***
С появлением в привычном укладе такого явления, как школа, об утренних тренировках пришлось забыть. Будучи истинным жаворонком, на радость родителям, он не видел проблем в том, чтобы рано проснуться. Но Витя огорчённо вздыхал, проходя с мамой за ручку мимо дворца. Даже несмотря на то, что Яков Давидович не позволял кататься дольше пары часов, ему нравилась сама атмосфера катка. Выполняя разминку на полу, можно было переброситься парой фраз с друзьями, а во время перерыва посмотреть выступления фигуристов на большом экране телевизора в тренерской. После тренировок Яков зачитывал им теорию, пока техника выполнения элемента не отскакивала от зубов. Виктор пребывал в родной стихии, окружённый такими же, как он сам, восторженно влюблёнными в лёд. В школе всё было иначе. Непоседливому мальчишке с трудом давалось умение высидеть целый час без движения, не отвлекаясь. Учительнице отчего-то не нравились его отрастающие сзади пряди, которые она уже неоднократно грозилась отрезать сама. Одноклассники обсуждали фильмы и комиксы, которых не видел Виктор, тогда как они понятия не имели о том, что такое «флип», а «заклон» вызывал у них глупое хихиканье. И там впервые услышал фразу, которую затем ему часто повторяли: «Фигурное катание — для девочек». Он загибался и хирел, как цветок без солнца, и оживал только во второй половине дня, когда появлялась возможность сбежать на каток. Только приходилось возвращать домой раньше, чтобы сделать домашнее задание, иначе на следующий день пришлось бы остаться на «продлёнке» и не попасть во дворец вообще. Ещё ему нравилось словосочетание «Ледовый дворец». Куда больше, чем «стадион или «каток». «Стадион» вызывал воспоминания о спорте в общем, атлетах и футболистах, что было так далеко от сверкающего и изящного мира фигурного катания. «Каток» звучал уже лучше, но наталкивал на мысли о неровно залитых школьных «коробках» или открытых катках в центре, где собиралось большое количество людей, основная масса которых на коньках умела только стоять. Витя был далёк от снобизма, ещё даже не осознавая такого понятия, но он хотел, чтобы некая часть его жизни принадлежала лишь ему и людям с похожими ценностями. Поэтому он защищал её по-своему, и на вопросы одноклассников, куда он спешит после уроков, гордо отвечал: «Во Дворец». В Питере их много, поди угадай, в какой именно. А даже если и догадаешься, что речь идёт о Ледовом, то, опять же, их было несколько. Однажды вечером к ним домой зашли Яков с Лилией. Родители аккуратно вытолкали Витю из кухни, попросив поиграть в своей комнате, и предложили гостям чай. Витя обиженно фыркнул и тут же устроился под дверью, примкнув к ней ухом. Слышно было плохо: мешал работавший телевизор и мерно гудевший холодильник. Кажется, взрослые спорили. Зычный голос Якова перекликался с холодным тоном отца. Насколько Виктор понял, окончательную точку поставила мама — её негромкие слова, сказанные с особой интонацией, часто оставались последними в любой дискуссии. — Если он этого хочет — он будет заниматься. На секунду стало тихо и послышался чей-то усталый выдох. — Как скажешь, — ответил отец и, видимо, отодвинул стул, на котором сидел ранее. Витя едва успел убежать в зал, когда дверь распахнулась. Он успешно сделал вид, что заполняет прописи, и вскоре вежливо попрощался с гостями. Чуть позднее мама подозвала его, прикрыла дверь и усадила рядом с собой на кресло, расположенное в углу. В тишине и темноте она прижала его голову к груди. — Вить, расскажи мне про каток. — Про Дворец, мам. Она тихо рассмеялась — так, словно на самом деле понимала, какое значение это слово имеет для её сына. И внимательно слушала, нежными пальцами перебирая и вправду уже слишком отросшие волосы. В конце Витя добавил, что скоро будет клубное соревнование среди «своих». — Вот бы победить. Я уже почти все шаги знаю, правда. И аксель приземляю чисто — Яков Давидович подтвердит. — Конечно, Вить. Если ты постараешься, то у тебя непременно всё получится. И он уснул, убаюканный её тихим голосом и теплом. А через неделю мама вела его по сугробам совсем в противоположную сторону от школы. Он удивлённо смотрел на неё, но ведь это мама, которая лучше знает, где им нужно быть утром. Они пришли к Ледовому. — Вить, ты взрослый мальчик. — Мама присела на корточки, поправила ему рюкзак на плечах. — Во дворце строго до одиннадцати, Яша знает. Пообедаешь и бегом в школу. Вторая смена начинается в час. Вечерняя тренировка со старшей группой — в шесть. Я зайду за тобой после неё. Один не уходи. Виктор недоверчиво потёр глаза. В старшей группе занимались те, кого Яков отобрал лично. Они участвовали в юниорских соревнованиях и готовились стать профессиональными фигуристами. Витя бросился к маме на шею. Через два месяца он принёс домой маленькую медальку, размером с пятирублёвую монету. Лёгкая, алюминиевая — она ничего не значила. Её вручили на домашних соревнованиях среди групп спорткомплекса. К ней даже ленточки не прилагалось — так, детям поиграться. Но медаль была золотой. Первой золотой медалью Виктора Никифорова.Часть 1
26 апреля 2017 г. в 14:36
С самого детства Виктора убеждали, что он любим этим миром. Его опекает тот абстрактный небесный Бог, в которого верила бабушка, когда соблюдала посты, ставила свечку в храме, если кто-то из семьи болел, и молилась накануне экзаменов внуков. Или иное божество, в коего верили другие люди.
Иногда Витя тоже верил, что является любимчиком у Судьбы, которая дарила ему много счастливых случайностей. Мама когда-то шутила, что человек, названный Виктором Никифоровым, дважды победителем, не может не стать кем-то великим. «Разумеется, если постарается» — обычно добавляла она перед тем, как начать его учить читать по слогам или стоять на коньках.
Лёд ему долго не давался. Предательски скользил под ногами и больно обжигал руки при падениях. Приходилось провожать завистливым взглядом старшеклассников, которые уже уверенно рассекали пространство катка у соседней школы. Но Виктор слышал, что ему говорили, какую мысль внушали. Если не получается — пробуй ещё, приложи больше усилий и труда, и они окупятся сторицей.
Поэтому рождественским утром он проснулся совсем рано, когда за окном ещё стояла темнота, и отчётливо решил: сегодня должно произойти чудо. Он просил о нём Деда Мороза, просил Бога и мир. И, схватив потрёпанные коньки, доставшиеся от выросшей из них сестры, убежал на каток. Весь день катался один-одинёшенек, пока его не нашла сбившаяся с ног, запыхавшаяся и перепуганная до полусмерти мама. Но прежде, чем она бы его отругала, он подлетел к ней, чуть не столкнув в сугроб у залитой «коробки».
— Смотри, мам, у меня получается! Я научился!
Он чувствовал словно светится от восторга, бесконечно гордый и спешащий поделиться новостью со всем миром, который так обожал его в ответ.
Витя помнил, как мама тяжело вздохнула, покачала головой и промолчала. А потом улыбнулась, поправила сползшую на лоб шапку и взяла его за руку. Вечером, за ужином, он, не умолкая, хвастался сестре и отцу. В конце концов мама фыркнула под нос: «Чем я буду каждый раз с ума сходить, не зная, куда он удрал на сей раз, пусть лучше ходит к Яше» — и, мстительно растолкав спозаранку, отвела его в Ледовый дворец.
И Витя влюбился в первый раз — навсегда.
Не в соседскую девчонку или звезду с телевизионного экрана, как остальные. А в пробирающий до костей морозец на катке, в залитый светом искрящийся лёд, поскрипывающий под коньками. В зычный голос Якова Давидовича и его горячие руки, помогающие, направляющие, которыми он учил всех детей в группе разговаривать со льдом. В шумных ребят, кто постарше, кто помладше, катающихся рядом. Которые обидно смеялись, видя его падения, и провожали восхищёнными взглядами, когда у него получалось особенно изящное вращение.
Витя от всей своей души, во всю силу детского сердца полюбил каток и всё, что с ним связано. Так, как мог, насколько хватало дыхания. С раннего утра бежал во дворец, оттуда домой, торопливо обедая и тут же исчезая снова в направлении льда, пока сестра не забирала его.
Приходя глубоким вечером, отмахиваясь от обеспокоенных взглядов семьи, крепко обнимал маму, залезал к отцу на колени и рассказывал обо всём произошедшем за день. Хвастал, когда удавалось освоить новые шаги; смущённо краснел, если не очень, и засыпал в углу серого диванчика в мелкий синий цветочек.
Ему было шесть — и в его теле родилась страсть ко льду, неумолимая и незатухающая. Следующая за ним на протяжении всей жизни.