Случайное дело О. Б.

Когда он вернулся, в комнате царила сонная тишина. Балаганов поднял голову. — Воробьянинов сказал, что вы думаете, это Кургузов виноват и сам всё придумал. Может, и не было никакого ювелира. — Кто знает, Шура, кто знает, — уклончиво ответил Остап. — Это ещё не известно. — Вы действительно могли бы посадить его в тюрьму? — удивился Балаганов. Остап поморщился: — Шура, я, конечно, уважаю уголовный кодекс, но не до такой степени. Можно было договориться: ему камни, нам — деньги. Или наоборот. Но дело в том, что сердце у меня большое, как у телёнка… Остап замолчал. — Вам нужно поспать, товарищ Бендер. Этот преступник, он хорошо спрятался. Давайте уже отдыхать, а? — пробормотал Шура, зевая и с завистью глядя на похрапывающего Паниковского. Остап задумался. Что-то бродило на задворках сознания, какая-то беспокоящая мысль, которую он никак не мог ухватить за хвост… Пожалуй, действительно стоило отдохнуть. За окном вдохновенно вопил кот, и Балаганов, не выдержав, спросонья схватил треснутую пепельницу со стола и швырнул в полураскрытое окно. Паниковский что-то пробормотал, перевернувшись на другой бок. Великий комбинатор тоже заснул, и лихорадочный день давно сменился странными ночными видениями. В них почему-то громко хохотал Балаганов и укоризненно качал головой Ипполит Матвеевич, жалостливо и виновато смотрел исподлобья Паниковский. Они втроём кормили кудахчущих кур отборным зерном, сияющим на солнце. Золото?! Изумлению Остапа не было предела. Он позвал темноволосую девушку посмотреть на это чудо, Маша (это была она) обернулась и грустно улыбаясь, покачала головой… Утром Остап проснулся разбитым и невыспавшимся. — А с занавески ленточка пропала, Остап Ибрагимович, — сообщил Шура. — Да-да, — машинально ответил Остап, думая о другом. — Я заметил. Итак, что мы имеем? Прислуга ни при чём. Кухарка подворовывает. Двоюродный брат играет в карты. Кургузов… Кургузов невиновен. — Почему-у? — удивлённо округлил глаза Паниковский. — Вы же сами говорили, товарищ Бендер… — А почему вы этого… вашего приятеля не приглашаете? — Шура недолюбливал «дворянчика», как он называл Воробьянинова. Это казалось великому комбинатору смешным, но не сейчас. — Успеется, — отрезал Бендер. После завтрака он отправился искать Кургузова-младшего и нашёл его почти сразу. Студент пригласил его в свою комнату. Выглядел он измученным и бледным, но всё-таки заметил странную перемену в лице «помощника следователя». — Итак, я разговаривал с вашей… — он хотел сказать «невестой», но передумал. — Я знаю, — просто и грустно сказал студент. — Я бы и сам сказал вам вскоре. Вы… извините, если сможете. Я не хотел вас обманывать, честно. И камни всё равно нужно было отнести. Хотя… — Это сейчас неважно,— перебил Бендер. — Уже неважно. — Что-то случилось, Остап… Ибрагимович? Вы как-то странно выглядите. Ничего не известно? — Всё хорошо, — вымученно улыбнулся тот. — Ничего — это тоже результат. — И у меня. Правда, мальчик, сын кухарки… — Что? — Да так, ерунда… Видел старика какого-то, ему Жихарь помог мешок в мусор выбросить. А так больше нич… — Стойте! — Остап резко остановил его. Он схватился за шею, глаза странно горели. — Да что с вами? — встревожился студент. — Ну-ка опишите ещё раз, как выглядел «ювелир»? — Да уж сколько раз повторял: старый, седой, в плаще, каблуками громко стучал… ну, или подошва такая, не знаю. Роста среднего, в очках. — Это очки или… — Пенсне. Я же говорил. — Нет! — раздражённо бросил Остап.— Нет. Вы не говорили. Он почувствовал страшную апатию и усталость. Да гори оно всё огнём… — Вам плохо, Остап? Может, я… — Нет, мне хорошо! — комбинатор вскочил, отшвырнув стул в сторону.— Мне хорошо, и я на пути к разгадке. Сидите здесь, Костя, не ходите за мной. — Да я… ладно… — но хлопнувшая дверь уже заглушила слова, которые бормотал студент. Остап заставил себя успокоиться и постучать в комнату, прежде чем войти. Нелепо, немыслимо, но… Воробьянинов, угрюмый и усталый, открыл не сразу. — Вы что, выпили, товарищ Бендер? — поинтересовался он, оценив расстёгнутый ворот рубахи и блестевшие глаза вошедшего. — Пока нет, хотя стоило бы. За окончание дела, — загадочно произнёс Остап и, не глядя на Ипполита Матвеевича, прошёл к окну. — Окончание дела? — недоумённо и медленно проговорил Воробьянинов. — Вам удалось найти того, кто… — Мне — удалось, — перебил его Остап. В голосе его слышались презрительные нотки. — И позвольте узнать, кто же это? И где камни? — Где камни, я думаю, скоро узнаем. Остап выглянул в окно. — Рынок старья почти рядом, весьма удобно, не правда ли, товарищ бывший предводитель, бывший охотник за наследством, бывший работник ЗАГСА? Седой парик, очки-пенсне. Всё можно потом выбросить, благо времени предостаточно, тут никого полдня не было. — Что за… Вы в своём уме, Бендер?! Прекратите! Что за гнусные… Внезапно великий комбинатор повернулся лицом к Воробьянинову, уставившись прямо ему в глаза, и проговорил неожиданно усталым голосом: — Да ладно, Киса, сознайтесь уже. Всё сходится. И деньги вам нужны, конечно, на жизнь и… ещё кое на кого. У вас же большие планы. Я не прокурор, а вы не подсудимый. Мне можете признаться. Или хотите, чтобы узнали все — Шура, Паниковский? — Вы идиот, — словно очнувшись от шока, пробормотал бывший компаньон. У него тряслись руки. — И вид у вас сумасшедший. Да вы просто… свихнулись, Бендер! Подозревать меня?! Остап вздохнул и стал искать кружку, чтобы налить из графина воды. — Я повторю вам, Ипполит Матвеевич: я никому не собираюсь говорить. Но один раз вы уже… Воробьянинов побледнел… и схватился за сердце. За дверью послышался шум. Она распахнулась, и на пороге возник весёлый Балаганов. — Това-арищ Бендер, где вы были, вас уже все обыскались! — Что там? — рявкнул Остап, усаживая Воробьянинова на диван. — Там Паниковский… бежит, — хихикнув, сообщил Шура.— По двору, а за ним дворник. Паниковский курицу отдавать не хочет! — Старик явно спятил… Что за бред творится в этом городе? Где этот куролюб?! Он быстро вышел за Балагановым. Воробьянинов, поняв, что о нём забыли и никаких «разоблачений» не последует, стал понемногу успокаиваться, перебрался к столу, схватил стакан с водой и выпил, бормоча под нос: «Идиот, какие помощники, таков и сам, вот угораздило же…». По двору, пересекая его наискось, вприпрыжку бежал Паниковский. В лучах заходящего солнца его фигура с развевающимися, словно крылья, фалдами видавшего виды пиджака напоминала встрёпанного грача, удирающего от сенбернара — могучих размеров дворника в рабочем фартуке, который орал: «Стой, ты, куда?!» — Паниковский! Куда бежишь, дурачок? Сюда! — радостно крикнул Балаганов и, сунув пальцы в рот, оглушительно свистнул, так что у Остапа заложило уши. — Шура, мы не на скачках! — скривился он.— Его нужно догнать. Продемонстрировав молодецкую удаль, Остап ринулся им наперерез и в три прыжка нагнал беглеца, схватив мускулистой рукой за шиворот. Под мышкой у старика была большая пёстрая курица, вяло кудахтавшая и подрагивающая лапками. — Что случилось, вы можете мне… — Курицу стащил, ваше… то есть товарищ сыщик! Ловко бегает! — скорее удивлённо, чем со злобой проговорил здоровяк, подбегая и утирая пот со лба. — Смотрите, Остап, ленточка наша, с занавески! — воскликнул вдруг Шура. Действительно, на шее птицы болталась розовая тесёмка. — Мы ещё посмотрим, кто из нас дурачок! — прошипел Паниковский, пытаясь вывернуться из цепких рук Остапа. Балаганов возмущённо выпучил глаза, но Бендер жестом приказал ему молчать. — Простите его, Семён! Наш друг питает странную тягу к домашней птице, — бросая яростный взгляд на беглеца, проговорил Остап.— Сколько? Я заплачу. Добродушный Семён пожал плечами: — Так это… тута Матрёна хотела в суп её… А тут он… ну хвать и бежать… а я за ним… А тут вы… — Дальше знаю, — перебил Остап, доставая из кармана рубль. Дворник сразу повеселел и довольно быстро попрощался. Курицу оставили во дворе возле курятника, взяв обещание, что никто не употребит её в пищу. Однако Паниковский всё ещё не мог успокоиться. Он дёрнул Бендера за рукав и умоляюще прошептал, мучительно сводя густые брови и показывая в сторону курятника: — Товарищ Бендер, подождите, товарищ Бендер! Там… Там… — Ещё одна курица!? Имейте совесть! — рявкнул Остап, но старик отчаянно замотал головой. В этот момент из курятника, вытирая руки о фартук, сопровождаемая квохтаньем кур, вышла Матрёна. Удивлённое и радостное лицо кухарки было видно издалека. Перед собой она держала руку, в которой что-то лежало — маленькое, блестящее. Она махнула им и быстро пошла навстречу. — Товарищ Бендер! Остап Самуилович! Смотрите, что нашла! Кухарка, улыбаясь во весь щербатый рот, раскрыла ладонь. — Ибрагимович, — машинально поправил тот. — Что… На ладони лежал крупный, прозрачный, как кусочек моря, синевато-зелёный камень. Луч солнца блеснул на его грани и погас, словно растворился. Балаганов присвистнул от изумления. Бледный Паниковский застыл неподвижным трагическим изваянием. История умалчивает, о чём подумал в этот момент Остап Бендер и понял ли что-то вообще. Однако в следующий момент он принял единственно верное решение, которое, к сожалению, не было сохранено для потомков за недостатком свидетелей. Зато как нельзя лучше подтвердило, что комбинатором (а иногда даже великим) его называли не зря. Почти не дрогнувшей рукой он взял в руки камень, небрежно оглядел его и произнёс: — А вот и он. Прекрасно, расчёты подтвердились. Именно там он и должен был быть. — А… О… Но, товарищ Бендер… — пробормотала Матрёна, робко протягивая руку к изумруду. Однако Остап решительно протянул камень ошеломлённому Балаганову, сказав тоном, который не допускал возражений: — На экспертизу. Установить подлинность, срочно! Тот испуганно кивнул. — Но, Остап… — Ибрагимович, — опять подсказал комбинатор. — Вы отлично поработали, товарищ Матрёна. От лица всего советского сыска и в моём лице помощника следователя по делам хищения социалистической собственности… Бендер слегка запутался, но всё же продолжил: — И от всего сердца примите благодарность за помощь в расследовании! Вы можете быть свободны и помните: отныне республика вас не забудет! Кухарка расцвела и смутилась. — О, товарищ Бендер... Хотите, я ещё принесу сыра… — Нет, категорически нет! И то заберите, что принесли, — Остап широко улыбнулся. Попрощавшись с Матрёной, которая убежала, не чуя ног от радости, великий комбинатор повернулся к Паниковскому. Подавив в себе желание схватить и потащить за шиворот, Остап сильным тычком в спину погнал его в комнату. Балаганов хотел добавить, но Остап осадил. Все трое молчали. Впихнув Паниковского в помещение, великий комбинатор захлопнул дверь. — Итак, рассказывай, Михаил Самуэлевич, как дошёл до жизни такой. Ну?! — рявкнул Остап, и Балаганов тут же схватил его за шиворот и встряхнул. Несчастный Паниковский съёжился. — Не надо, Шура, — поморщился Бендер. — Я хочу понять, во-первых, как, во-вторых, зачем. Зачем пытаться обмануть своих? — Я?! Никогда! — в ужасе воскликнул Паниковский, выпучив глаза. — Чтобы я вас, товарищ Бендер… никогда! — Вы жадный и эгоистичный тип, Паниковский, — холодно произнёс Остап. — Клянусь! Клянусь, я бы всё отдал… потом, я бы обязательно отдал, — обвислый нос Паниковского словно стал ещё длиннее, а чёрные глаза расширились, как плошки, и смотрели жалобно. — Чушь несёт, Остап, не верьте! — убеждённо заявил Шура. — А ты не лезь, когда я с товарищем Бендером разговариваю! — завопил старик и тут же получил от Балаганова тычок в спину. — Нет, я не понимаю! — не выдержал и взревел Остап. — То, что вы идиот, это всем понятно, но… какого чёрта! Только что я изворачиваюсь изо всех сил — и для чего? Вы понимаете, что натворили?! Хотели получить десять лет с конфискацией вашего пиджака и ботинок? Обеспечили бы себе старость: до конца жизни на всём готовом… На Паниковского было жалко смотреть. — Если бы сейчас разнёсся слух, что это именно вы стащили изумруды… Если бы об этом узнал Кургузов-старший... Страшно представить, что бы тут началось. Кстати, где остальные?! Тяжело вздохнув, старик вынул из кармана пиджака ещё один камень. — Таскал с собой? — ахнул Остап, когда они с Шурой бросились рассматривать новый изумруд. Этот был значительно меньше, раза в полтора. И в темноватой комнате словно растратил своё очарование. Остап выложил оба камня на стол. — Чудеса-а, — протянул бывший сын лейтенанта Шмидта. — Ну ты даёшь, Паниковский… — В курятнике — почему?! — А где? — развёл дрожащими руками Паниковский. — Как же я мог спрятать их в комнате, где три человека. Обязательно выпал бы камень или кто-то нашёл. Прислуга… Да и Балаганов… — Но-но! — оглядываясь на Бендера, угрожающе протянул Шура. — Па-апрашу без намёков. — А там… никто не видел, я спрятал на самом дальнем насесте… А как я устал тогда, боже мой, как устал! — обманщик закатил глаза. — Поэтому и дрых на посту, понятно. Вы, Паниковский, жертва собственной алчности, — сквозь зубы процедил великий комбинатор. — А вы, разве вы не любите деньги?! Я старый больной человек, меня никто не любит… Я бы отдал потом… — пролепетал Паниковский дрожащим голосом. — Эту песню мы уже слышали не раз! — гневно перебил Остап. — Где взял парик, пенсне, я не спрашиваю — и так понятно: купил на развале. Но что за деревянные башмаки? Не на ходулях же вы ходили. Отвечать немедленно! — Я хотел казаться выше… и чтоб не узнали, кто, — пробурчал старик, глаза его стали наполняться слезами. — Это котурны. Не настоящие, просто башмаки такие, на деревянной подошве… Я умею... — Ко… что? — А вы думаете, кто такой Паниковский, а? — вдруг повысил голос старик, почти взвизгнув. — Эй, ты не ори, — предупредил удивлённый Балаганов, но тот будто не слышал. — …Думаете, вот он — червяк на тверди земной. Ан нет, не червяк, и право имею, да! Вы… вы поезжайте в Киев, и всё! — Паниковский рубанул рукой воздух. — Ну вот, завёл шарманку, — махнул рукой Шура, как бы говоря: дело безнадёжное. — Товарищ Бендер, вы будете это слушать? — Поезжайте в Киев и спросите: кем был Паниковский до революции? — Жуликом был, кем ещё, — пожал плечами Остап. — Гусекрадом. — Не-ет, это всё — потом. А вначале я… играл, — трагическим шёпотом произнёс Паниковский. Остап вздрогнул. Ему показалось, что он ослышался. — Я играл в театре, — старик воздел указательный палец вверх. Воцарилась тишина. — Это… кхм… в каком же? — В театре… Сейчас уже не важно, в каком, — несколько смущённо произнёс старик. — Там собирались истинные ценители. И пусть их было не так уж много, как в столице… Но этот запах кулис, эта атмосфера. Вам не понять... Он страдальчески сморщился. Остапу представился какой-нибудь захудалый театрик где-то на окраине города, а может, и на Подоле. — Понимаю, — перебил Остап. — Небольшая труппа, человек сто или двести зрителей. После революции ценители, конечно, разбежались… Впрочем, неважно. Кого же вы играли? Гамлета? Отелло? Словно не замечая иронического тона Бендера, Паниковский тихо проговорил: — О, это было… прекрасное время…. Я был молод… или ещё не стар. Однажды я был Тенью Гамлета! — Выходили на сцену и пугали актёров: «У-у, я привидение»? И опять он пропустил насмешку мимо ушей. — Я стоял в углу на котурнах — высоких башмаках. Не двигался. И ко мне обращались с речью… Какой — не помню, — горестно произнёс старик. Остап кашлянул, нарушая тишину, возникшую после этих слов. — Я так понимаю, ювелиров вы играли тоже? Паниковский вдруг улыбнулся. — Ювелиров… нет, но ростовщиков, всяких помощников управляющих переиграл кучу, два раза — раввина. Это были небольшие роли, но… Я знал, как надо, хотя и многое забыл, да, — махнув рукой, он скривился, будто собираясь заплакать. Откашлявшись, Остап проговорил: — Ну что ж.. Не скрою, вы переиграли меня, Паниковский. Я чуть не обвинил другого человека. — Кого? — изумился тот, но Остап не ответил. — Вот я и думаю, — глубокомысленно произнёс Шура. — Чего это он в последнее время такой тихий и даже не ворчит. А он вон что... — За это вас бы следовало серьёзно наказать. Но действовали вы из любви к искусству, — Остап грустно усмехнулся.— И… вы сильно рисковали, Паниковский. Я мог бы вас убить, если бы узнал сразу. Балаганов недоверчиво покосился на комбинатора. — О, я вас умоляю, товарищ Бендер! — махнул рукой старик. Он явно расслабился, почуяв, что общее настроение переменилось.— Я сильно рисковал, когда появился на свет! Нас у матери было шестеро, и приходилось нелегко. Моя бедная матушка, ещё когда мы жили под Киевом… Шура недовольно толкнул Бендера, но тот, подперев рукой о голову, устало отмахнулся: пусть говорит. Воспоминания Паниковского были неожиданно прерваны: в дверь постучали, и, не спрашивая разрешения, вошёл Воробьянинов. — Я очень извиняюсь, что прерываю вашу дружескую беседу, — желчно произнёс он, стараясь не смотреть в сторону Бендера, — но прошёл слух, что камни нашлись. И мне, как приложившему руку, интересно… Все три изумруда? Я не настаиваю, но… Остап вскочил как ужаленный и хлопнул себя по лбу. — Я осёл, Шура! Вы видите перед собой осла! Обалдевший Балаганов застыл на месте. — Вот так он и заговаривал зубы этому олух… Кургузову-младшему. Устроил тут вечер воспоминаний, понимаешь! Остап бросился к побледневшему Паниковскому, схватил его за грудки и прошипел: — ГДЕ ТРЕТИЙ КАМЕНЬ? Отвечай! Паниковский задрожал. — Хотя нет. Знаю. Ай да Паниковский, ай да сукин сын! Бендер отпустил старика, открыл дверь и почти бегом направился к курятнику. За ним устремились все остальные, кроме Воробьянинова, который, махнув рукой, отстал. Пеструшка с розовой ленточкой квохтала и клевала зерно со своими товарками. — Я виноват, товарищ Бендер, ей-богу, — жалостливо бормотал Паниковский, едва поспевая за ним. — Недоглядел, не думал. Она в один присест — раз и проглотила. Пришлось ленточку повязать, чтобы не перепутать*... Он схватил курицу на руки. — Ну да, — фыркнул Балаганов. — Сам же небось и скормил. — Не верьте ему, Остап Ибрагимович, всё так и было, как я говорю! — Гениально, — прошептал Остап, разглядывая драгоценную курицу. — Гениально... Ошалев от всеобщего внимания, птица скосила на Бендера круглый глаз, повертела головкой и квохтнула ему прямо в лицо. — Теперь мы её зарежем и съедим, — кровожадно заявил Балаганов. Паниковский сунул птицу под мышку. — Не дам! — пискнул он. — Боюсь, Шура, теперь она умрёт только от старости, — весело усмехнулся Остап. — Хотя… мы вроде бы внакладе не останемся. — Как будем делить камни? — деловито спросил Балаганов. — Шура, зачем вам изумруды в советской России? — хмыкнул великий комбинатор. К нему снова вернулось бодрое расположение духа. — У нас есть курица, которая несёт золотые яйца. Вам мало? — Ну, не издевайтесь, Остап Ибрагимович, — скривился тот. — …Кроме того, завтра я верну оба камня владельцу (ведь мы согласились, что работаем на авторитет). Он заплатит нам за работу. Преступник сбежал, ищи ветра в поле. Но два камня мы нашли. Какие могут быть вопросы? Молодой человек не виноват, что имеет такого отца… — Всё отдать ему? Да вам просто понравилась девица, — фыркнул бестактный Балаганов. Его лицо приняло кислое выражение. Паниковский тоже хотел возразить, но благоразумно воздержался. — Вы добрый человек, — льстиво прогнусавил старик. — Когда-нибудь это вам выйдет боком… — Когда-нибудь — это не сейчас, — рассеянно заявил Остап. — Через два дня мы уезжаем из города. * * * Сделав два условных стука и услышав «войдите», Остап прошёл в комнату и не здороваясь, положил небольшую пачку на стол. — Ваша доля, — коротко сообщил он. — Благодарю, — сухо ответил Воробьянинов, — Не нужно. — Кончайте ломаться, Ипполит Матвеевич. Там немного. Вам же нужны деньги, признайтесь. Воробьянинов, вздохнув и глядя куда-то в сторону, аккуратно убрал со стола банкноты. — У нас большие планы, — неопределённо сказал Остап.— Детектива из меня не выйдет, хотя... чем чёрт не шутит. — Увольте, — вяло отмахнулся Ипполит Матвеевич.— Знаю я ваши планы. У меня… э-э… они немного другие. — Матримониального характера? — усмехнулся Остап. — Она вас бросит или наставит рога, попомните мои слова. — Это уже моё личное дело, — с постным видом произнёс Воробьянинов. — Ну, как знаете. Тогда, как говорится, адью, товарищ предводитель. Извините, если что не так. Дверь захлопнулась, а Ипполит Матвеевич ещё некоторое время сидел и изумлённо смотрел на неё. * * * Ранним утром трое путников шагали по пылящей просёлочной дороге. Их дожидался странного вида автомобиль, за рулём которого сидел усатый шофёр. Старик с мешком, в котором что-то шевелилось, долго усаживался и ворчал, жалуясь на духоту и тесноту, пока двое других, помоложе, не помогли ему. Взревев и подняв клуб пыли, «Антилопа-Гну» тронулась в путь. *Известно множество случаев, когда куры, голуби глотают твёрдые блестящие камни. Они их привлекают и используются для перетирания грубой пищи в желудке, как жернова. На алмазных приисках в зобу одной птицы нашли 23 крупных алмаза. На Урале куры чаще всего глотают изумруд, известны такие случаи и в Испании.