Не смотри на моё пепельное тело Я хотел светить, но оно только медленно горело (до шрамов) Таким меня на праздник вряд ли позовут И, может быть, я хуже стану, потерявши красоту И с клятвы — ни одной тут буквы не забыл я Не смотри на мои страшные обугленные крылья В непонятном вам присуще видеть монстров Но родная, ты пойми, мы просто Прикоснувшиеся к солнцу ©. Прикоснувшиеся к солнцу (Touching the sun) — Pyrokinesis
***
Итачи фыркает, наблюдая за тем, как его теперь уже жена улыбается другому мужчине. Серьёзно, что происходит? Учиха вдруг стал невидимым или что? Потому что это вот так не работает. Если вместе до гроба значит до гроба. И совершенно неважно чьего. — Хватит так пялиться в её сторону, — кривится Урсула, проводя ладонью по пышному лиловому платью. Белое — не для неё, чистота и невинность — не смешно ли? Вот лиловый другое дело. Лиловый — это загадка, мистика; сочетание синего и красного. — Она обсуждает нюансы моей свадьбы. Время и прочее. Девочка с цветами, например, задерживается. — Понятия не имею, почему ты сама не делаешь этого. Это ведь твоя свадьба. — Я нервничаю, — пожимает плечами женщина. Лгать она не умеет. — Разве не заметно? — Ничуть. Йоко в белом коротком платье восхитительна и плевать, что в таких вот нарядах ещё как минимум пять подружек невесты бегают. Она держит в руках планшетку с расписанием мероприятия, постукивая ручкой по некогда чистому листу размером А4, и доходчиво объясняет что-то слишком улыбчивому парню. Итачи собирается испортить ему настроение, как только они останутся наедине. Ничуть не потерявшее вид кольцо призывно блестит на безымянном пальце Йоко. И это, пожалуй, единственный удерживающий фактор сейчас. — При нашей первой встрече ты таким дерзким не был. Итачи кривит губы, ослабляя узел галстука, и закидывает ногу на ногу. Ему безумно идёт строгий чёрный костюм, белая рубашка и низко завязанные в хвост длинные волосы. Порода видна невооруженным взглядом, такое не спрячешь за маской. — Никто не останется равнодушным при виде восьми щупалец, двое из которых собирались пожать мне шею. Славные деньки шиноби, куда же вы делись. — Туше. Урсула поправляет фату, умело вплетенную в светлые волосы женщины с помощью невидимок и гребня. Камень на кольце цепляется за светлую прядь, и женщина почти зло рычит. Причёску испортить не хочется совсем, как и саму церемонию. Урсула, по правде сказать, даже нервничает страшно. Это ведь всё по любви. Впервые. — Не дергай ты, — Учиха встаёт с места и приближается к стоящей у зеркала морской ведьме, помогая той аккуратно распутать обернувшуюся вокруг крупного камня прядь, — а то всё испортишь. — Сама знаю. А ведь раньше он с ней не ладил.***
Урсула собирается выбить из девочки всю дурь. Просилась же чертовка в протеже, требовала научить её тому, что знает ведьма, а ведьма и повелась на синие глазки (хотя больше на шантаж)! В дом пустила, зельям обучила, магию пробудила! А та взяла и канула в Лету, будто так и надо. Взмахнула хвостом и на сушу к своему человеку сбежала. Мол он без неё никак, пропадёт. И ведь не солгала — пропал бы. — Маленькая поганка, — шипит ведьма, перебирая щупальцами по влажному песку. Ей не приходилось… идти за кем-то самой. Обычно для этого использовались прислужники, парочка верных электрических угрей. Ведьм в море — более, чем предостаточно. Хороших же ведьм — по пальцам сосчитать можно. Глупые русалки вначале шли к этим неумехам, которые только цвет волос и могли менять, а потом сгруппировались и вышли в океан, собираясь найти Урсулу. Хочешь счастья — борись. Им надо, а то, что та от дел отошла, никого не интересовало! Ей покоя бы, а не тонны мольбы в чужих голосах. Магический шар на то и магический, что показывает нужные тебе вещи. Вот, например, Йоко оказалось найти не так уж и трудно: та просто не пряталась. На свою беду. — Я ей чешую с хвоста счешу. Когтями. Ума осталась под присмотром няни. И не приведи Бог, если та не справится со своей задачей. Конечности по всему Ледовитому собирать придётся. Щупальца, мощные и плотные, подминают под себя песок, тащат тело вперёд, оставляя после себя странные вмятины и борозды. Ноги — это блажь. С бледного тела, покрытого вязкими чёрными разводами, медленно сбегает вода. Яркая золотая ракушка с ниточкой из жемчуга ловит на себе свет от луны, призывно блестя. Урсула отфыркивается, вздыхает полной грудью, чувствуя, как пропадают жабры, и вытаскивает из коротких волос длинную водоросль. Дом поганки близко, в двухстах метрах от берега. И за пройденное расстояние Йоко придётся расплатиться: по капле крови за каждый метр. Даже плотным покровом кожи на щупальцах Урсула чувствует прохладу дерева. Она замирает напротив двери, не зная то ли постучать вежливо, то ли к чертям от преграды избавиться. Или можно по-другому… Щелчок. Дверь открывается внутрь, и Урсула медленно вползает в чужой дом, тут же чувствуя, как её шеи касается острие катаны. В темноте сложно разглядеть очертание интерьера, да и её это сейчас мало интересует. Она сглатывает. Не для этого ведьма Смерть за нос водила, чтобы так просто сдохнуть. От рук шиноби. Простого смертного. — Я бы на твоём месте этого не делала, — шипит женщина. Ладони её искрятся зелёным. — Я бы на твоём месте не проникал в чужой дом, — фыркает Учиха. — Мы все совершаем глупости, не так ли? Взволнованная Йоко выглядывает из-за угла и выдыхает, нащупывая на стене выключатель: — Итачи, отпусти, пожалуйста, Урсулу. Не думаю, что она пришла с войной. Брюнет скептически фыркает и тут шипит, когда свет резко наполняет комнату, а щупальца оплетают тело. Былая нечеловеческая реакция сходит на нет, будто той и не было. Годы тренировок, словно старая Атлантида, исчезают. — Урсула! — Что? — она строит из себя дурочку. Пока катана летит в сторону. Пока Итачи, задыхаясь, складывает печати. Пока Йоко делает выбор. Она хмурится и топает ногой так, что магической волной сбивает незваную гостью с ног. Ведьма на чужой территории и не ей тут правила свои диктовать. Итачи аккуратно приземляется на диван, и сирена мигом оказывается рядом с ним, ощупывая прохладными пальцами кожу на шее. И только убедившись, что с Учихой всё в порядке, блондинка обращается к Урсуле, вставая с колен: — Это мой дом и мой мужчина, и ты не имеешь никого права вредить ни тому, ни другому. Итачи фыркает. Вот значит какого это — чувствовать себя, как за каменной стеной. — Возможно, я чуть перегнула, — признаёт женщина, скользя щупальцами по стене, — но и ты, дорогуша, нарушаешь правила нашего договора. — Не было никакого договора. Я тебе помогла, а ты оплатила мне за своё спасение. Ваше спасение. Йоко смотрит без толики страха, уверенно слишком. Под синей радужкой — самый настоящий лёд. Итачи брезгливо проводит ладонью по шее и ниже, чувствуя на коже тёмные вязкие разводы от слизи. Он не вмешивается, только сканирует помещение на наличие других посторонних людей. Тишина. Босые ступни тонут в ворсе ковра. — И не придраться. — Как насчёт кофе? — интересуется Учиха, широко зевая. — Не откажусь, — довольно соглашается Урсула прежде, чем Йоко хоть что-то скажет. «С умелыми ведьмами лучше дружить», — приходит на ум им обеим. Итачи же думает о том, что этой ночью ему не удастся выспаться. И, в принципе, он редко, когда ошибался.***
Йоко щурится, ревнивым взглядом осматривая ручку новой помощницы Итачи на его же плече. Та краснеет, очаровательно улыбается и даже не чувствует я-убью-тебя-взгляда на себе. Такая храбрая крошка. Знает и о золотом колечке на левой руке, и о жутко ревнивой супруге. Учиха порывается сделать шаг вперед, как ее хватают за локоть. — Вы смотрите на окружающих вас людей, чаще противоположного пола, одинаково, — говорит Урсула и меняет позу. Она клонит голову, укладывая свою ладонь в протянутую ладонь сирены, крепче сжимая пальцы той. Щурится морская ведьма красиво, кривит лиловые пухлые губы. — Знаешь, как? — Как? — С угрозой. Только тронь моё — и тебе конец. Это не может не настораживать. Сколько вы вместе, дорогуша? Больше пятисот лет, кажется. Любовь столько не живёт. — И ты не должна, но мы имеем то, что имеем.***
— Удивительно, — Сараде шестнадцать, и она хмурится, укладывая ладонь на лицо Йоко, — ты совсем не постарела за все эти годы. Госпожа Тсунаде использует технику и преобразовывает чакру, сохраняя внешнюю целостность*. В твоём теле нет активных путей чакры… Вообще ничего нет. Словно ты обычный человек. Большой палец скользит по чужим губам, нарушая мнимые и не мнимые границы личного пространства. Учиха-младшая сквозь грубую кожу ладоней чувствует гладкость чужого рта. У неё-то губы искусанные, шершавые, а на теле множество мелких шрамов — больше недостатков, чем достоинств. Искусство шиноби учит быть сильным, не взирая ни на что. И мелкие женские радости кажется такими несущественными на фоне глобальных проблем других людей, совершенствования собственных навыков и прочего, прочего, прочего. — Ты мне на ногу наступила, — блондинка и бровью не ведёт в ответ. Смотрит на дочь Саске снизу вверх и даже не улыбается. Потому что Сарада умная; Сарада знает, где нужно копать, чтобы отыскать клад. — Осторожнее, хорошо? — Ты не ответила на вопрос. Девочка делает шаг назад, поправляет указательным пальцем сползшие с носа очки и скрещивает руки за спиной. Взгляд холодный и изучающий, пронизывающий насквозь. На фоне пёстрой зелени ярко-красная Учиха смотрит презабавно. — А ты его и не задавала, — сирена жмёт плечами. — Теперь задаю, — Сарада до тошноты настойчивая и упорная. Если она хочет чего-то — добьётся. Сквозь кровь и слезы, литры пота и сотни бессонных часов. Это у неё учиховское, породистое; то, что и раздражает, и нравится одновременно. — Почему ты и дядя не меняетесь? Это не техника, точнее, не то, чтобы можно было бы назвать ею. Нечто другое, но что… я так и не смогла понять. — И слежка не помогла? — фраза звучит немного иронично, с явной издёвкой. — Откуда?.. — Итачи сказал, — кто бы ещё это мог быть. — Он запретил целовать себя, пока ты рядом. Смотришь откуда-то из-за дерева. Аж мурашки по коже, бр-р. Сарада интуитивно делает шаг назад и щёки её покрывается лёгким румянцем. Взгляд опускается на покрытую ещё короткой зелёной травой землю. Весна только вступила в свои владения, пора любви и романтики. Рассвет юности. — П-прости, я не хотела вмешиваться в вашу личную, — это слово брюнетка выделяет особенно чётко, — жизнь, но по-другому не могла. — Неужели так интересно? Сарада не медлит ни секунды: — Да. — Что же, — тянет Йоко, переступая с пятки на носок, — когда ты станешь чуть старше и настырнее, я расскажу тебе. — Насколько старше? — Лет на пятьдесят. Почему-то Сарада больше не задаёт вопросов. Видимо, всё понимает. Без слов.***
У Йоко тёплый взгляд и холодные руки. Итачи помнит это с самого детства. С того момента, когда впервые доверился несносному чудовищу из старых добрых сказок. Она предложила стать ему другом, сделав первый судьбоносный шаг, спустя долгое время Учиха задал вопрос: «Станет ли она его женой». Конечно, станет. Кто бы сомневался. Взаимовыгодные соглашения ведь так и работают: баш на баш. Только нет ни кимоно с веточками сакуры у краев, ни выкрашенного в белый цвет лица и ярких красных губ, никто не подвязывал оби правильно, как у замужней дамы, а в причёску не вплетали дорогие разноцветные украшения. Традиции его народа канули в Лету вместе с желанием настоять на них. Она аккуратно укладывает свою ладонь в его и уверенно сжимает, смотря снизу вверх, прямо в глаза: — Ты уверен? На разрисованное зелеными лианами коже маленькими капельками оседает солёная вода. Сейчас Йоко больше похожа на крохотную фею, а не весьма соблазнительное острозубое существо с прелестным синим глазом. — А это разве не я должен говорить тебе? — у него красивая и по-настоящему искренняя улыбка. Так выглядит человек, который, действительно, счастлив и доволен жизнью. Он ведь заслужил счастья больше, чем кто-либо ещё. И от этой шуточной манеры говорить самые серьёзные фразы на свете хочется улыбаться, как идиотке. Йоко почти закатывает глаза в ответ. Эти дети ничему не учатся с годами, только дни свои отсчитывают да уверенности набираются. Мол с возрастом умнее. Ни черта. С опытом — мудрее. Итачи почему-то сомневается, и сирена понятия не имеет, что послужило тому причиной. До правды докапываться нет никого желания: захочет — расскажет. Они ведь не на суде, а в отношениях. — А ты попробуй, — и подмигивает, и Итачи хочется расцеловать её, и обнять крепко-крепко, чтобы не отпускать никогда в своей жизни. — Как-нибудь никогда, подойдёт? — Идеально. Существо, больше похожее на скользкий неприятный столб чёрной грязи, булькает что-то непонятное, разнося брызги в разные стороны, и подползает ближе. Не впритык, но запах сырой земли щекочет носовые пазухи. — Нас приветствуют, — шепчет сирена, отпуская ладонь Итачи и отходя в сторону. — Нужно держаться друг от друга на почтительном расстоянии. Таковы правила. — Дурацкие правила, — бурчит Учиха. Желание пнуть воду появляется так некстати. Жест поистине детский, но такой нужный сейчас. Сирена понимающе кивает. Ей тоже много чего не нравится здесь, но церемония бракосочетания — это свод определенных правил. Без них ни Океан, ни Древние Духи не примут данного союза. Холод морской солёной воды неплохо остужает пыл и нервную дрожь можно списать именно на него. Учиха не обладает грубой утолщенной кожей: он может порезаться бумагой, обжечься и получить обморожения. Естественная реакция организма правильная и от неё никуда не деться. Также, как и от голосов в голове, которые не прекращают шептать о том, что всё это иллюзия. Тогда он, всё же, умер от рук своего брата и… каким-то чудом очутился в Раю. Или как-то так. Потому что реальность никогда не была к нему так добра, потому что такая девушка, как Йоко, никогда не обратила на него своего внимания. Верёвка крепко оплетает его запястье и параллельно запястье блондинки оказывается в точно таком же положении. Они крепко связаны, так? Это и невооруженным взглядом понять можно, стоит хоть чуточку понаблюдать за парой. — Нужно соблюдать тишину. — Хорошо. Вопросов не возникает. Надо так надо. И он, действительно, молчит. Молчит и смотрит на зелёные полосы, оплетающие тело его невесты, на её светлые длинные волосы и улыбку, едва заметную, затаившуюся в уголках губ. Существо начало говорить. Во всяком случае, звучало так, будто оно начало говорить. Ведь пузырьки кислорода, вырывающиеся из толстой грязевой брони, это под собой подразумевали. Учиха неосознанно напрягается. Инстинкт самосохранения велит ему быть начеку, ведь неизвестно, что скрывает земляная оболочка. И завесу тайны открывать почему-то не хочется — иногда незнание спасает. Русалка протягивает руку вперёд и кивает, упрямо смотря на «священника», будто на нём свет клином сошёлся. Кинжал из существа выползает неожиданно и тут же оказывается в руках Йоко. Видимо, и здесь не обойтись без кровопролития. Блондинка одним точным нажатием прорезает собственную ладонь, заставляя кровь хлынуть из свежей раны. Учиха думает, что ему придётся сделать то же самое, но предположение неверное. Потому что в следующую секунду Йоко поворачивается к нему лицом, нечаянно пачкая верёвку красным и говорит: — Терпи. Её почти выворачивает наизнанку от вкуса собственной крови. Жидкость во рту вязкая, терпкая и отдаёт трупным ядом, как будто сирена провалялась мёртвой больше двух месяцев, а затем очнулась, чтобы надкусить от гниющего тела кусочек-другой. Тошнота подступает к горлу и хочется выплюнуть это дерьмо изо рта. Гадко. Йоко на вкус — так себе, селедка испорченная. Ей и съеденной быть не страшно: кто станет вкушать отраву добровольно. А затем она встаёт на цыпочки. И набирает полный рот крови, и подходит ближе, и целует его.Рука об руку, пока смерти не разлучит нас.
***
Стены пещеры сверкали тусклым зеленоватым светом, освещая темень пространства. Сотни сталактитов свисали с верхушки и своим мощными метровыми хемогенными накоплениями грозились свалиться вниз, превращая всяк живое под ними в красочную лепешку. Йоко с раздражением поджимает губы и тяжелым мешком вываливается на каменный берег. Потому что три месяца вне суши только начались, а она уже до безумия соскучилась по Итачи. Договор с Урсулой на мирное существование больше напоминал компромисс со стороны юной сирены. Иначе это и не назовешь. Потому что «три месяца в море, остальные девять на суше» только на слух звучат маняще, на деле же — чушь собачья. Но при ином раскладе Урсула пообещала свести Йоко со свету или, по крайней мере, усложнить ей и её супругу жизнь. Рисковать Учихой она не могла, а сомнения силы Морской ведьмы не вызывали. Тихий плач из подземного озера невыносимо скрёб и без того шаткие нервы сирены. И та без зазрения совести шикала на утопившуюся в воде красавицу. Пещерный дух понял с первого раза, а утопленница — нет. И она бесила до зубного скрежета. Как и тихие завывания новой просительницы. — Я хочу, — тихо шепчет маленькая русалка, сцепливая собственные пальчики, и смотрит на Йоко с неприкрытой надеждой, — чтобы он влюбился в меня. Глаза у девчушки красивые, карие такие, с блеском. Как у Итачи были когда-то. — Значит любовная магия. Ну, кто бы сомневался. Чаще сирены именно с такой просьбой и приходили. Взаимные чувства и бла-бла-бла. Такое не продавалось, во всяком случае, «чистая и невинная» уж точно. — Ничем помочь не могу, — блондинка пожимает плечами и скребется спиной об острый камень. Место под лопаткой чесалось ужасно. Наверное, из-за мелких сверкающих паразитов. — Любовь у меня вне закона. — Но мне сказали, что вы можете всё, что угодно! А глаза живые и яркие смотрят прямо в душу. Ведьма отчего-то дёргается, желая поддаться вперед и прикрыть чёртовы веки. — Солгали, — и пожимает плечами, и чужие рухнувшие мечты пахнут гарью. Йоко вздыхает, теребит длинную светлую прядь меж указательным и большим пальцем, раздумывая о чём-то. — Мне без него не жить!.. Все так говорят, а потом живут долго-долго, словно и не было этого «не жить». -… Я прошу. Я… Я сделаю, что угодно! Настоящая любовь ведьмам не по силам, любовь ложная и граничащая с безумством — раз плюнуть. Важна только цена. Что ты готова дать взамен? — Мне нужны твои глаза. — Простите? — За его любовь я хочу твои глаза. Отдашь? — Отдам.***
В рабочем кабинете Итачи пахнет красками и немного резким растворителем, в котором он вымачивается кисти. В этом веке именно рисование стало хобби Учихи, его нынешней страстью. Он переносил на белые листы всё, что видел и чувствовал, начиная с чудесных пейзажей и заканчивая брызгами темной краски на полотне — его гневом. Иногда Итачи рисовал Саске, словно это было единственным способом не позабыть младшего брата. Портреты выходили мрачными и отдавали печалью за версту, картины эти никогда не выставлялись в свет. Будто бы они рисовались только для одного единственного человека: Итачи и больше никого. — Ужин готов. Перед тем, как войти в кабинет Итачи, Йоко непременно стучит. Она не пытается нарушить чужое уединение или хоть как-то потревожить своего мужчину, отвлекая от любимого занятия даже важным (не от которого зависит чья-то жизнь) делом. Итачи не вздрагивает от неожиданности. Инстинкты шиноби даже с годами никуда не исчезли, может быть слегка притупились, но точно не канули в Лету вместе с временами ниндзя. Он откладывает кисть в сторону и проводит перепачканными в масляной краске ладонями по лицу, отгоняя усталость. Хочется завалиться в кровать и проспать с десяток часов к ряду, крепко прижимая к себе всегда холодную Йоко. — Я засиделся, да? — Если только немного. Время для них не имеет никакого значения, но Йоко почему-то хочет, чтобы оно имело. Не так, как принято у обычных людей, отсчитывающих промежуток от рождения до смерти. Нет, вовсе нет. Чтобы каждое ценное мгновение хранилось на задворках памяти. Сирена вприпрыжку добирается от двери до супруга и обвивает того вокруг шеи. Итачи закидывает голову чуть назад и улыбается. Щека к щеке. И оба их глаза на месте, только вот по цвету они разные — карий и синий. И каждому второму непременно хочется пошутить о том, что «они были созданы друг для друга руками опытного врача». — Это Россия? Красная площадь, мы были там, кажется, лет сто назад. — Мы и были там сто лет назад, ровно. Я рисовал по памяти, — Учиха пожимает плечами, заставляя Йоко невольно повторить его движение, и чуть щурится. Недовольство собственной работой никуда не уходит. Хочется совершенней: цвет насыщеннее, линии тоньше и плавнее. — Можем повторить, — сирена тепло целует брюнета в макушку. — Мы с тобой что угодно можем, да? — Без сомнения. Девушка отходит в сторону, позволяя Итачи встать с места, и почти разворачивается спиной, собираясь отправиться обратно на кухню, как её ловят за руку. Учиха не позволяет жене уйти просто так, разворачивает к себе лицом и щурится так хитро, словно кот. Она в ответ чуть приподнимается на мысках и целует его первой, зарываясь ладонью в тёмные длинные волосы. Крепкие мужские руки игриво проникают под ткань лёгкой футболки и оглаживают поясницу, поднимаясь выше, до полоски бюстгальтера, и обратно. Он играется с ней, а Йоко и не против. Сирена принимает чужие правила и прикрывает веки, всецело отдаваясь ощущениям. Падать в пропасть всегда интереснее с кем-то. Она очень красивая. Итачи думает об этом постоянно. У его русалки красивое лицо и белая мраморная кожа, на которой так прелестно и правильно смотрятся яркие красные засосы и укусы от его зубов, пальцы длинные и тонкие, словно у искусного пианиста, а губы, как розовый кварц, такие же прохладные и яркие. Рядом с ней он чувствует себя ребенком, который получил подарок раньше положенного срока: счастье граничит с неуверенностью, пониманием, что он этого не достоин. Не заслужил. Рано ещё, сын. Только Йоко с первого взгляда кажется такой хрупкой, нуждающейся в защите, на самом деле внутри его сирены — сталь. И не сломать эту сталь никому. Влажный горячий язык Итачи проникает в податливый рот его супруги, исследуя доверенную ему территорию. Самообладание медленно покидает Итачи, когда госпожа Учиха прижимается к нему сильнее, трется своей грудью о подкаченный живот мужчины, тянет волосы на голове. Она даже непристойно стонет ему в рот, намекая на продолжение. Плевать где, главное — как и с кем. — Итачи, — сладко тянет она, отстраняясь. — Да? — Ужин стынет, — девчонка отстраняется от него, пользуясь секундной заминкой, и весело подмигивает, скрываясь за дверью, — быстрее. Учиха досадливо стонет, облизывает влажные от слюны губы и улыбается. Кухня, в принципе, ничем не хуже кабинета. Стол, во всяком случае, там крепче.Навеки вечные.