Песни и крыши Гоши Поповича

А я увижу лед, и я выйду опять. Я еще не твой, Город будет за мной, Я здесь – свой, не чужой. Даже в коматозе, он будет меня держать (с) Ненужные принципы, голос все тише, Привычка молчать понадежнее кляпа, Но веришь, что все же однажды отыщешь Того, кто поймет, что ты волк, а не тряпка (с) Гоша не знает, куда ему идти. Это странно — вдруг получить свободное время и не знать, как его потратить. Хочется просто сбежать от всего. Например, поехать на автовокзал и сесть в первый попавшийся автобус. Время, проведенное в дороге, даст хоть какое-то ощущение свободы. Или можно уехать в Москву с Дорианом. Он не хотел, потому что как же занятия фигурным катанием, но что если… Если не вернуться на тренировку? Фельцман поймет, что Гоша все обдумал и принял решение не идти дальше. В семнадцать еще есть шанс вернуться к нормальной жизни. Ведь есть же? Без него будет лучше. У Якова есть Никифоров, многообещающий и талантливый. И уж точно по праву займет все время своего тренера. Без отвлечения внимания на остальных. А Гоша что? У него есть гитара и песни. Чужие песни, свои песни. Он не выбирал фигурное катание, выбор ему предоставили только сейчас. И если там действительно все куплено, есть ли вообще хоть какой-нибудь смысл идти дальше и пытаться сделать? Ему дали два дня. Сегодня и завтра на то, чтобы определиться с дальнейшим направлением. Самое мудрое и самое жестокое решение одновременно. Семнадцать лет, в семнадцать хочется просто жить. Несмотря на то, что он иногда чувствует себя стариком. Или просто очень больным человеком. Маленькая червоточинка в большом и сильном организме. Домой возвращаться нельзя. Все еще на работе, но мама приходит рано и будет подозрительно, если застанет его в квартире. И начнется вечное «опять прогуливаешь?». А ведь он ни разу не прогуливал тренировки у Фельцмана. Не самоубийца же. Как Ленка. Хочется увидеть Ленку, узнать, в какой она больнице. Но не скажут, да и не пустят. Врачи в больницах всегда злющие, Гоша знает, хотя лежал редко. Один раз в детстве, когда подхватил кишечную инфекцию. И в психушку тоже не пустят потом. А как можно излечить человека, который не хочет жить? Лена не была похожа на того, кто сделал бы такое, но если порыв… Гоша снова воссоздает в памяти образ Лены — с длинными голыми ногами, юбка совсем крошечная. «А про блюдца можно?» Можно, Ленка, можно. Гоша просто ездит по городу, словно узнавая его заново. В какой-то мере так и есть. Когда живешь где-то с рождения, то принимаешь красоту и историю родного города как должное. И сейчас центр воспринимается иначе, глазами туриста. Гоша любит Петербург, Неву, памятники и храмы. Многое еще не восстановлено, что-то закрыли на реставрационные работы, но оно есть. Огромный культурный пласт. Говорят, что здесь даже дышится по-другому. Гоша не знает, потому что дышится ему сейчас одинаково плохо везде. Кашлять и задыхаться. Гоша мнется перед входом в храм, но потом открывает тяжелую деревянную дверь и аккуратно заходит. Служба уже прошла или же ее не было, он не знает, не разбирается в этом. Да и в церковь последний раз ходил еще совсем маленьким, помнит вкус сладкого вина и просфоры. Это называется причастие, говорила мама. А еще помнит, что не хотел стоять службу и все пытался сесть на скамейку к старушкам, а родители не пускали. Внутри совсем мало людей, какая-то женщина подозрительно косится на Гошу и тот начинает сам себя оглядывать — разве что-то с ним не так? Кожаная куртка и джинсы? Разве запрещено? Но ему ничего не говорят. В храме тепло, хоть какой-то отдых от пронизывающего весеннего ветра. Уже хочется хоть немного солнце, но оно светит слишком мало в последние дни, прячась в сером небе. Гоша неуверенно проходит дальше, опасаясь, что его шаги звучат слишком громко. Служительница храма в длинной юбке следит за свечами, чтобы потушить уже совсем маленькие и бросить в ведро. Интересно, их переплавляют потом и делают новые? Не выкидывают же. Женщина поднимает голову и смотрит долго, внимательно, с каким-то непонятным для Гоши выражением. - Крещеный? - вдруг спрашивает она. Гоша кивает, а затем добавляет для верности: - Да, крещеный. Это раньше было под запретом, а теперь как ритуал. А крестный у него дядя Леша, отец настоял, хотя мама была против. Мол, ну какой крестный из этого. Да и откажется. Однако дядя Леша неожиданно согласился. Гоша это по понятным причинам не помнит, ему рассказывали. Да и сохранилась фотография рядом с храмом, где его, совсем кроху, держит на руках новоиспеченный крестный. - Зовут-то тебя как? - и вовсе она не грозная и не страшная, почему тогда показалось — непонятно. Это, видимо, сидит внутри. То самое, подначивающее, которое говорит, что ты лишний, что тебе здесь не рады. «Гоша. Жора. Гога» - множество дурацких имен. - Георгий. - А, я покажу, где это, - улыбается служительница и идет на другую сторону храма к висящей на стене иконе. - Вот, покровитель. Святой Георгий Победоносец. Гоша смотрит на изображение святого. Военная одежда, должно быть римская, меч в руках. Нет ни копья, ни коня. Легенду о змие Гоша знает, в начальной школе рассказывали. И про то, что на московском гербе он изображен. - Знаешь, почему Победоносец? - Выигрывал сражения? - хорошее же имя родители подобрали. Которое Попович не смог оправдать. Он не выигрывает, не Виктор же. - Потому что всегда шел до самого конца. Какие бы не тяжелые выпадали на его доли испытания — ничто не заставило его отступить. Ни ломление духа его, ни терзание плоти, - она рассказывает о Диоклетиане и гонениях на христиан, о пытках и мученической смерти Святого Георгия. Легенда о змии уже не кажется совсем детской сказкой, в школе никто не рассказал, что стало с воином дальше. Да и другие не интересовались. Гоша смотрит в серьезное лицо святого, мол, что посоветуешь, что бы ты сделал на моем месте. Они носят одно имя, разве это ни к чему не обязывает? Но икона в храме не может ответить на вопросы и не примет решение за тебя. Святой Георгий всегда шел до конца. Дома неспокойно, Гоша это понимает, когда вступает в парадную. Добирается по лестнице до последнего этажа, хочет открыть дверь в квартиру, но мать резко открывает ее тут же, как будто знала, что сын уже стоит на площадке. И по ее виду Гоша тут же понимает, что что-то случилось. Губы ее поджаты в волнении, да и сама вся бледная. - Что случилось? На кухне с кем-то разговаривает отец. Еще один плохой знак. Отца вообще не должно сейчас здесь быть, он всегда работает допоздна. - Жорик, ответишь господам милиционерам на несколько вопросов? - кричит он из кухни. - В моем присутствии, пожалуйста, он несовершеннолетний. - Да, а что случилось? - Гоша проходит на кухню, не сняв куртку, а мать не напоминает. С чего вдруг милиция? Ну, подумаешь, однажды вслед показали средний палец и кричали «менты — козлы». Это было давно и неправда. Ментов двое. - Всего пара вопросов. Сказали, что ты был знаком с Константином Алексеевым и Александром Чесноковым. Каким Константином? Гоша сначала не понимает, а потом вдруг доходит, что это про Костыля говорят. А второй — Саня. - Знаком. - В дружеских отношениях? - второй что-то записывает, и Гоше это не нравится. - Нет, знакомые по двору. - Нам сказали, ты во дворе на гитаре играл в этой компании. - Играл, когда просили. Но мы не дружим, - про переходы в метро тоже лучше не говорить. Чем меньше информации — тем лучше. «Яков убьет, если узнает», - почему-то вдруг думает Гоша. Он косится на маму и та чуть качает головой, мол, дело серьезное, много не болтай. Гоша и так уже это осознал. Не важно, в чем дело. Все отрицать. - А сегодня в десять часов утра где был? - На тренировке в спортивном центре. - Спортсмен? - усмехается мент. Лет тридцать ему на вид. И вроде даже не кажется старым. - Ага, фигурист, - сейчас не время рассказывать, что возможно уже нет. - А случилось-то что? А случилось убийство. Саня будто бы сильно взбесился из-за машины, тут Гоша его мог понять, он столько сил и труда вложил в починку и до конца надеялся, что заведется, а теперь… Одни горелые запчасти, ни на что уже не годные. Саню выловил во дворе Костыль, они отошли за угол, чтобы перетереть… У Костыля был нож. - Десять ножевых, - и Гоша понимает, что шансов не было. Но чтобы Костыль вдруг так. Нет, бывали и драки, серьезнее драки. Его и Костылем-то прозвали, потому что накостылять мог. И хвалился же еще, что знакомых полно в участке. Да вот не помогли здесь знакомые. И как-то невозможно поверить в произошедшее. Сейчас они рассмеются и скажут, что это был розыгрыш. На самом деле все живы, а вы, дураки, взяли и поверили. Саня, Костыль, убийство, смерть — абсолютно не сочетающиеся друг с другом вещи. Смерть в их дворе? Издевательство и бред. - Так о причинах конфликта знаешь? - даже если бы и знал, не сказал бы. Дело не в Ленке, которой предстоит реабилитация, она может быть лишь малой частью этого запутанного клубка. Может, это из-за машины. Быть может, давно уже зрело напряжение между Саней и Костылем, вот и вылилось в это. - Ничего не знаю. Говорю же, я не общался с ними. Так, здороваемся, в одном дворе же живем. У меня тренировки помногу часов, мне некогда сплетни выслушивать, - он отвечает на вопросы в каком-то трансе. Открещивается от старых знакомств легко и просто, потому что не было никакой близости никогда. Он и не свидетель, не прикопаются. Могли бы и не записывать, он ничего не знает. Интересно только, кто такой умный ляпнул про гитару. Не Венька точно, ему сейчас, должно быть, фиговее всего. Катька могла со злости или по глупости, кто ее знает. Они так ничего не могут добиться и уходят. Мать ставит кружку с горячим чаем, Гоша прикасается к ней и понимает, что его собственные ладони ледяные. А потом он поднял взгляд на маму - бледную, с испуганным и даже затравленным взглядом. - Докатились, товарищи, - тихо произносит отец, и эта фраза становится спусковым крючком. По щекам мамы текут слезы, она обнимает сама себя за плечи и раскачивается из стороны в сторону. Забыта кружка с чаем. Гоша сам обнимает маму за покатые плечи, целует бледную и холодную щеку. - Прости меня, прости, - он не знает, за что просит прощения, но повторяет это снова и снова, будто сразу за все. За что, что не очень-то из него хороший сын получился, за неудачи на катке, за ссоры, за двор, за гитару и за песни. - Все будет хорошо. Назло всем, - сквозь слезы бормочет мама. Ночью Гоша снова выходит на крышу, хотя сейчас это небезопасно. Весь двор взбудоражен — новости разнеслись слишком быстро. Как бы не пришло в голову никому посмотреть наверх. Благо, в темноте Гошу должно быть не видно, а еще он завернулся в плед, потому что иначе холодно. Он хотел взять с собой гитару, но играть ночью и привлекать внимание — не лучшая идея. Поэтому он просто сидит, мерзнет и думает. Наверное, пройдет еще много времени, прежде чем он сможет мыслить здраво обо всей этой ситуации. Такое же только в бандитских сериалах бывает, но не в жизни, нет. Гоша до сих пор воспринимает все это слишком отстранено. Под ним рушится целый мир, а он сидит на крыше и смотрит не вниз, а устремляет свой взгляд в темные небеса. Сейчас, когда темно, стена будто бы исчезает. Гоша вглядывается в черный проем между двумя крышами. «Или сейчас или никогда» - шепчет что-то внутри. Это же легко, только разбежаться и прыгнуть. «Если сможешь, то и на льду получится» Гоша разбегается и отталкивается от поверхности крыши. В полете он смотрит на небо и на мгновение ему кажется, что в небесном просвете показались звезды. Приземляется он совсем неловко, больно ударившись ногой, и падает с грохотом. Надо бы сваливать, слишком громко получилось, как бы кого не разбудил. Лишних разборок сейчас только не хватало. И нога болит адски, Гоша даже проверяет на ощупь, нет ли крови. Но нет, просто удар. - Допрыгались, товарищи, - тихо передразнивает он отца и ложится на спину. Вот только чуть-чуть отдохнет, а потом слезет. Рано утром звонит Дориан, Гоше удается взять трубку раньше, чем звонок разбудит родителей. Прошлый вечер был слишком напряженным, они заслужили отдых. А Гоша… Он все равно не спал. - Так, что, нам ждать тебя? Наверное, есть в жизни определенные моменты, эдакие поворотные точки, которые решают исторический путь мира или отдельной страны. И есть такие перекрестки в жизни людей. Гоша ощущает себя на перекрестке. Не стоит ли попробовать? Уехать в Москву с парнями, зацепиться за этот шанс, чтобы потом всю жизнь заниматься любимым делом. Да только стоит ли делать это делом всей жизни? Он привык считать гитару просто хобби. Фигурное катание - основное. Нельзя делать тройные прыжки с гитарой в руках, на двух стульях сразу не усидишь. Если нет будущего в спорте, быть может, есть в музыке? Слушать и играть чужие песни для того, чтобы в голове рождались свои. То, что тоже хочется сказать этому миру в отчаянной попытке, что тебя поймут. - Ты говорил, что мой спорт продажный… А вы нет? Сами-то… готовы уже плясать под чужую дудку, лишь бы пробиться. Сейчас гордитесь свой уникальностью, но сделаете все, что потребуется для дальнейшего продвижения. Я не прав? А Янка не продавалась, - Янка, которая жила искренне и с надрывом. И умерла также. Та, кто и без огромных концертных залов и профессиональных записей альбомов смогла остаться в памяти людей, внести свой вклад в историю. И будто бы подтверждает собой утверждение, что самые талантливые люди умирают слишком рано. Коммерчески успешно принародно подыхать - Езжайте без меня, - и кладет трубку. Он ничего не обещал, контрактов не подписывал, поэтому ничего и спросить нельзя. Похоже на очередной уход от ответственности. Мечта бросить все и сбежать, когда предоставилась реальная возможность это сделать, оказалась несостоятельной. Гоша не знает, будет ли жалеть о своем решении, но подумать об этом не успевает, потому что телефон снова оживает. - Гоша, наконец-то! Тебе не дозвонишься! - это напоминает какой-то кошмар. Может, Гоша так и уснул на крыше, но все происходящее сейчас ему только снится. Потому что невозможно же так. - Никифоров, какого черта? - Гоша даже думает положить трубку. Виктор просто всегда и везде, будто специально лезет в личное пространство и отхватывает себе новые и новые территории. - Мы могли бы встретиться? - Тебя Яков послал? - хотя вряд ли. Раз Фельцман сказал, что дает время подумать, то не станет дергать в процессе. Якову можно доверять в этом смысле. - Нет, просто поговорить нужно. «Да пошел ты!» - хочется повторить недавнюю фразу. Гоша оттолкнул протянутую руку помощи, потому что почувствовал себя униженным этим. - Очередной концерт что ли? - Нет, поговорить. Пожалуйста, Гош, - и не отвертеться же. - Говори, куда подъехать. Во дворе из-за угла на Гошу набрасывается Катька, на которую и смотреть-то страшно. Под глазами размытая тушь, сама вся всклокоченная, будто не приводила себя в порядок уже несколько дней. Сначала Гоша даже пугается, не узнав ее. - Что ты им сказал? Что ты им сказал? - она тянет его за руку и царапает отросшими ногтями, сильно сжав ладонь. - Ничего не сказал. Какого хрена, Кать? Ты на меня ментов навела? Спасибо большое! - Не я, да как я могла. Наши все молчать будут. А кто сказал — ищем. Гнида… Ох, что же теперь будет? - Передачи в тюрьму носить будешь… - он тут же жалеет о своих словах. Катя отшатывается, рот ее приоткрывается в беззвучном крике — сил на рыдания не осталось. Гоша хватает ее за плечи и чуть встряхивает в надежде привести в чувство. - Кать, иди домой. Успокойся, выпей чего-нибудь. Не ходи по двору. Она смотрит на него и будто не замечает, но через несколько мгновений взгляд ее проясняется. Девушка кивает и выворачивается из гошиного захвата. - Да-да, я поняла. Я пойду, извини… Виктор ждет на условленном месте, на остановке. Почему именно здесь — не сказал, да Гоша и не спрашивал. Он для себя решил, что разговор будет короткий, чего время тратить. Виктор приветственно машет рукой. - Отлично! Спасибо, что приехал. Курицу хочешь? - он взглядом показывает на палатку, где делают курицу-гриль. Вкусно, но вредно. - Ты серьезно? Нам же нельзя. - Мне нельзя, а тебе-то какая разница, если ты решил все бросить, - Гоша знает, что его провоцируют, и хмыкает на это заявление. - Бери свою курицу. А дальше Виктор приводит его… на крышу. Гоша даже не спрашивает, дом ли это Виктора, или просто первый попавшийся. Но Никифоров знает заранее, что проход будет открыт. - Сейчас все меньше мест, куда можно забраться. На двери парадных домофоны устанавливают. Гоша знает. Вскоре и на его дом такую штуку поставят, чтобы чужие не шлялись. А уж после всего произошедшего, уж точно все двери оборудуют домофонами. Они садятся на шифер, аккуратно, чтобы не свалиться. Нога все еще побаливает, но, кажется, ничего серьезнее большого синяка не будет. Сам дурак — сам и расплачивайся. Виктор разворачивает купленную курицу. Странно есть ее прямо так, руками и практически на улице. Они отламывают по ноге. Курица теплая и жирная. - Как вкусно то, - чавкает Виктор, его лицо блестит, измазанное этой курицей. Гоша не может удержаться от смеха. И он смеется так искренно впервые за все прошедшее время. Но курица и правда вкусная. Пикантности прибавляет еще то, что такая еда под запретом. - Ты оказался прав. На крыше лучше, - вдруг говорит Виктор. - Я тебе не сказал, но должен был. Спасибо. За то, что ночевать пустил и вообще. Будет жалко, если ты действительно решишь все бросить. Не так интересно заниматься станет. Ну конечно, Виктор всегда думает о том, насколько комфортно будет ему. - И равняться на тебя тоже… Гоша подозрительно косится, мол, что за тупые шутки у тебя. Но Виктор сейчас необыкновенно серьезен. - Ты и музыка… Я так и не понял, как ты это делаешь. Вы всегда идете в унисон, как продолжение друг друга. Все твои выступления такие, даже если ты падаешь, то это все равно в музыку как часть номера. И ты не на льду, а где-то еще. У меня не всегда так получается. И вот смотрю и думаю — в чем твой секрет. А потом услышал тебя с гитарой. Не знал, что ты играешь. «Да что ты вообще обо мне знаешь?» - думает Гоша. - И это было здорово. Ты живешь с музыкой, пусть и не той, под которую мы катаем. Потрясающе. - Если ты позвал меня уговаривать… - Я не буду тебя уговаривать. На одного конкурента меньше, плохо разве? - он ухмыляется, невесело и в какой-то степени даже злобно. - Ты меня ненавидишь, да? - Нет, - это правда. Ненависть — слишком сильное чувство, которого Гоша еще не испытывал. И, наверное, рад этому. Ненависть слишком разрушительна, в первую очередь для своего носителя. - Да ладно, я не слепой и не дурак. Вижу. - Да что ты обо мне можешь знать вообще, - ему ли говорить? Куда бы Никифоров не пошел, везде ему рады, везде он с такой легкостью находит знакомых, друзей. Все его любят, потому что такого не любить невозможно. - А ты обо мне? - парирует Виктор. - Я вообще-то тоже человек. Представь себе, человек. Думаешь, все так легко и просто? Только ты стараешься, а остальным все достается просто так? Мне никогда не было легко! Он встает и направляется к краю. - Ой, ебанулся. Ты чего творишь? Виктор покачивается на самом краю и смотрит вниз. - Есть право и на свободное падение… Ты об этом думаешь на крышах, Гош? Сколько будет длиться падение, сколько будешь лететь. И что будет после. - Быстро от края отошел, - Гоша стает сам, вытирает жирные руки о джинсы и пробирается к Виктору. Опять эта его показуха, фарс. Как легко у него получается манипулировать, но… Нельзя оставлять его так. Виктор делает вид, что балансирует как канатоходец. И тут он спотыкается. Взмахивает руками и пытается хоть за что-то зацепиться и удержать равновесие. Гоша подскакивает как раз вовремя и хватает его руку. Там вместе они и валятся на шифер, больно ударяясь спинами. - Пиздец, Никифоров. - Я не хотел, - Виктор тяжело дышит, так и оставаясь лежать он спине. Он смотрит наверх задумчивым взглядом. И в этот момент Гоша понимает, как тот на самом деле одинок. Поиски компании, походы на концерты — как способ общаться с людьми и почувствовать себя частью компании. И, наверное, это одиночество еще страшнее, чем гошино. - Вот ты любил? - вдруг произносит Виктор, все также не отрываясь от неба. - Мне кажется, что нет. Все не так просто, - Гоша вспоминает девушку из клуба, странное письмо от незнакомки, Ленку с ее синими ногами. - Но если и любить, то наверное, надо так, чтобы навсегда. Потому что только такая любовь и кажется самой настоящей. - Навсегда… Мне нравится, да. Если растрачивать слишком много, то так ничего и не останется. Они лежат на крыше, двое несуразных подростков и рассуждают о любви, которой ни один еще не испытал на себе. - В августе на Нашествие поедем, надо только денег скопить. Я все продумаю. Из-за меня ты автограф не взял у Васильева, вот на фестивале и подкараулим… - Виктор болтает, но сейчас это совсем не раздражает. - А пока жить будем, - говорит Гоша. Они с Виктор долго-долго смотрят друг на друга и знают, что очень похожи. А что еще остается? Только жить дальше. Гоша знает, что многое уже начало меняться. Не будет теперь двора, Сани, вряд ли скоро он еще увидит Костыля. Но можно будет попросить родителей навестить Ленку. Завтра он снова соберет вещи и вернется на тренировку. Нельзя разочаровывать Якова. Игры закончились. Но крыши останутся. И песни тоже. И это уже навсегда.