Грязные

О некоторых вещах лучше не думать, не допускать мыслей о них в свой разум и не пачкаться ими. Потому что сами мысли, какими бы они не были, не стираются начисто, не исчезают бесследно и не перезаписываются. Они стихийным потоком заполняют вас стремительно и до краев, прикасаясь к тому, что особенно живое. Они гнездятся внутри, обживаются, растут, устанавливают свои правила и законы, и возводят свой мир, который меняет уже вас. Оливер не умеет бегать быстро и долго, но умеет придумывать себе проблемы. Умеет раздувать их до размеров континента и кормить ими себя, как серого алдуина больного булимией. Это было очень зря, и Оливер — конкретный такой придурок, который лезет не туда, куда надо, и спрашивает не то, на что вообще хотелось бы ответ знать. Но Флинт — придурок ещё больший, потому что нормальные адекватные люди, учитывая ситуацию, не отвечают: «Захотел так». Целоваться — это же между ними так типично и обыденно. После случившегося у раздевалок, они больше друг с другом не пересекались и не разговаривали. Оливер тогда почти убежал, напоследок бросив растерянное «дурак ненормальный», а теперь упорно прячется. Людям иногда очень нужно время. Определённый такой период затишья, чтобы покопаться в себе, разгрести навалившееся мысли и отыскать то, во что можно поверить, что можно принять за реальность. Потому что по-другому вообще никак не получается. Вся сложившаяся ситуация кажется какой-то неимоверной ложью, искажением, дурацкой опечаткой, которую сделала жизнь. И наверное, можно не париться — неправильный отрывок обнаружится и сотрётся, а затем всё вернётся на круги своя. Но Оливер ждёт почти неделю, ныкается по углам, упорно избегая встречи со​ слизеринцем, и уверяет Фреда, что ещё чуть-чуть, и у него всё это точно скоро пройдет. А потом понимает, что записалась его жизнь, потому что абзац опечаткой не бывает, а глава — тем более. А ещё у Оливера в груди, там, прямо с левой стороны за рёбрами, что-то спряталось. Без спроса поселилось себе и живёт теперь. И каждый раз, когда он вспоминает, как Флинт его тогда целовал, оно, это «что-то», дёргает и колотит его сердце как умалишённое. Колотит без чувства такта и до дрожащей боли внутри — Оливер тогда закрывает глаза и стучит себя кулаком по груди, рядом с сердцем, приказывая убраться. Иногда, это «что-то» его слышит. Флинт хочет поговорить. Он цепляет Оливера взглядом целый день, но тот морозится и изображает полное непонимание. Ближе к обеду Фред смотрит на него со вселенским неодобрением и примесью осуждения, но всё же доносит, что слизеринец ждёт его после пар у теплиц. Оливер туда не приходит, Фред пасёт его ещё к десяти вечера, а Джордж отворачивает голову, когда они пересекаются. Флинт как-то резко перестал быть просто злозаёбчивым соперником. Точнее, Оливер не может больше его именно так воспринимать, а по-другому — не хочет и даже в какой-то мере боится. Оливер как-то был с отцом на игре Пушек Педдл против Уимбурских Ос. Загонщик Пушек выбил тогда ловца Ос не только с поля, но и из игры, и Оливер свистел и кричал, как ненормальный, от радости за одну из любимых команд: «Пушки вперед!», «Так его!», «Победа близко!». Пушки Педдл победили тогда с огромнейшей разницей в счете — 430:80 — новый рекорд в истории игр команды. Выходя из стадиона, Оливер забывал дышать от радости и восторга, он не чувствовал земли под ногами и не мог перестать улыбаться. На выходе было тесно, все толпились и пытались протиснуться на улицу первыми, чтобы побыстрее встать в очередь за автографами. Оливер рвался не меньше всех остальных, ему позарез нужна была подпись вратаря Гордона Хортона на новых перчатках. — Он же пидор, этот загонщик, — уловил Оливер краем уха, почти что вывалившись на улицу. — Который? — Тот, что ловца Ос снял. Слышал, он в интервью признался, что живёт с мужиком. Представляешь? Мерзость. — Фу, бля! Где один пидор, там и вся команда. Оливер отряхнул штаны и развернулся, ища глазами отца. Два парня, обсуждавших игрока, встали в метре от него. Настроение было отличным и портить его не хотелось, только поэтому, наверное, Оливер и промолчал. Да и есть куча завистливых антифанатов, что готовы придумать любую гадость, только для того чтобы унизить, опустить победителей. — Мне было бы гадко брать автографы у них с рук, а эти, смотри, даже толпятся, — донеслось до ушей снова, когда отец стоял уже рядом. Оливер глубоко выдохнул и уже направился идти к этим, что «даже толпятся», как почувствовал отцовскую руку на предплечье. — Пойдём домой, — сказал он. — Не стоит тратить время, лучше, в следующем месяце постоишь за автографами у Паддлмир. Оливер хотел было возразить, но увидел, как его отец посмотрел в сторону толпы, и замер. Чувства окрылённости от победы как и не было вовсе. Ноги в мгновение потяжелели, воздух стал как колючим — больно вдохнуть, а сам Оливер как онемел. Отец отвернулся и пошёл вперед, шаркая рабочими ботинками по земле. Столько отвращения на его лице Оливер не видел, даже когда у их соседки, миссис Траут, собаки разодрали гнома, что жил у неё в саду. Они тогда растаскали его части по всей веранде, выпачкав всё в кровь. Миссис Траут вышла у них из камина утром вся в слезах и попросила отца убраться, потому что не могла даже посмотреть из окна. Отец выполнил просьбу, хотя запах крови никогда не мог переносить. Оливер вспоминает лицо своего отца тогда и соглашается мысленно, что да, такие отношения это вообще неправильно и грязно. А потом понимает, что воздух иглами дерёт горло и ноги тяжелеют, и начинает осыпать голову Флинта проклятьями в энный раз за день. Какого боггарта он это вообще сделал? Просто космический придурок! Как ему такое только могло в голову прийти?! Они же друг с другом в одной комнате находиться ни морально, ни физически не могут. Ненавидят друг друга до белых пятен перед глазами с самой первой встречи. Да у них давить и топтать друг друга на генетическом уровне заложено, под кожей набито и как основной инстинкт воспринимается. У них шесть лет соперничества до разодранной одежды, синих кровяных гематом и ломаных костей. А придурок Флинт взял, поцеловал и всё испортил. На следующий день Флинт садится сзади Оливера на зельях, зарабатывает им обоим по минус десять баллов и отработку — одну на двоих.

***

Снейп сразу же отбирает у них палочки, выдаёт каждому по паре защитных перчаток и указывает на штабель ящиков, который немного не достаёт до потолка. — Все ингредиенты расфасовать по нужным шкафам и тумбам. Где они находятся, вы прекрасно знаете. Время окончания столь занимательного занятия зависит от скорости и качества вашей работы. Так что, желаю удачи, господа. И… — профессор сначала окинул взглядом споткнувшегося о угол ящика Флинта, затем оценивающе посмотрел на Оливера, брезгливо скривился и направился в сторону дверей. — Меня не будет всего пять минут. Надеюсь, за это время вы не успеете навернуться и сломать себе шею, а тем более, сломать что-то в кабинете. — Вы уходите? — Оливера окатило страхом в секунду, поэтому вопрос он почти выкрикнул профессору вслед. — Именно об этом, мистер Вуд, я вам только что сообщил. Вы имеете что-то против? — Нет, сэр. Ни в коем случае… — Тогда включайте, наконец, свои мозги и займитесь уже работой. Дверь за профессором закрылась, и Оливер почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Нет, он не боится Флинта — этого никогда не было и не будет. Страшно от того, что не можешь разобраться сам в себе и в своём отношении к… А к чему, собственно? К Флинту? К тому их поцелую? Или к собственному учащённому сердцебиению, стоит только вспомнить большую ладонь на его затылке и тёплые губы на своих? Оливер ощущает себя выброшенным в море — на сотни миль вокруг только толща солёной воды и нулевой шанс спастись в одиночку. — Падать на мороз это что-то из разряда хвалёной гриффиндорской смелости, Вуди? — в голосе Флинта не слышно и мизерной доли привычной насмешки, но присутствуют сухость и горечь. — Или я такой страшный? В коридоре за дверью послышался топот приближающихся шагов, но вскоре он стих, и у Оливера не осталось повода продолжать молчать. — Нужно поскорее разобрать ингредиенты, — выпалил он, повернувшись и вперившись взглядом в ящики. — Не хочу сидеть здесь до полуночи. Оливер надел выданные ему перчатки и прошёл мимо слизеринца к ящикам у стены. В нос тут же ударило запахом чабреца, а ребра стиснуло волной накатившего чувства тревоги. Флинт провожает каждое его движение взглядом и ждёт, а Оливер не находится с ответом и поэтому молчит. — Я настолько стрёмный, Ол? — спрашивает слизеринец снова, и Оливера вопрос почему-то сбивает с толку. Неправильно. Интонация, с которой этот вопрос был задан, да и само его присутствие… Всё неправильно. Дуболом Флинт, больной квиддичем, такого не может спрашивать. Он не может об этом спрашивать его, Оливера. Флинтовы шаги Оливер слышит с запозданием, а когда понимает, что они стоят рядом друг с другом, рефлекторно дёргается, чтобы отойти в сторону. Флинт ловит его за запястье, разворачивая к себе. — Да что же такое, блять?! Я тебе настолько противен? — Нет! — выкрикивает Оливер испуганно, совсем не задумываясь над вопросом. — Тогда что? Оливер дёргает рукой в попытке освободиться, но Флинт не был бы Флинтом, если бы не удержал, тем самым показывая, что от ответа ему не уйти.  — Почему ты вообще ко мне с этим вопросом пристал? — Оливер перевёл взгляд на лицо слизеринца и снова попытался освободиться. — Я тебе ничего не сделал! — Ты меня игнорируешь! У Флинта в глазах чёрная засасывающая бездна, что дышать становится тяжело и кажется, что ещё секунда, и провалишься — Оливер тут же отводит взгляд. — Если ты не заметил, то я тебя всегда игнорирую, — получилось слишком неуверенно и тихо. — Не ври. Ты даже из-за мелких подколов лезешь ко мне драться, а здесь я… — Флинт немного замялся, но пальцы на запястье Оливера сжал сильнее. — А ты молчишь и прячешься от меня. — А что я должен тебе ответить?! Я вообще не понимаю с какой целью ты всё это… — Потому что ты мне нравишься! — резко, громко и эхом в ушах. На Оливера как котёл с кипящим зельем вывернули. По телу прошлась волна дрожи, а дурное сердце зашлось стучать как раненое, бьющееся в агонии. — Ты мне нравишься, — повторил Флинт уже тише и спокойнее. — Как может нравится… Ну, ты понял. Нет! Оливер должен сейчас оттолкнуть дурацкого Флинта и сказать это «нет». Можно даже добавить что-то вроде: «Не понимаю. Не хочу и не собираюсь!», чтобы для уверенности. Или же прокричать, чтобы уж точно наверняка, потому что именно так должно быть правильно. Но Оливер стоит, не двигаясь, и не может произнести ни слова. Это не то, что он готов был услышать. Не сейчас и не от этого человека. У Флинта дыхание горячее, учащённое, шумное — Оливер чувствует его тепло кончиком уха и шеей. Ощущает, как тот всё ниже к нему наклоняется, а его просто громадные ладони мягко ложатся на плечи. — Иди сюда, — шепчет, притягивая Оливера ближе к себе. — Флинт, я… — Оливер упирается ему в грудь, отталкивая, и понимает, что он настолько сейчас обессилен, что еле стоять может. А ещё дурацкое сердце в собственной груди зашлось стучать так, что болью отдаёт в висках. — Подожди, я серьезно, — Флинт перехватывает его руки, опуская вниз. — Я… В себя Оливер приходит от звука падения стула о пол. За спиной Флинта он видит Пьюси, стоящего возле дальней парты недалеко от двери. — Я очень извиняюсь… — начинает говорить Эдриан, подавляя улыбку, и на Оливера накатывает злость вперемешку с яростью в один миг. Он отталкивает Флинта от себя со всех сил, и тот от неожиданности падает и сносит тот штабель ящиков с сушёными травами, что они должны были разобрать. — Это новый прикол такой? Смешно, охуеть как, Флинт! А почему же только Пьюси? Где же остальной факультет? За дверью стоят? Так пусть заходят, а то ж такой веселый спектакль пропустят! Хочешь меня в школе пидором выставить?! — слова с такой силой рвались наружу, что до боли давили на глотку. — Блядь, Вуд, это не то! — выкрикнул Флинт, выбираясь из-под завала. — Замолчи и послушай! — Это ты, Флинт! — выплюнул Оливер, когда Маркус уже поднялся на ноги и посмотрел на него. — Ты здесь единственный пидорас! В голове у Оливера все гудело, а грудная клетка просто горела огнем. Флинт не ответил ничего, стоял и молчал. Оливер стянул перчатки и, бросив их на пол, вылетел из класса.