Шрамы

Лёгкие занавески, что крыльями колыхались от свежего, напоенного росой ветра, были распахнуты, впуская в комнату ночь, уже разбавленную жемчужным светом зарождающего дня. Йона лежала рядом, свернувшись клубочком. Тонкое покрывало едва прикрывало крутой изгиб бёдер, а спина была полностью обнажена, и чуть ли не светилась в сереющих сумерках. Хак, подперев голову рукой, не отрываясь смотрел на розоватую полоску, что наискосок пересекала нежную кожу меж острых лопаток. Столько времени прошло, нет-нет да мелькнёт яркой молнией болезненное воспоминание, пронзая насквозь, до самых глубин, где таился подспудный, извечный страх… Если бы эта уродливая отметина, — его вина, его бессилие, навек выжженные на её теле, — была единственной! Но этих отметин, шрамов было слишком много… Слишком много для столь хрупкой девушки. И Хак знал их всех наперечёт. Вот один, небольшой звездой бледнел, у основания шеи. Немедленно коснуться его сгорающими губами! Хак склоняется к сладко спящей девушке, осторожно отводя за её ушко завивающуюся прядку волос. Йона чуть вздрогнула и вздохнула, и её левая рука, что пряталась под подушкой, взвивается, и девичьи пальцы зарываются в чёрную смоль волос возлюбленного. — Хак, щекотно, — сонно пробормотала она, и её ладошка огладила мужскую щёку с проступившей щетиной. — Ты — колючка! Зверь, с упоением целуя шею, что-то промурлыкал, как большой кот, и рука его игриво скользнула мурашечно-нежным движением по животу Йоны. Окончательно проснувшись, она взвизгнула и засмеялась перезвоном колокольчиков, когда Хак сграбастал её в объятия, обжигая дыханием и губами. Несмотря на то, что они уже полгода делили одно ложе, ласки Громового Зверя продолжали оставаться всё такими же неистовыми и остро-сладкими, как и в первый раз. Зато сама Йона изменилась. Она уже не зажималась и не робела, и отвечала на поцелуи любимого, так же горячо и страстно, как и он: ведя языком по рельефным ключицам и оглаживая, чуть царапая сильные плечи, дразняще прижимаясь упругими грудями к мощному торсу. Вдоволь, — до поры до времени, — наигравшись, Йона, задыхаясь и буквально изнемогая в его руках, уткнулась носом в ямочку у основания шеи, вдыхая терпкий, такой мужской аромат. Хак, подложив одну руку под голову и проведя подушечками пальцев по той полоске нежной, чувствительной кожи, невольно поморщился. Вскоре утро полностью вступило в свои права, и потоки ликующего света ворвались в покои, разогнав клубящийся по углам мрак. Йона, сладко потянувшись, села и встряхнула красным золотом волос, сияя белизной обнаженного тела. Она уже нисколько не стеснялась перед ним своей наготы, не закрывалась, позволяя любоваться собой, хотя щёки её продолжали рдеть, а блестящие лукавинкой глаза девушка старательно отводила. А Хак видел шрамы, что уродливыми сорняками цвели на упругом животе, стройных бёдрах, и даже на точёном лице, прямо над правой бровью. Она так прекрасна, и так противоестественно смотрятся на ней эти отметины. И их ему никак не стереть…