Я встретил родственную душу. А она - нет.

Методично напиваться в баре это не выход. Стайлз всегда считал, что это слишком тупо, однако сейчас он разбит, пьян и не способен найти другого способа. Стилински расплывается в милой улыбке и просит бармена повторить. Возможно, стоит забыть обо всем, как и советовал Дэнни. Как там? Отдаться инстинктам. Вот только его проблема в том, что хреновы инстинкты хотят лишь одного. Джексона Уиттмора. И сделать с этим Стайлз ничего не может. Именно поэтому он хрипло смеется, расплескивая пиво. Джексон-мать-его-Уиттмор стоит перед ним, насмешливо изогнув бровь. Весь из себя идеальный старшеклассник, герой влажных снов каждой девчонки. И даже, чтоб его, самого Стайлза. Парень отхлебывает, громко сглатывая. Где-то там в груди под ребрами болезненно бухает сердце, заставляя жалеть. — В чем твоя проблема, Стилински? — Уиттмор чуть наклоняется голову, нихрена-не-участливо улыбаясь. — О, — тянет вроде-как-ненужный-запасной-вариант, — у меня нет проблем, Уиттмор. Пухлые губы расходятся в болезненной усмешке, стоит парню опустится рядом на стул. До боли хочется коснуться его. Такого родного и далекого. Такого нужного. Стайлз смаргивает непрошенные слезы и вновь делает глоток. — Да брось. Давай, расскажи папочке Джексону, что с тобой не так, — он выглядит почти взволнованным. Почти по-настоящему любящим. И это буквально разрывает сердце, комом застревая в горле. Стайлз сглатывает, желая, чтобы все происходящее оказалось дурным сном. — Со мной все так, кроме одного, — Стилински подается вперед, совершенно блядски, по мнению Уиттмора, облизывая губы, заставляя его нервно сглотнуть и инстинктивно податься к нему. — Понимаешь. Я встретил родственную душу. А она — нет. Нелепость, верно? На любимых губах змеится знакомая улыбка, и Стайлз едва ли не смеется, понимая, что проиграл. Он ничто. Всего лишь пустышка, игрушка для родственной души. Так нелепо. Стилински закрывает лицо руками, все чаще смаргивая слезинки. — Полнейшая, — все же уверенно кивает канима, так же уверенно забирая недопитое пиво и выкидывая бутылку. Он лишь тонко улыбается на непонимающий взгляд, протягивая руку. — А теперь поднимай свою задницу и вперед. Я сегодня добрый, отвезу тебя домой. Стайлз все же не выдерживает и срывается на истеричный смех. Его просто не хватает на все это. Чертов Джесон. Чертово проклятье. Чертовы соулмейты. Стайлз не железный. Стайлз сломался. Может, поэтому он почти не сопротивляется, когда Уиттмор за шкирку поднимает его со стула. Внутри слишком пусто, чтобы что-то изменить. Да и слишком поздно уже. С головой накрывает апатия. Как-то резко. И как-то сразу. Стайлз почти не реагирует, когда Джексон садится рядом, прижимая слишком холодную руку к себе. Стайлз почти не говорит с Лидией, что пытается стать ближе. Стайлз почти не поднимает взгляда на волнующегося Скотти. Он замер, закрылся в своей скорлупе, не желая подпускать никого ближе. Так… проще? — Знаешь, — Джексон мягко почти неслышно опускается рядом, внимательно разглядывая свою пару, — я понял, что мудак. Тебя это радует? Ну же, Стайлз. Скажи хоть что-нибудь. — Что сказать, Джексон? — его имя как всегда отдает болью. Стилински с горечью улыбается, смотря в глаза любимого (ли) человека. — Матушка природа ошиблась. Увы, так бывает, я переживу, тебе не зачем нянчиться со мной. Уиттмор усмехается, едва не ломая чужую руку. Он бросает на кровать листок с объяснениями, как понял Стайлз, и уходит. Практически сбегая, давая сделать выбор теперь уже ему. Стилински сжимается, с каким-то трепетом и надеждой вглядываясь в неровным строчки. Он тихо, полубезумно смеется, находя, кажется, тысячу ошибок и не видя ни одну из них. Слишком много. Слишком сильно. Слишком безумно. Но… Ему не привыкать. — Джексон, — он едва улыбается, почти шепчет, зная, что его услышат, — я выбрал.