, неряшливыми прядями обрамляют лицо. — Хватит меня мучить, сгинь! — она с размаху бьет кулаком в стену и почти не чувствует, как теплая кровь бежит по руке.       Увидев на пороге палаты санитаров, Эмма чуть не теряет сознания от облегчения. Значит, сейчас сделают укол, и какое-то время она будет дрейфовать в собственном сознании. Без пугающих образов и горьких, обидных слов. Она послушно протягивает руку и с радостью отмечает, как затихает бешено стучавшее сердце. Если в этом месте есть такое понятие, как счастье, то она счастлива именно в те моменты, когда транквилизатор начинает действовать.       Он всё ещё рядом. Наблюдает с неизменной торжествующей усмешкой. Но Эмма знает, что сейчас он не будет изводить её, будет просто смотреть. Так, что ей хочется стать невидимой, раствориться, чтобы только не ощущать на себе этот злобный липкий взгляд, проникающий под кожу.       Эмма помнит, как он так же смотрел на неё, когда она только попала сюда. Даже обманчиво казался приветливым. А потом начинал нашёптывать ей гадости, день ото дня становившиеся всё более изощрёнными.       Он заставляет её вспоминать пережитой ужас. Врывается в её счастливое прошлое, сминая и разрушая то хорошее, что когда-то у неё было. Тепло объятий любимого мужа, его родной хриплый смех, ласковые прикосновения отступают всё дальше, когда рядом её персональный монстр. И она слышит собственные крики, когда часами тщетно молила о пощаде. Эмма словно ощущает сильные руки, сжимавшие её горло, не давая вздохнуть. И лишь спасительное лекарство хоть ненадолго позволяет забыться.       Лежа на узкой койке, она бездумно смотрит в стену напротив. Она не совсем понимает, что говорят люди рядом с ней. Их слова сливаются в однообразный негромкий гул. Словно морские волны, наползающие на берег. Она балансирует между сном и реальностью. В голове это смешивается в презабавный коктейль. Лица калейдоскопом мелькают перед глазами.        Шериф Нолан, бледный и ошарашенный, сжимающий пистолет побелевшими от напряжения пальцами и разговаривающий неестественно спокойно с тем ублюдком, что исковеркал жизни семи семей. Она бы с удовольствием вырвала все эти воспоминания из своей головы, но они настигают ее каждый день, стоит хоть какой-то детали напомнить ей о пережитом кошмаре. Первое время она просыпалась от пугающе-реалистичных кошмаров, точь-в-точь повторяющих тот ад. Именно это ее и заставило трепетно полюбить лекарства. Ибо они хоть как-то ограждали ее от этого ужаса.       Сегодня милосердное сознание не подкидывает больше пугающих образов. Наоборот, она улыбается. Кротко, неуверенно. Неужели, это когда-то было правдой? Темноволосая голова мужа покоится на ее коленях, она рассеянно перебирает мягкие пряди и смеется от его комментариев, которыми он сопровождает фильм. Это было так мило, почему она начинает ценить эти моменты только сейчас, когда она лишилась всего? Так хочется повернуть время вспять и вернуться в ту счастливую жизнь, когда не надо было бояться собственной тени и вздрагивать от малейшего шороха.       Эмма помнит, как он любил будить её по утрам нежными поцелуями, шепча что-то ласковое на ухо. Потом приносил её любимое какао с корицей и улыбался, наблюдая, как медленно она просыпается. Каждый день был наполнен домашним уютом и теплом, планами, смехом.       Образы в сознании Эммы сменяются. И вместо обожаемого мужа перед ней перекошенное от ненависти лицо чудовища, сломавшего её мир. Растоптавшего её жизнь и уничтожившего её настоящее и будущее.       Она помнит боль и унижение. Помнит свои хриплые крики, переходящие в глухой вой, когда она, запертая в тёмном холодном помещении, молила о пощаде. Помнит ужас, когда осознала, что ей уготовано. Она почти смирилась с тем, что закончит свою жизнь в каморке, воздух которой был невыносимо тяжелым и влажным. Там ей чудились всхлипы и стоны других женщин, которые побывали в этом месте до нее. Их изображения красуются на прикрытом тканью холсте. А их крики и мольбы отдавались в ее ушах.       Когда он начинал рисовать, оглядывая её безумным взглядом и что-то нашёптывая, Эмма знала, что этот кошмар будет длиться, пока он с мерзкой улыбкой не подойдёт к ней. Проведёт шершавой ладонью по щеке и усмехнётся.       Вкус его поцелуев отдаёт смертью. Его прикосновения грубые, взгляд жестокий и сумасшедший. Она понимает, что её мольбы лишь раздражают его ещё больше, словно поощряя его причинять ей боль. Но Эмма не может сдержать вскрики, когда он приближается. Она даже не подозревала, что в жизни возможна такая боль. Малейшее его прикосновение оставляет кровоподтек на коже. Единственное, по лицу он ее не бьет никогда. А если и отвешивает пощечину, то сразу же извиняется.       Когда он касается ее, то Эмма закрывает глаза, сдерживая слезы, и беззвучно шепчет имя мужа. Он должен прийти и вытащить ее из этого кошмара. Как он может допустить, чтоб она провела тут еще один день, час, минуту, мгновение?! Она хочет умереть. Чтобы не чувствовать. Но Эмма знает, что пока он не удовлетворит свои больные фантазии, он этого не позволит.       Она ненавидит себя. За то, что оказалась здесь, за то, что слишком слаба. И всеми частицами души она ненавидит чудовище, наслаждающееся её мучениями. И с каждой проведенной вместе секундой, ей кажется, что ему мало ее мучений. Он садистски придумывает все новые и новые издевательства, заставляющие ее вновь ломаться изнутри. Когда, выбив дверь, в каморку врывается шериф, Эмма уже ничего не чувствует. Она жива, единственная из всех его жертв. Но ей кажется, что было бы легче умереть.       Она безучастно наблюдает, как шериф с помощниками надевают наручники на того, кто растоптал её душу, запятнал и унизил её. А он, не отводя взгляда, смотрит на неё. Прожигает насквозь, словно клеймит. И Эмма знает, что это так. Он навсегда заклеймил её, оставив в сердце незаживающую рану, разъедающую её и сводящую с ума.       — Миссис Джонс, — санитар тихонечко трясет ее за плечо, и кошмары рассыпаются острыми осколками. Она едва сдерживается, чтобы не обнять парня от радости. — Пора завтракать.       — Да-да, спасибо, — бормочет она и пытается надеть тапочки. Пальцами прочесывает волосы и вновь собирает их в косу.        Начинается новый день. Такой же, как предыдущий, безликий и серый.       Эмма, не поднимая взгляда, идёт по коридору лечебницы. А рядом как всегда он. Молчаливый, незримый для всех кроме неё. Её вечный мучитель, от которого никогда не будет спасения.