На рассвете следующего дня

— Неплохо устроился. Я кривлю губы на это заявление, бросив взгляд на лоджию, где осматривался Бессмертный, открывая окно и впуская прохладный воздух вместе с ворохом снега, которые облепляют в ту же секунду его лицо с ледяным порывом ветра, на что тот сразу же захлопывает ставни. Это не райский сад с весенним бризом у побережья. — Признавайся давай, кэп, кого ты за яйца прижал, чтоб тебе квартиру в централе дали? — боец глумливо посмеивается собственной убогой шутке. — Ба-а, ты только глянь, — альфа кидается в гостиную, — мягкий диван. Охренеть, — протягивая это, тот плюхается на его сиденья, сразу же откидываясь спиной и запрокидывая голову назад, чтоб встретиться с моим скептичным взглядом, — он кожаный. Ты точно въелся генералам в печенку, чтоб тебе такие апартаменты отстегнули. — Ты получил такие же, если б оставил «периметр», — сухо отвечаю, прикрывая вход на лоджию и направляясь к кухонным шкафам. Моя квартира… могу ли я так сказать? На самом ли деле она моя? В голове не укладывается, что у меня есть жилплощадь. Ещё два месяца назад я питался глюкозой по вене, потом в течение четырёх длительных недель проходил физиотерапию по восстановлению функций тела и бесконечные тесты на наличие мутации. Её отсутствие поставило крест на том, что меня ещё есть какой-то толк держать в больнице. Так что если возвращаться к моему нынешнему местонахождению, то выданная мне квартира небольшая. Одна спальня. Кухня-гостиная и ванная. Общая площадь тоже не была значительной, но всё походило на обстановку в каком-то отеле, впрочем, так оно и было. Мне выделили съёмный некогда номер с такими удобствами, как личный санузел с душевой и местом для готовки, потому что в гостиницах отпала необходимость. Всю экономическую систему пересмотрели из-за отсутствия у большинства беженцев денег и собственного крова. Вместо монет вводились электронные браслеты с разной степенью дозволенности. У простых гражданских — желтые, у военных подразделений — зеленые. У тех, кто защищает стену — «периметр» — они белые. У таких, как генерал Фугаку Учиха или политический деятель и врач в одном лице Цунаде Сенджу, — красные. У меня был чёрный. Абсолютный допуск. Бессрочная карта. Я знаю слишком много, чтоб от меня был смысл ещё что-то скрывать. И я слишком ценен, чтоб от меня можно было избавиться. Не мои слова, но доля истины в них есть. Я мог брать что угодно, приносить в свою новую обитель всё, что не прибито к месту, но в этом не было необходимости. Мне ничего не было нужно. Я адаптировался под то, что было. Открыв дверцу, я достаю из шкафа пакет с конфетами, что мрачно кидаю на стол, где стоит пара обыкновенных керамических кружек и чайник, в котором заваривается чай, найденный среди полок. Я не брал все эти вещи в тех местах, что представляют собой сейчас магазины. Они были тут сразу, включая какую-то еду, расходники, полотенца или минимальный набор для гигиены тела. Вещи тоже были, даже не удивился, что моего размера. Скорее всего принесли, чтоб я меньше доставлял неудобств своим хождением по «Обители». Наверное, я не должен чувствовать какое-то угнетение за то, что меня не пережевали и не выплюнули обратно за стену, ведь всё это — неоценимый шанс, которым я сам не знаю как ещё распорядиться. Впрочем, мне ничего так и не разъяснили, кроме каких-то ключевых аспектов. — Что-то унылый ты, кэп, даже и не скажешь, что живой, — всё ещё вальяжно валяющийся на диване Хидан уже успел сложить ноги на стоящий рядом журнальный стол, использовав тот как подставку для тяжелых сапог. — По виду тот же коматозник, что два месяца назад, только бродит по квартирке. По шикарной квартирке, — прибавляет восхищенно он, даже не подозревая о том, что могло было быть всё иначе. Совершенно иначе. Никак не реагируя на это, наливаю чай в чашки, ставя те на небольшие белые блюдца. Не фарфоровые. Без рисунка из синих диковинных птиц. Морщусь. Эти небылицы из собственного сознания… — Что-то не так? Вопрос со стороны, и вновь это ощущение дежавю. — Нет, я… — подняв взгляд на своего бывшего соратника, я раздраженно отставляю в сторону чайник, садясь на стул и зарываясь пальцами в свои волосы, сжимая голову, — дрянь. — Кэп? — напрягается. — Мне вызвать врачиху? Она мне телефончик-то дала. — Нет, — качаю головой, — это всё собственный разум играет со мной в шутки. Порою я не знаю реален ли этот мир или это снова моя галлюцинация, где повторяется одно и то же. — Оу, — хмык, — хочешь докажу, что это всё реально? Скрип дивана, и Бессмертный пытается тихо подойти ко мне, только ключевое слово «пытается»: у него слишком тяжелая поступь, я слышу каждый его шаг, предчувствую любое движение, не видя его. Слишком просто. Свист руки в воздухе, и я моментально перехватываю её своей, надавливая пальцами на точки в области запястья отчего у того выпадает нож из руки и со звоном ударяется об кафельный пол с болезненным хрипом Хидана. — Эй, так неинтересно, я должен был ударить тебя, чтоб ты ощутил боль и такой «да, всё реально!», — ворча, боец потирает свою руку, когда я отпускаю её, дабы поднять с пола оружие и положить его рядом на стол. — Действенный способ же! — Из меня столько крови выкачали на эти анализы, что сомнений не осталось, — отмахиваюсь, хмурясь, — дело в другом. Тогда тоже все казалось таким реальным, но при этом и туманным. Что-то было невероятным, — я вытягиваю перед собой ладонь, а безмятежный взгляд каре-серых глаз и приглушенный голос Мастера проносятся в голове, — но я всё равно поверил в это. Быть может, я всё ещё гнию где-то в лесу среди корней деревьев и пребываю в агонии, которая подкидывает мне эти иллюзии. А весь мир уже полностью поглотила эпидемия М.О.Р., и он уже разрушен. Присев напротив меня на один из свободных стульев, Хидан подпирает подбородок ладонью и бормочет, не глядя на меня. — Ба-а, чушь какая… Неужели нашёлся тот, кто смог тебя обмануть, хоть это и твой собственный мозг? Закатив глаза, я подтягиваю к себе чашку, где, посмотрев на своё отражение в жидкости, так и не делаю глоток, а обращаюсь к мужчине рядом, переводя тему. — Нам так и не удалось поговорить после того, как я пришёл в себя. Я пребывал в этом состоянии около месяца. — Угу, никого не допускали к тебе, а потом я четыре недели ещё впахивал на «периметре». Эти сопляки ни на что не годятся, — презрительно фыркая, седовласый тянется к пакету со сладостями, где ворошит рукой, выискивая что-то. — Гонора хоть куда, а сами тратят кучу патронов на принесенный ветром куст, словно ни разу и не видели мутантов, — видимо, схватив то, что нужно, Хидан с довольным лицом вытаскивает конфету. — Вот она, родимая ириска. — Там есть и повкуснее, — киваю на пакет. Сам я не пробовал ни одной, но, судя по фантикам, та, которую схватил парень, не чета оставшимся. — У каждого свои вкусы, — жмёт плечами боец, снимая обертку и закидывая себе в рот сладость, — к тому же эта застревает ещё между зубами, и вкус остаётся во рту намного дольше. Сладенько, — удовлетворённо мычит тот, — попробуй сам. Конфеты. Я никогда их не ел. Возможность выпадала редко, но я всегда брал то, что и Шисуи, если дело доходило до десерта. И его выбор никогда не подводил. Пудинги вкусные. Тают во рту. С ароматом и привкусом клубники на языке. — Давай, — подначивает меня Бессмертный, снова залезая рукой в пакет, — только погодь, достану ещё пару ирисок. Выжидая, пока альфа выберет, я задумываюсь над тем, что было в моих видениях, пока моё тело находилось в коме. Практически всё свободное время я тратил на то, чтоб собрать осколки битого стекла воспоминаний, но они постоянно ускользали, лишь кололи напоследок, оставляя это ничтожное ощущение, что мне вновь приходится переживать события, которые уже были. Вот только сейчас многое отличается из того, что я все ещё помню. Дом. Окружение. Саске. Меня не беспокоит теперь та роскошь из видений, подкинутых мозгом, в этой квартире всё иначе. Она не вычурная, она не потакает традициям благородного и древнего рода, она… стандартная? Да, стандартная. Минимальный комфорт, основанный лишь на пользе, и практически нулевой уровень дикого мне уюта в виде фресок, кружевных салфеток, мягких ковров, циновок или медных безделиц, стоящих на полках. Но тем не менее так разительно отличается от строгого военного жилья, где стол, стул и кровать — уже уровень комфорта выше среднего, а если есть и какие-то мелкие незначительные детали, вроде полки с парой книг или прикроватного коврика, то уже роскошь. Поэтому Хидан прав. Я сейчас купаюсь в роскоши или вроде того, если смотреть с той самой стороны, когда ты находишься на местности боевых действий и пучок соломы под головой кажется периной, достойной ложа императора. — Как ты выжил? — возвращаюсь к беседе, отходя от собственных дум. Я пытался и сам ответить на этот вопрос, но владел лишь тем куском информации, что выдал Вендетта, он же Учиха Обито. Я всегда знал это, как и имена других, но не уделил этому внимания. Лишь один раз упомянул вскользь, когда тянули зубочистки. Пожалуй, стоило бы придать больше значения тому, что он был в АНБУ, но я счёл тогда это лишь полезными навыками, которые пригодятся ему во время миссии. Я ошибался. И для многих моя ошибка стала летальной. Попав в «Акацуки» все отбрасывали своё прошлое, свои обиды и мировоззрение, но Обито держался за свою месть зубами, как голодный пёс за кость. — А, ты ж не в курсе, — Хидан поднимает на меня взгляд, оторвавшись от копошения в пакете, откуда вытащил руку с двумя зажатыми в ней конфетами. — Немного задолбался сначала рассказывать я это командованию, потом ещё… а, ладно, в общем, то задание, с матками, ты ж помнишь? — получив с моей стороны утвердительный кивок, мужчина продолжает, отхлебывая со своей чашки чай. — В общем, добрались мы до места. Заложили взрывчатку, эти твари визжат, жрут трупы тех, кого мы уже убили. Решил, что всё, можно валить обратно на базу, а эта гнида возьми и выстрели мне в спину, — взгляд бойца потемнел, а лицо исказилось гримасой ненависти, — сукин сын болтал что-то о моих грешках, воплях тех, кого я убил, а затем столкнул меня в гнездо маток, сказав напоследок, что не желает марать об меня руки. Бессмертный цыкает, задирая голову вверх и сверля взглядом потолок. — Свалился я на какие-то доски, всё тело один сплошной ком боли, рядом что-то зловонно кишит, а ещё вот-вот должен был прогреметь взрыв. Фигово, да? Вот и я подумал так же, но подыхать не хотел, решил уж, что если моя душа и достанется дьяволу, то я затащу за собой и ту мразоту. Хидан усмехается краем губ, закладывая очередную ириску, очищенную от фантика, себе в рот. — Мне несказанно повезло, — после конфеты он говорит смазано, кое-как разлепляя склеенные ею зубы, — пуля была сквозная, поэтому я прижёг рану ножом, что подержал над зажигалкой. Решил, что сдохну от боли, пока не понял, что на губах-то улыбка ползет. Не, ты не думай, я не словил кайф от этого, это была всё мысль о том, что Новичок очень облажался, не добив меня и оставив у себя на хвосте. Выбраться удалось не сразу: бомба с таймером, а у меня из оружия только тот же нож. Все пули растратил раньше. Пришлось прорезать себе путь наверх заново. Боссов мы перебили ещё до этого, личинки жрали их остатки вместе с бетами, так что сопротивления я особо не встретил. Сложнее было подниматься по лестнице, но я так хотел вцепиться этому ублюдку зубами в горло, что остальное меркло. А дальше всё просто. Добрался до байка, когда за спиной прогремел взрыв и всё заполыхало, то вырубился немного; как пришёл в себя, то нашёл свой медицинский набор, вколол обезболивающее, антисептик… перевязал как мог. Поехал к «Логову». Хотел предупредить по рации, да та осталась у Новичка. Когда достиг базы… — пальцы бойца сильнее обхватывают кружку, а голос надламывается, — было уже поздно. Я опоздал. Кругом трупы, кровь… Нашёл в машинном отделении Хатаке, он был ещё жив, только я ничем не мог ему помочь, слишком много повреждений. А он ещё трепыхался, не выпускал катану до последнего, тихо шептал что-то. Не знаю узнал ли он меня в целом, но я разобрал только «Прости, Итачи». Прикрыв веки, я опускаю взгляд снова на свой нетронутый чай. Я никогда не считал Хатаке слабым. Никогда не подвергал его навыки и выносливость сомнению. Он был одним из тех, кто обучал меня, кто закалил первыми жизненными уроками. Он всегда был занозой в сердце Шисуи, что каждый раз язвил на любой его приказ, но не явно, как Саске на мои, а вежливо, и так, что не поймёшь издевается ли он или невинно подстрекает. Я с самого начала понимал, что у меня нет и шанса. И всё же Обито совершил ещё одну ошибку, покуда гнался за своей местью, когда не добил и командора АНБУ, оставив его умирать в одиночестве среди мутантов, и эта оплошность принесла мне какое-то умиротворение, которое я и не надеялся сыскать спустя прошедшие годы. Он смог простить меня за то, что я не уберег Шисуи. Может, мне этого и не хватало, чтоб простить самого себя? Так и не дождавшись моей реакции на свои слова, Бессмертный, подливая себе в кружку кипятка, восстанавливает монолог: — Я побыл с ним, пока он не испустил дух… после забрал у него рацию и пистолеты, решил поискать кого-нибудь из живых. Ни гражданских, ни АНБУ, только мутанты. Убивал тех, что попадались, но боссов обходил: всё-таки рана давала о себе знать. Поковырявшись в медицинском отсеке, набрал себе обезболивающего и антибиотиков с бинтами, потом прошёл в лабораторию к Змею, хотел узнать куда все направились и рассчитывал найти хотя б его. Не нашёл. Думал связаться по рации, но по общему каналу не рисковал: этот гадёныш мог понять, что я выжил, а значит, эффект неожиданности коту под хвост. — Так как ты вышел на «Обитель»? — дабы избавить себя от подробностей жажды мести со стороны бойца, задаю уже конкретный вопрос, опуская также смерть Орочимару. Каждый из «Акацуки» так или иначе в итоге жертвовал собой, чтоб спасти других. Генетик всегда отмахивался от этой роли и предназначения, ища искупления прошлого в поиске вакцины и продолжая копаться в тайнах человеческого тела, но тем не менее поступился своими принципами, когда пришло время. Даже после гибели от руки предателя его дело живет. Может, это и есть та самая вечная жизнь, к которой он так стремился? — А я и не на «Обитель» выходил. А на тебя, — хмыкает альфа, загадочно улыбаясь, на что я вскидываю брови, но после этого понимающе киваю. — Система слежения, — подтверждает мою догадку Хидан. — Я избавился от «жучков» в ботинках, ещё когда с Террористом летал на вертолёте до «периметра», знал, что могут отследить, но Вендетта прицепил один на мою одежду, — вспоминая как я выбросил жетоны, невольно поджимаю от досады губы. Обито знал о единственной ценной для меня вещи и воспользовался ею в своих целях. — Да, я видел твою красную точку и следующую за ней по пятам чёрную. Поначалу у вас было сильное расстояние, но потом оно начало заметно сокращаться. Я нашёл заправленную тачку и поехал за вами. — А что насчет тебя? Почему он не заметил, что ты жив? — задаю очевидный вопрос. — Я сменил обувь, — пожал плечами Хидан. — После Банкира столько целёхонькой осталось, а мои все убитые в говно. А его цвет давно отключили, я даже не задумывался об этом, — потирая затылок, признается парень. Подперев кулаком щеку, я провожу большим пальцем по кромке чашки. Всё оказалось куда проще, чем я думал. — Вышел я на вас, опять же, с опозданием: когда я добрался до тебя, ты лежал в отрубе, откинувшись на дерево, а неподалеку был труп того сукиного сына, — продолжает с того, на чём закончил, Бессмертный. — Я потыкал его ножом, так, для профилактики, — как бы невзначай добавляет тот, когда я поднимаю на него глаза, — вот только не надо на меня смотреть, твой взгляд стал ещё более жутким, чем раньше, аж до костей пробирает, — заметно поежившись, тише добавляет боец, отворачиваясь в сторону и при этом складывая руки на груди. — В общем, взвалил я твое бренное, истекающее кровью тело себе на спину и потащил. Знал, что ничего хорошего не ждёт, если доберусь до «периметра», но наши базы пали, вышки АНБУ и подавно, пришлось рискнуть, ведь при таком раскладе ты и так и сяк бы сдох. Примерно подобное я слышал от своего лечащего врача, что сконфуженно бормотала про мужчину, что несмотря на предупреждения со стороны военных всё равно продолжал идти, крича в рацию о том, что ему всё равно терять нечего, так что пусть попробуют убить его снова. Шизуне была заметно впечатлена этой историей и прятала лицо за планшеткой с картой и анализами каждый раз, как интересовалась о том, не захочет ли Хидан пройти обследование на всякий случай. Ещё раз. — Но они б нас и расстреляли в решето, если б не генерал Фугаку, — альфа потирает переносицу, когда упоминает главнокомандующего действующей армией «периметра», при этом в его голосе я слышу неподдельное восхищение с попыткой скрыть его за хриплым покашливанием. — Мужик он, конечно, жесткий, но вряд ли стена бы столько простояла без него, — задумчиво протягивает наконец тот, с чем я мысленно соглашаюсь. — В общем, меня скрутили семеро его солдатиков, когда я выполнил процедуру с проверкой крови. Я чист, альфа, хоть и ранен был, а вот с тобой, — Бессмертный подносит свою кружку к губам, глядя на меня исподлобья, а после и вовсе уткнувшись глазами в чай, — была проблема. — Тоби выстрелил в меня пулей с кровью мутантов, используя технологию, которой пользовались мы против тварей, — киваю, понимая к чему всё идёт. Меня должны были изолировать и убить. — Да, тестер показал, что я собственноручно притащил будущего мутанта прямо к стене. Я ещё рассмеялся этим солдафонам в лицо, что быть того не может, капитан бы не дался им, а ты возьми и пусти кровавую слюну изо рта, — с кислым лицом ведает Хидан, — подстава, капитан, подстава. Проведя снова круг пальцем по краю кружки, я киваю, обхватывая ту ладонями, которые сразу же начинают нагреваться от ещё тёплых стенок. Это всё было слишком очевидным; пожалуй, меня интересовало только то, почему меня не убили. Но и тут был ответ — использование в качестве подопытного: всё-таки не каждый человек пойдёт на добровольное заражение, тут не поэкспериментируешь на грызунах или клетках, вирус использует только один вид, к сожалению, это люди. Вероятнее всего Цунаде или кто-то из верхушки заинтересовался в прототипах вакцины, принесенных Саске, или крови переболевшего Обито, я не раз думал об этом. Вот только у них не было ни времени на синтез или на обработку информации, ни на полный анализ крови… это слишком рискованная импровизация. — Это Саске. Молча оторвав глаза от созерцания собственного лица в тёмной жидкости в кружке, я изгибаю бровь в немом вопросе, которого ранее не задавал. — Саске сказал, что у него есть незавершенный образец вакцины и кровь альфы, который адаптировался к мутагену, но отказался отдавать их даже под прицелом автомата со стороны военных. Видел б ты лицо Цунаде… уф, — мужчина усмехается, протягивая своё довольное фырканье до тех пор, пока оно не затихает у него на губах. — Она с пеной у рта шипела на него, топала ногами, махала руками и поджимала свои сочные губки, крича о том, что он должен думать о всех, не быть эгоистом… А потом он послал её нахуй. Я даже зауважал его и как-то поддержал б, но был придавлен к полу солдатами. На какой-то момент мне показалось, что она и в самом деле готова будет пойти на убийство парня при его отце-то, чтоб с его трупа забрать эти склянки… А она возьми и предложи вариант с тем, что использует эти прототипы на тебе, но при этом не обещает, что ты выживешь, — Бессмертный разводит руки в стороны, — и вот ты сидишь со мной. Живой. Без М.О.Р. в крови. Да и ещё на гражданке, где для тебя все условия сделали. Счастливчик. Все ли? Я не живу. Подходящее слово больше «существую». Уже четвертую неделю, как меня выписали, я провожу в этой квартире. Гляжу на людей через окна, наблюдая за тем, как они куда-то бегут, кидаясь в друг друга пригоршнями снега, как молодое поколение с восторгом касаются белых снежинок — многие из них не надеялись дожить до зимы. Иногда лежу на диване, бессмысленно уставившись в потолок, покуда перед глазами мелькают образы, действия и лица, которые я никогда более не увижу. Ещё реже — включаю телевизор или радио. Что по первому, что по второму — пропаганда безопасности и спокойствия, но я знаю что было за периметром. Пройденные года никогда не сотрутся из памяти, особенно механической, ведь тело помнит: руки — рукоятку катаны, пальцы — металл, локти и плечи — отдачу оружия, а уши — грохот взрывов, рык боссов, визг треша, плач детей за стенкой, когда ты убиваешь их родителей, потому что их уже не спасти. А глаза… они видели всё это: кровь, рваные раны, испуганные лица, искусанные губы… Посттравматическое стрессовое расстройство клеймит любого, только в разной степени. Книги, журналы, листовки — я прочитал всё, что было в номере, за первые дни. После перешёл на этикетки шампуня, мыла или пачки риса в шкафу. Это была даже не скука. Это ощущение собственной бесполезности. На фоне банальной скуки оно зияло огромной серой дырой, засасывающей в свою бездну все твои мысли. — … что-то ты завис, Ворон, — ворчит Бессмертный, пощёлкав пальцами у меня перед лицом, на что я хмурюсь и отмахиваюсь. Что за ребячество? — Давай, рассказывай теперь как живёшь ты. — Никак, — кратко, ясно и понятно. Ничего лишнего. — Никак, — сухо повторяю, опустив глаза на кружку с чаем. Остыл. — Я так и знал, что гражданка не для тебя, — заявляет, словно ведает о чём я думаю, собеседник, — она и не для меня, поэтому я пошёл на «периметр», там хоть чувствуешь… — Как кровь бурлит в венах, драйв от опасности и ощущение жизни, — кратко цитирую фразу, что уже слышал, вот только мои ли это мысли были? Глянув через стол, при этом замечая на лице Хидана лёгкое замешательство с не менее изумленным «да…» с губ, продолжаю. — Должно быть, когда я был в коме, то где-то на уровне подсознания слышал это, только ассоциировал немного с другой ситуацией и другим, — уклончиво мотнув головой, прибавляю, — собеседником. — Ха-а, — с интересом протянув это, боец с пристальным вниманием смотрит на меня, — ну, я и в самом деле говорил об этом у твоей койки. И что же ты ответил… эм… «там»? — малиновые глаза не сводят с меня взгляда, однако стоит мне поднять свой на оппонента, как тот сразу их отводит. — Там всё было иначе, — неопределенно морщусь, — особняк с картинки, дивный сад, весна, цветущая сакура, роскошь, к которой лишний раз не подступишься, мягкие ковры, множество подушек и настенных гравюр, где-то были мраморные статуи, бронзовые статуэтки и резьба на самых примитивных вещах, — бормочу, пытаясь припомнить то, что видел тогда, затем сразу же добавляя ещё, когда на глаза попадаются кружки, стоящие на столе, — и чашки. Тончайший фарфор с синим рисунком. — Знаешь, я даже не вижу в тебе хоть каплю восторга или какого-то вдохновения этим всем, — пытаясь скрыть улыбку в кулаке, приставленном к губам, замечает Хидан, на что я угрюмо киваю. Это всё сковывало, душило и вызывало куда большее отвращение, чем вспарывание брюха мутанта, чтоб добыть образцы органов и привезти их Змею в металлических контейнерах. — Я, кстати, узнал место, что ты описываешь. Мы были там, могу сказать, — сделав ещё несколько глотков из кружки и отставив ту, дополняет он, — квартал и поместье Учиха в городе N, — Бессмертный ожидает от меня какой-то реакции. — Ты ведь там тоже был. До нас с Банкиром. Зайти на пепелище гордого рода, который упал в грязь лицом перед вирусом, как и любой смертный, было своеобразным мрачным подарком самому себе. Расстреливая тварей тогда, я получал мрачное наслаждение, что пропитывало меня с каждой всаженной пулей в трэш. Благородное и чистокровное семейство Учиха, да? Самые породистые альфы? Подделки. Лжецы. Каждый взмах оружия над убитым боссом я сопровождал тенью улыбки, что скрывала маска смертника. Пожалуй, тогда я впервые ощутил себя живым за долгое время. Я был ничем не лучше Хатаке. Искал виноватых в том, что Шисуи стал убийцей, в том, что был вынужден следовать кровавому пути, для которого был слишком добрым. Я искал тех, кто допустил то, что родитель отказывается от собственного ребёнка ради правил и собственной элитарности в глазах других. Теперь я знал почему видел именно тот дом, только в его бывшем великолепии. В том самом пышном, вычурном и столь для меня недоступном. Это всё — достояние Саске. Это его род, это его наследие и его жизнь. Моё подсознание сыграло со мной злую шутку, исказив желаемое и действительное. — Вот как, — тихий ответ на слова бойца, и я недоуменно гляжу на подсунутый мне пакет с конфетами со стороны бывшего сопартийца, — пожалуй, я откажусь, — отмахиваюсь от сладостей. — Да ты попробуй, давай, хотя б одну, тут всякие есть, может, даже тебе что-то придётся по вкусу, — настаивает парень, на что я скептично гляжу на то, как он уверен в своей правоте. — Что насчет депо? — сложив руки на груди, напоминаю о более важном вопросе. — Раскопки закончились? — А, так ты слышал, — разворачивая фантик очередной ириски, вяло протягивает альфа. — Бригада «АНБУ», сопровождаемая Ямато, занималась этим. Там такое зловоние было, что когда я пошёл по протоптанной ими дорожке, меня вывернуло. Противогаз был бы весьма кстати. Разлагающиеся трупы мутантов, кровавые разводы, воняло хуже, чем после Банкира в толчке, — опустошенно произносит Бессмертный. — Да и… камня на камне не осталось. — Тела? — уточняю по поводу моих бойцов, что пошли на это, дабы поезд добрался до последнего оплота, где ещё была возможна жизнь. С их гибелью я так и не успел смириться. Слишком неожиданно. Я рассчитывал, что до этого не дойдёт, поэтому и отправил их самым безопасным путём, но вновь потерпел фиаско. Человеку, не привыкшему проигрывать, каждый раз, как первый, кажется, что этого не может быть. Всё предвидел. Всё оценил. Рассчитал время и место. Без этого можно было обойтись, но случай решил всё иначе. — Не найдены, — качает головой Бессмертный, — у меня даже закрадывались подозрения по поводу того, что они могли выжить всё-таки, пока не обнаружили, — мужчина покачал своей правой кистью, — протез Мастера. Он уцелел, хотя весь вдребезги: видно, что какой-то босс активно пытался его пожевать. Рассматривая остывший чай у себя в кружке, я сильнее сжимаю пальцами ручку, но сразу же расслабляюсь, выдыхая и запрокидывая голову так, что перед глазами встал белый потолок с десятком точечных светильников, что сейчас тускло освещали комнату. Тела не найдены. Сгорели? Разорвал ли их взрыв? Почему огонь не оставил хоть что-то? Кости… зубы? Нет. Уцелеть при таком раскладе дел невозможно. Впрочем, за свою жизнь я и сам слишком часто стал сталкиваться с вещами и событиями, которые иначе, чем «невозможно», и не назовёшь, но они случаются всё чаще и чаще, и ты уже не знаешь и в самом ли деле это «невозможно»? — Вот же ж, — слышу, как доносится ворчание со стороны Хидана, который потирает затылок ладонью, доставая другой рукой из кармана попискивающую рацию, лениво открыв крышку которой, принимает сигнал и сразу же отключает его, — я говорил им меня не беспокоить? Говорил. А они? Бестолочи, — раздраженное оскорбление бросается куда-то в сторону. — Это может быть что-то важное. — Что может быть важнее встречи с единственным другом, что у меня остался? Я возвращаю голову на место, переводя глаза на альфу, что, взяв со стола зубочистку, вкладывает её себе меж губ. — Другом? — переспрашиваю, не сводя пристального и угрюмого взгляда с Бессмертного, который кивает, пожёвывая конец зубочистки. — Формально ты мне уже не капитан, да и навряд ли вернёшься в строй, а вот другом… я б хотел, чтоб ты им остался, — поднимаясь со стула, мужчина направляется к входной двери, по пути похлопав меня по плечу, — пойду я, иначе явятся за мной местная гвардия. Не доверяют, видите ли. Свидимся ещё, — последняя обращенная ко мне фраза, и боец с хлопком двери покидает квартиру, покуда я всё ещё сижу за столом, искривив угол губ в какой-то невесёлой улыбке. Друг, да? Я ушёл в «Акацуки», чтоб забыть всё, стереть прошлое и настоящее. Оставить позади будущее. Я не искал товарищей или какого-то снисхождения с одобрением. Я чётко следовал приказам. Я убивал. Я уничтожал. Я без лишних слов расстреливал зараженных и насильно уводил выживших. Мне было абсолютно всё равно кто следующий окажется под дулом моего дробовика — мутант или один из моих бойцов, если они пойдут против правил. Мне не нужно было их доверие, уважение или одобрение, я добился подчинения и страха, этого было вполне достаточно. Когда же я перестал быть циничным и скептичным капитаном, готовым пройти по головам своих людей, если придётся? Всё ведь началось с Друга. С Нагато. Тогда я впервые сам нарушил правила. Тогда я понял, что боль потери не заглушишь временем, грязной работой и чужой кровью на своих руках. Тогда появилась первая трещина в моей новой личине, хотя я уже давно покинул «АНБУ» с их фарфоровыми масками. Вытянув перед собой ладонь, я несколько раз сжимаю пальцы, проверяя ощущения. Скованности нет. Всё точно. Всё под контролем. Я владею ситуацией. Я владею своим телом. Я владею окружающим меня миром. Это не мираж. Это не иллюзия. Тяжкий выдох. Взглядом наткнувшись на пакет с конфетами, я собираюсь уже убрать его обратно в шкаф, но перед этим всё же завожу пальцы вовнутрь него, перебирая разноцветные фантики, пока не достаю красочный квадрат фиолетового цвета. Яркая матовая обёртка. Выделяется. Цвет приятный, не пестрит и не кричаще бросается в глаза. Шелест бумаги, и я, сняв фантик, подношу сладость к губам, однако замираю, так и не коснувшись ими конфеты, когда столь знакомый аромат колышет сознание и обоняние. Несомненно, это был он. Его нельзя было спутать. Сладкий. С едва заметной кислинкой и с терпким, пряным нюансом. Проведя краем языка по собственным губам, я разжимаю ладонь, в которой была зажата смятая обёртка. Саске. Это его аромат. Не хватает только какого-то штриха. Вероятнее всего, его самого. Ведь с того самого дня, как я очнулся, мне его больше не довелось увидеть. Конфета откладывается на стол, а я сам откидываюсь на спинку стула, тяжелым взглядом буравя стену напротив себя. Сначала это были часы. Потом дни, которые перетекали в недели. Я знал, что Саске жив, что с ним будет всё в порядке. Об этом я позаботился в первую очередь. — Что мы здесь делаем, мм? — Террорист нетерпеливо ходит из угла в угол по нижнему коридору периметра, где мы находимся уже несколько часов. Нас должны были принять раньше, но в связи с проблемами связи, которые военные устраняли, наше ожидание затягивалось. — Я уже объяснял, — повторять одно и то же я не собирался, поэтому лишь прикрываю глаза, откидываясь головой на прохладный металл. Пару дней назад мы добрались до электростанции и поджарили обитавших там мутантов, но кроме этого необходимо было доставить за Стену генератор, для подъёма которого пришлось использовать вертолет. — Почему нас не пропустят в «Обитель»? — бормочет себе под нос юноша, страдальчески вздыхая и заламывая руки. Безделье угнетало его не меньше, чем меня. — Место своё забыл? — развернув лицо к блондину, который сразу же поджимает губы от моих слов, я смеряю его взглядом. — Радуйся тому, что нас к Стене допустили. — Больно надо, я б и без них прожил, кочевая жизнь прекрасна, можно жить где угодно, наслаждаться каждым мигом и время от времени проводить охоту на мутантов, — снайпер рассуждает совершенно по-детски, забывая про то, что нам не доступны те радости жизни, о которых ещё теплятся наивные мечты у него в голове. Мне всегда был непонятен факт, как, пройдя ужасы войны и истребления, подготовку «Акацуки» и каждый раз столь искусно пробивая черепа тварей, омега всё ещё хватается руками за нити беззаботной и нормальной жизни, стремясь соединить их воедино. Всё ведь бесполезно. Мы — никто. Звать нас никак. И жизни наши не имеют другой цели, как отдать их за возможность спасения других от нашей доли. Где-то в глубине меня заворочалось что-то тяжелое, гадкое и черное. Зависть. — Как глупо, — кратко комментирую я, после чего перевожу взгляд на открывшуюся дверь, в которую вошел взрослый альфа в военной форме, отличающейся от нашей. Он держал руки скрещенными на груди, его взгляд был высокомерен и прохладен, когда он окидывает нас им, заостряя внимание на Террористе на несколько секунд, отчего тот выпрямляется и заметно напрягается, несмотря на напускное спокойствие и равнодушие с привычной вуалью «мертвеца». Догадался? — Генерал Учиха Фугаку, — представляется мужчина, переводя угольно-чёрные глаза на меня, на что я лишь едва киваю головой. Пожалуй, это я могу себе позволить. Ведь для мертвецов все равны, не так ли? — Мне сообщили, что у вас ко мне есть дело, но я незаинтересован в ведении беседы с «Акацуки», вы находитесь вне моего контроля. Если это касается снабжения или перевоза беженцев, то вы напрасно тратите моё время. Заявку на провиант и оружие можете оставить у интенданта, — взмах руки, и грубый голос будто бы обрывает сам себя, когда его владелец разворачивается обратно к дверям. — Как и ожидалось от Учих. Выводы делаются раньше, чем озвучено хоть что-то, слова летят быстрее мыслей, а предвзятость правит балом, — я презрительно фыркаю. Похоже, только это и останавливает генерала от его скорого ухода. Он плавно разворачивает голову в мою сторону, а после медленно подходит к стулу, на котором я своевольно сижу, ещё до его прихода закинув ноги на стол, стоящий рядом. Источаемая альфой угроза ощущается уже на физическом уровне, в глазах непоколебимость и немая ярость. — Ворон, да? — вопрос звучит риторически, он прекрасно знает ответ. Я лишь вальяжно поднимаю взгляд на генерала, пока мой боец, стоящий у него за спиной, недоуменно поднимает брови. Мое поведение выглядит диковато, особенно если учитывать то, что это не Хатаке, а человек, рангом выше моего да и имеющий достаточно оснований, чтоб убить меня без суда и следствия. — Наслышан я о тебе и твоём отряде. Экспериментальная методика, элитное подразделение, оснащенное передовыми технологиями и бойцами, прошедшими подготовку и натасканными, словно боевые псы, на убийство мутантов. Не впечатлило, — усмешка. — Моё задание не в том, чтобы впечатлять вас, генерал, — пренебрежительно отвечаю, щелкнув пальцами и указав одним из них в сторону двери прибавляю, — Террорист, выйди. — Скорее, придержи дверь, — кисло поправляет меня альфа, обращаясь к Дейдаре, — разговор окончен, — эта реплика была в мою сторону. Выжидая и отсчитывая про себя секунды, я дожидаюсь, когда генерал и снайпер окажутся у двери. — Разве окончен? Я полагал вы захотите узнать о вашем сыне. Альфа застывает в проёме, а затем произносит одну фразу со сталью и горечью в голосе, от которой у меня на губах проявляется улыбка. — Ложь не делает тебе чести, Ворон, — мужчина мрачно бросает это, не поворачивая головы. — Мой сын мёртв. — Я б не спешил с выводами, генерал. Однажды вы уже ошиблись, сказав, что мой отряд не сможет вас впечатлить, — протягиваю, кивая Террористу, чтоб тот вышел, и после того, как за омегой прикрывается дверь, достаю из внутреннего кармана фотографию, распечатанную на бумаге в «Логове». — Тут дата и члены «АНБУ», — разворачиваю снимок лицевой стороной к себе, — не желаете ли посмотреть? Пробежавшись глазами по картинке, где запечатлен Саске в компании со своим школьным приятелем-альфой, я поднимаю взгляд на генерала, который, будто бы борясь с сомнением, медленно разворачивает голову в мою сторону. Не верит? Или боится поверить? Поворачивая снимок, я протягиваю руку в сторону главы клана Учиха, дабы тот сам мог удостовериться в моих словах. Фугаку возвращается к столу, осторожно забирая у меня бумагу из пальцев и пренебрежительно разглядывая её содержимое. Он пытается сдерживаться, но я вижу как перехватывает его дыхание, как капля мутного пота скользит у него по виску, как и без того глубоко въеденные в его лицо морщины становятся отчётливее, когда альфа хмурится, отводя снимок от лица. — Как давно? — Достаточно, — пожимаю плечами, хладнокровно продолжая, — чтобы оценить его по достоинству. Глаза генерала сужаются, а и без того мрачный взгляд темнеет. Я б присвистнул, глядя на это, если позволяла ситуация, но если играть, то до конца. — Мне нужны ключи от поезда и ваше слово, что депо будет открыто, когда он приедет, — перехожу к делу, — в «Логове» слишком много народу… — Запрещено. Из-за депо и объявлен карантин, — с грохотом обрушивая ладонь рядом с моей ногой на стол, отчего последний вздрогнул, громко пресекает мои слова генерал. — Вот как… — протягиваю, забрав из другой руки мужчины фотографию, и, небрежно скользнув по ней взглядом, интересуюсь. — Сколько времени вам понадобится, чтоб устранить угрозу? — наблюдаю за тем, как Фугаку всё ещё сжимает пальцы, из которых у него так легко забрали снимок. — Неделя. — Тс, — фыркаю в сторону. Слишком долго. — Ты… ты можешь привезти мне его сам. Тихо. Без лишнего шума, — наклоняясь ко мне и будто бы подбирая подходящие слова, проговаривает альфа, на что я сдвигаю брови. Вот она — эгоистичность Учих. Всё ради себя. Всё только для себя. Шисуи не должен был иметь к этому гнилому роду никакого отношения. Ярость, будто бы дремавшая всё это время во мне, как змея, плавно поднимает голову из недр. Видимо, это слишком заметно даже по взгляду, так как генерал делает шаг назад, отстраняясь от меня. — Какая низость, — искривляю рот в усмешке, — в «Логове» десятки семей, среди которых есть дети и омеги, но вы заботитесь только о себе и своём спокойствии, наплевав на других. — Ты ничем не лучше меня. Изображаешь из себя благодетеля, шантажируя отца его ребёнком, — гневно шипит мне в ответ Фугаку, упираясь кулаками в стол. — Отца? — переспрашиваю с ледяным презрением в голосе. — Да какой из вас отец? Чему вы научили сына? Смотреть свысока? Огрызаться? Пренебрегать и брезговать омегами, словно они скот, а не те же люди? — Законы моей семьи тебя не касаются, Ворон! — рявкает мужчина, а его глаза наливаются кровью, нижняя губа подрагивает, вены на висках надулись, а рот искривляется, обнажая зубы. — Это не законы, а деградация и ничем неоправданная жестокость, — довожу оппонента до клокочущей ярости, которая наконец польётся наружу. — Сколько жизней было загублено из-за этого? А сколько ещё будет? — Верни мне сына, Ворон. Тихо и смиренно. Не ожидая такой реакции, я, придерживая колкий сарказм на кончике языка, отклоняюсь немного назад и выразительно гляжу на Фугаку. Он не изливал на меня лаву горящих злостью и ненавистью слов на мой ледяной оскал и усмешки, он лишь уставился в пол, затем, прикрыв веками глаза, тяжко повторил. — Верни мне сына. Вскидывая брови, я не свожу взгляд с альфы. — Даже если он омега? Мои слова звучат гулко, соприкасаясь со стенами комнаты, эхом проносятся и затихают. Генерал устало садится на один из свободных стульев и, отложив в сторону фуражку, проводит рукой по лбу, затем тихо произносит то, что меня на самом деле поражает. — Какая разница какой у него класс? Омега, альфа, бета… Он мой сын. Он единственный, кто у меня остался. — Вы не выглядите удивленным, — бормочу. — Я знал… нет, я догадывался, что так и будет. Его мать была омегой. Не из нашего клана. Садовница. В её руках расцветали цветы, — на секунду лицо военного преображается. — Я полюбил её. Она знала и понимала, что мы не сможем быть вместе, поэтому однажды просто исчезла из моей жизни, оставив после себя только дивные пионы в нашем саду. А через полгода… мне позвонили из больницы. Она родила ребёнка, но из-за открывшегося внутреннего кровотечения врачи не смогли спасти мать. У Микото были родственники, но тогдашний глава клана — Мадара не позволил им забрать младенца, считая того достоянием клана. Фугаку на минуту прерывается, но я не произношу ни слова, ведь это явно не конец. — Это было вовсе не благое дело, — с горечью кашлянув в кулак, продолжает генерал. — Мадара всё рассчитал, ему нужен был преемник, которым можно было бы манипулировать из-за кулис, поэтому даже когда он отдал мне своё место, я был вынужден плясать под его дудку. Ведь всегда рядом был он, а у него на руках мой сын. Я брал ответственность за множество решений, которые бы никогда не принял. Ты верно сказал, я разрушил не одну семью. Со временем давление Мадары ослабло, а после его смерти на меня наседали только старейшины клана, показывая на уже повзрослевшего Саске пальцем, — генерал, потирая двумя пальцами переносицу, говорит всё тише. — В Учиха суровая отборочная система, всех детей растят как альф. Не из-за того, что их родители жестоки или не любят их, а для того, чтоб они не сломались в будущем. Чтоб могли за себя постоять, чтоб гордо несли имя своего рода вне зависимости от класса, чтоб их не сломили другие. Я слушал внимательно этот рассказ, вспоминая под его конец непоколебимость Шисуи, его навыки, его выдержку. Он был сильнее меня духом и куда быстрее физически. Он не стремился к рангу капитана, ибо тогда бы вышел из-под опеки Хатаке. А Саске… он был крайне выносливым. Он всегда превозмогал боль, когда ломал кости или противился собственной природе. Он продержался куда больше, чем позволяло ему его тело. Омеги Учиха не отличались от альф, а морально и того были сильнее. — Так что я прошу тебя, Ворон. Верни мне сына, — Фугаку поднял голову, и я увидел как поблескивают в свете его глаза. — Мне нужны коды от врат депо и ключи от поезда, я сам займусь расчисткой, если понадобится, — задумываюсь, вспоминая расположение карантинной зоны. Там не должно быть опасно. Парочки «АНБУ» и Бессмертного вполне должно будет хватить. Можно будет послать ещё и Новичка, чтоб не путался под ногами. — Достать их будет непросто, — генерал подносит руку к подбородку, — придётся надавить на Цунаде. — Касательно неё… у меня есть для неё кое-какие данные и письмо, — сунув руку во внутренний карман, я достаю оттуда запечатанный конверт, — она поймёт от кого, — многозначно протягиваю, вспоминая генетика, что с такими же словами и вручил мне конверт. — Ты решил шантажировать всех в «Обители»? — Учиха морщится, но берёт из моей руки бумагу. — Если придётся, то да, — киваю, — я мертвец, генерал, какой с меня спрос? Альфа фыркает, но кивает мне, поднося к глазам распечатку фотографии с камер видеонаблюдения. — Этот парень рядом с Саске. Я узнаю его. Он из клана Узумаки… Саске выбрал… его? — Фугаку сглатывает комок. — Это мой будущий зять? — Нет, генерал, — тихо хмыкая на эти слова, встаю на ноги и медленно иду к двери, слыша за собой неопределенное ворчание. Всё обернулось куда иначе, чем я предполагал. Возможно… Приоткрыв дверь, я поворачиваю голову в сторону главы клана Учиха, который провожает меня глазами. — Надеюсь, я доживу до ещё одной нашей встречи… тесть, — лукавая улыбка на миг проскальзывает у меня на губах прежде, чем я закрываю за собой дверь.

***

Дни продолжали лететь один за другим. Я неспешно гнил в своей квартире, подобно излишне залитому водой кактусу. Мне не нужен был весь этот комфорт. Эта размеренная одиночная жизнь приносила лишь духоту, от которой я задыхался. Начинали проскальзывать невольно мысли о том, что можно вернуться за «периметр» или хотя бы на Стену. У меня достаточно опыта, я б мог посетить ещё множество мест и некогда населенных пунктов. Из людей там навряд ли кто есть, но, убивая мутантов, я б делал то, что умею лучше всего. Я б приносил пользу. Я б не ощущал себя бесполезным и заброшенным инструментом, который постепенно покрывается ржавчиной. Действительно, чего я хотел от гражданки? Я в целом и на подобное «помилование», скинутое с верхушки, со стороны генерала Учиха смотрел скептично. В этом не было и смысла особого. От отряда «Акацуки» никого не осталось, кроме меня и Бессмертного, и удобнее было б отправить нас на какое-нибудь очередное самоубийственное задание. В этом был бы хоть какой-то смысл. Подойдя к окну, я распахиваю его настежь, впуская морозный воздух в комнату и ощущая, как снег мягко покалывает щеки, опускаясь на них в виде кристаллов льда. Забавно, я и не рассчитывал дожить до зимы, хотя и была вероятность этого до встречи с Саске. Не узнай о нём Вендетта, выжили ли б Лидер, Банкир, Змей и Террорист с Мастером? Если б не было Саске, мог бы остаться в живых Моряк? Или всё равно события развивались по тому же сюжету, исключая мелкие детали? Если б не было Саске, что было бы со мной? Остановившаяся около дома машина невольно приковывает взгляд, которым я её обвожу, уделяя внимание затемненным стеклам и утяжелённой конструкции. Бронированная, видимо. Глаза скользят за вышедшими из неё людьми. Трое. В военной форме. Один отличается: его звание выше, я могу понять это по мундиру, а не по погонам, которые с такого расстояния не различить. Солдаты, сопровождая важную персону, направились к главному входу, скрываясь с моего обзора. Пришли ли они за мной? Вопрос «зачем?» вполне уместен. Смогу ли я противостоять им, не имея пистолета или боевого клинка? Вполне. На кухне есть ножи, они не особо подходят для драки из-за лезвия, но за неимением альтернативы я вполне смогу развить лучший ход событий. Из укрытий диван, стол, перегородка… дверь. Если продумывать отступление, то можно выйти в окно и зайти на парапет… Чёрт. Качаю головой. Это всё лишено смысла. Я больше не убийца, пусть кровь людей и мутантов никогда не смоется с моих рук. Стук в дверь возвращает меня к реальности. Вытащив из кармана брюк складной нож, я небрежно кидаю его на подоконник, прикрывая окно. Не знаю зачем. Просто так. Иногда хочется совершать абсолютно нелогичные поступки и бездумные вещи, хотя даже этот жест можно расценить по-разному. Для чего я положил его? Чтоб было удобнее схватить при самообороне? Чтоб был намек на толику угрозы в этой квартире для кого-то? Тогда скорее необходимо привязать меня к стулу, ибо сломать ребра и челюсть я могу и ударом ноги. Повторный стук о металл, и я неспешно прохожу в гостиную-кухню, щелкая замком и открывая дверь. Знакомые всё лица. — Какая честь. Это всё мне? — без всякого приветствия киваю на направленные в мою сторону автоматы из-за спины генерала Фугаку, что надменно смотрит на меня из-под козырька своей фуражки. — А у тебя прицел сбит, — приподнимая пальцем одно из направленных на меня дул оружия повыше, замечаю, как-то слишком уж оно легко дрогнет от моего прикосновения. Новенький, что ли? Или это из-за… Чуть прикрываю веками глаза, складывая руки на груди. Ожидаемо, что ещё сказать. — Не ёрничай, Ворон, — шипит генерал, двинув плечом, отчего двое стоящих у него за спиной, вроде как, телохранителей, чьи лица были прикрыты масками, отступают назад, — или как там тебя, — альфа откашливается в кулак, — Итачи, верно? Опять это имя. Как бы я от него ни отдалялся, ни убегал, ни сжигал все концы, оно всё равно настигает меня с его прошлым, с его потерями и пережитым когда-то кошмаром. Какая ирония. — Этого нет в докладах или личных делах, — вкрадчиво произношу, так как выданные мне материалы я впоследствии сжег. Пепел стал нашим прошлым, а хождение по лезвию ножа настоящим. — А это и не официальный разговор, — чуть развернувшись к своим людям, генерал приподнимает руку, давая знак, чтоб те ожидали. — Позволишь? — намекая на то, чтоб войти внутрь и продолжить более приватную беседу, мужчина благодарно кивает, когда я отхожу с порога, позволяя ему это. Наблюдая за действиями Фугаку и тем, как он осматривается, проходя за мной к столу, я невольно морщу нос. Запах. Я чувствую запах. Тот самый аромат, который раз за разом овладевал мной, оставаясь приятным осадком в туманном сознании. В последний раз я так ярко его ощущал в заброшенном сарае. Саске был разбит и вял, алкоголь развязал ему не только руки, но и засунул подальше его стеснительность. Я мог воспользоваться этим. Я мог удовлетворить свои инстинкты, но не стал. Лохматые тёмные иголки волос щекочут подбородок, омега запрокидывает голову мне на плечо, слабо приподнимает уголки губ, его глаза слипаются, он вымотан, но всё ещё цепляется за меня. Легкий аромат сладости и терпкости скользит в воздухе от нашей близости. Убираю отросшие волосы с лица парня, заводя те ему за ухо. — Знаешь, я, кажется… — Саске бормочет и, не договорив, тяжко выдыхает, отставляя пыльную бутылку, и протягивает ладонь к моему лицу. Я невольно напрягаюсь. Такие прикосновения слишком личные. Слишком. Мне непривычно кому-то настолько доверять, чтоб позволить прикрывать свою спину или позволить прикоснуться к чему-то более интимному, чем к телу. К душе. Я молчу. Мне предельно ясно что он хочет сказать. Его пальцы испещрены в порезах и ссадинах, что отчётливо виднеются на молочно-белой коже, но от них по телу расходится тепло, то самое согревающее и томительно приятное. И в этот раз даже не от алкоголя. Две чашки снова на столе, я мог бы поёрничать по поводу того, что это не тончайший фарфор и нет у меня чая, подходящего для такого гостя, но вместо этого откидываюсь на столешницу, поставив руки позади себя. Это не чаепитие и не дружеская беседа. — Ты ведь уже догадался о ком пойдёт речь? — альфа скользит по мне взглядом, а после его отводит. Он как всегда пренебрегает формальностями и держит руки на груди скрещенными. Дискомфорт? Недоверие? Замкнутость? — О Саске. — Я к нему не имею никакого отношения, — отмахиваюсь, дабы не привлечь к омеге неприятностей; пусть уж выдадут его замуж за кого-то достойного и подходящего, раз уж судьба к нему столь милостива. — Мои слова были лишь шуткой. — Хочешь сказать, что ты к нему не прикасался? — тёмный взгляд направлен на меня. Пронизывает. Требует ответа. Жаждет услышать то, что хочет. Как жаль. Ведь таким лгать проще всего. Достаточно сказать то, чего они так желают. — Только в самых экстренных случаях, — уклончиво протягиваю, тихо хмыкая про себя и отвечая тем же, когда поднимаю глаза на генерала, на что тот сразу же отводит свои. Неприятно, да? Всё-таки даже такой мелочи достаточно, чтоб от меня начали воротить нос. — Метку тоже? Моментально напрягшись, я впиваюсь пальцами в столешницу позади себя, но сразу же отпускаю ту. Паника — это лишнее. Фугаку не может знать всего. — Саске настаивает на том, что это твоих зубов дело, — с явным недовольством проговаривает мужчина, на что я едва пересиливаю себя, дабы не отводить взгляд на лежащий на подоконнике нож. Угроза? Ловушка? Что же мне сделают за осквернение сего «цветочка» с гербом Учиха? Убьют? Мелочно. Заставят убраться за периметр? Слишком наглядно. Вывезут в мешках по кусочкам? Мх, грязная работа. — Как глава клана Учиха и, — генерал вздыхает, кивая будто бы сам себе, — и его отец, я не могу оставить этот поступок безнаказанным. — О как, — наглядно зеваю, едва сощуривая глаза. Мужчина не вооружен. У него нет с собой оружия, которое он бы мог быстро достать, разве что из сапога, но для этого его поза слишком скованна. Подвох? — И что же меня ждёт в таком случае? — Женитьба. Сердце глухо ударяется в груди. — Свадьба? — переспрашиваю, не понимая к чему клонит генерал Учиха. — Да. Ты не самая лучшая партия для моего сына… убийца, мародер, бывший падальщик, — альфа морщится, указывая подбородком в сторону клейма на моём плече. — Да ещё из этих… из «Акацуки». Ни имени, ни чести, ни доблести, которые ты бы мог принести в наш дом, — Фугаку вздыхает и переводит глаза к окну, за которым, медленно кружась в снежном вальсе, падают хлопья снега. — Но ты единственный из всех, кого я знаю, кто всегда держал своё слово, данное хоть кому-либо. Ты обещал мне, что вернёшь мне сына, ты заявил тем людям, которые прибыли на скором поезде, что они ещё увидят новый рассвет. А ещё ты выжил, несмотря на множественные ранения и вирус, который был в твоей крови, это было слово, которое ты дал моему сыну, — слегка развернув лицо в мою сторону, генерал Учиха приподнимает уголки губ, мне видится слабая улыбка среди этих глубоких морщин и намеренной хмурости. — Ты удивительный человек, Ворон. Я верю в то, что, если ты дашь обещание сделать Саске счастливым, то так оно и будет.

***

Я задираю голову, рассматривая небольшой двухэтажный дом, который никак не мог смахивать на некогда величественный особняк Учиха. Да, его отделка была более отличительной, чем стандартные многоэтажки, в которых селили беженцев и гражданских, ведь этот дом был деревянный, с каменными вставками, но без всяких излишеств, вроде божественных изваяний или мраморной лепнины с гравировкой. — Ты разочарован? — раздаётся рядом голос генерала Учиха, который поправляет свой головной убор, расстегивая верхние пуговицы на камзоле, при этом кивая мне в сторону ворот. — Да, — прямолинейно отвечаю, не видя повода скрывать, — ожидал что-то более чопорное и древнее, — оглядывая меховой воротник на униформе мужчины, про себя хмыкаю. Сейчас глубокая зима, и температура хоть и ниже нуля, но всё-таки не настолько, чтоб надевать манто и щеголять в нём, как аристократ. Не те времена. — Мы такие, какие есть, — словно надеясь сгладить это какой-то пафосной цитатой, генерал знаком руки приглашает меня за собой, однако я медлю, оглядываясь по сторонам и примечая вышки и форпосты, скорее всего, организованные для обеспечения безопасности. Несмотря на то, что периметр ещё не пересёк ни один мутант, опасность всё ещё была. М.О.Р. вне клеток не мог долго существовать, требовалось время, чтобы мутанты передохли от голода, однако, как подсказывало мне чутьё, это ещё не близко. Мне не раз доводилось видеть, как более массивные и сильные виды боссов пожирали себе подобных, используя в пищу других мутантов, чтоб продлить себе существование и продолжить заражение новых клеток. К тому же существовал риск того, что вирус адаптируется и под другие виды: животных, птиц. Пока этого не случалось: как правило, всю попадавшуюся дичь мутанты ловили и съедали, но раз смог организм человека приспособиться к мутации, каков шанс, что М.О.Р. в свою очередь не сделает свой ход? Тряхнув головой, я отвожу себя от этих мыслей. Я последовал за Фугаку, который уже отпер ключом дверь и теперь ожидал меня, при этом не спеша снимать с себя верхнюю одежду. Видимо, мой взгляд привлёк внимание альфы, так как он сразу же ответил на это: — У меня ещё много дел сегодня, оснащается новая экспедиция в «Логово», Цунаде утверждает, что там можно найти много чего, что может нам пригодиться, — ворчливо ведает генерал, которому, заметно, что это не по душе, — а ты как думаешь? — последующий вопрос, обращенный ко мне, навевает у меня воспоминания о том, что осталось на последней базе, принадлежащей «Акацуки». Тяжелая техника, технологии, медицинские препараты и продукты питания. А также лично разработанные моим отрядом разработки, вроде пуль с кровью или утяжеленных снарядов, пробивающих броню боссов. Да, это могло бы быть полезным. — Там погибло много людей, — лишь выдаю я хрипло, снимая тёмные перчатки и очки, которые кидаю на первую попавшуюся тумбу, — это больше будет походить на расхищение гробницы, нежели на сбор ресурсов, необходимых для выживания. — Раньше ты не брезговал мародёрством, Ворон, — слегка прищуривая тёмные глаза, тихим шелестом произносит мужчина, на что я кривлю губы. Раньше я трахал твоего сына на пыльном складе, сжимая его бёдра до синяков, и каждый раз за волосы утыкал в матрас, когда он пытался повернуть голову в мою сторону. — Времена меняются, — лишь отвечаю на этот выпад со стороны. — Но нравы остаются, — вставляет между делом Фугаку, на что я мрачно на него гляжу. Хоть он и признал, что готов смириться с тем, что я стану неотъемлемой частью жизни его сына, но, думаю, это не последний упрек, который будет кидаться мне в спину от «благороднейшего» и «уважаемого» генерала Учиха. Да, собственно, я должен быть благодарен ему за то, что он надавил на военный совет с поддержкой Сенджу, позволив остаткам «Акацуки» покинуть свой пост и остаться в «Обители», а также смиренно говорить «спасибо» за квартиру и подачки в виде чёрного браслета с неограниченным доступом, но мне стоило гораздо большего терпения, чтоб не скрипеть зубами в присутствии этого человека. Впрочем, как и ему при мне. — Второй этаж, вторая дверь по левому краю, — указав рукой в сторону деревянных ступеней, ведущих наверх, генерал хмурится и вновь складывает руки на груди, отводя взгляд. — Я ничего ему не говорил. Киваю на это, скидывая с плеч пальто и бросая его в сторону вешалки, за которую оно, зацепившись, нелепо повисло. — Доброго вечера, — надев фуражку, которую до этого снимал в помещении, альфа кашляет себе в кулак, разворачиваясь к двери. — Скорее приятного, — бросаю на Фугаку лукавый взгляд, от которого тот цыкает в сторону, а после выходит на улицу, хлопая за собой дверью, а я поворачиваюсь к лестнице. Она стандартная, без изысков и каких-либо отличий, вроде ковриков из бархата или ступеней из чистого золота. Всё под дерево. Половицы не скрипят, покуда я, мягко ступая, поднимаюсь выше, оглядывая серые стены, без следов роскоши или уюта от банальных картин. Если учитывать сколько генерал проводит на Стене, то ему этот дом не нужен. Скорее всего, он его занял только для Саске и охраны для него, ведь столь большое помещение для одного человека как-то слишком. Войдя на второй этаж, я сразу замечаю тусклый свет из-за открытой двери по левую сторону. Меня не охватывал ни трепет, ни волнение. Казалось таким естественным пройти несколько шагов по коридору и, остановившись напротив нужной комнаты, откинуться плечом на дверной косяк, разглядывая парня, лежащего на кровати с книгой, которая прикрывала его лицо. Но без всяких сомнений это Саске. Его запах, что словно пропитал всё помещение, включая его синие джинсы и мешковатую кофту. Его тёмные взъерошенные волосы с заметно отросшей челкой, что смотрится куда длиннее, чем раньше. Кажется, она и вовсе закрывает глаза, которые мне не видно из-за твердого переплета книги. Совсем непохоже, что он как-то крутится перед зеркалом или тратит много времени на свою внешность. Скорее, ему плевать. Мягкий свет от ночника освещает эту по-своему уютную картину, где нет ни мягких ковров, ни отборных растений в тяжелых кадках и даже миниатюрных украшений на полках, но зато есть Саске. В домашней одежде, без синяков и ссадин на доступных моему обзору частях тела. Он спокоен. Без страха, без слез, только отрешен и, наверное, совсем меня не замечает. Он не поглощён книгой, ведь иначе бы давно перелистнул страницу. Скрип половицы под мной, когда я переступаю с одной ноги на другую, нарушает тишину. Мне остаётся только фыркнуть про себя: я совсем потерял бдительность. Юноша на постели, будто бы очнувшись, закидывает ногу на ногу и нетерпеливо перелистывает страницу; даже не удосужившись посмотреть кто стоит в дверях, грубо отмахивается. — Я не собираюсь с тобой разговаривать. Омега вряд ли бы сохранял спокойствие, как я, если б заметил меня, к тому же, вспоминая его пылкость и то, как кровь ударяет ему в голову, стоит кому-то бросить на него косой взгляд, он бы не проигнорировал сей факт. Удивительно ещё как дожил до сего дня с такой горячей головой. Могу вполне сделать вывод, что здесь замешан Фугаку и то, как он поджимает губы и проглатывает свою неприязнь ко мне, раз пошёл на такой отчаянный шаг. — И не стоит, дельного от тебя всё равно не услышу, — склонив голову и коснувшись ей деревянного косяка, смягчаю взгляд, когда мальчишка вздрагивает и его руки начинают подрагивать настолько, что он не способен скрыть их дрожь, едва не роняя книгу. Если, конечно, в целом пытается. — Глупый мальчишка, — мой шепот вовсе не ободряет юношу, так как он прижимает том к лицу, утыкаясь в него носом. Настолько рад видеть? — Саске, — зову, всё ещё оставаясь на месте, — посмотри на меня. Парень качает головой, по-прежнему не отрывая от лица книгу. Только по сдвинутым плечам и резко поднимающейся грудной клетке я понимаю почему он прячет глаза. Медленно подхожу к кровати, присаживаюсь на её край, касаюсь пальцами края книжного тома. Пора прекращать это. Учиха младший не сопротивляется, когда я убираю книгу с его лица; вместо этого он сразу же накрывает его своими ладонями. — Саске, это уже ребячество, — перекидываю одну из рук через тело подростка, а второй упираюсь в пружинистый матрас, склоняясь над ним, — посмотри на меня. — Нет, — дрогнувший голос больше не веет голодом, только скрытая боль, словно у побитой собаки. — Почему? — ввожу пальцы в тёмные волосы, убирая их с лица и рассматривая столь знакомые черты. Прошло всего несколько месяцев, но они словно смыли всю эту детскость с них, эти округлые щеки и мягкость. Это нисколько не изменило привлекательности Саске, я б даже сказал, что усилило. Он уже не ребёнок, с которым нужно нянчиться… хотя все эти отмазки всё так же остались при нём. — Скажи мне, почему? — хищно улыбаясь, опускаю одну руку ниже, проходясь по складкам толстовки, а после, найдя её край, приподнимаю и скольжу ладонью под ней, сразу же вызывая протестующее сквозь зубы шипение со стороны юноши. — Не скажешь? — елейно интересуюсь, оглаживая пальцами впалый упругий живот, который трепетно дёргается от моих прикосновений, и иду выше, подбираясь к груди, где рьяно бьётся о клетку рёбер сердце. — Хватит, — омега убирает руки от лица и перехватывает моё запястье у себя под кофтой, после чего встречается со мной взглядом и замирает. Я всё ещё держу ладонь у него на груди и чувствую как гулко стукнула под ней сердечная мышца, а после наперебой затряслась, словно её сжимают в тисках. Сейчас причина могла быть только одна. Страх. Я прикрываю глаза и отвожу взгляд, отстраняясь и облизывая краем языка губы. — Боишься меня? Вопрос резонен, но тем не менее не думал, что когда-то мне придётся его задавать именно Саске. Я был с ним холоден. Отстранен. Лгал и убивал у него на глазах. Я унижал его и принуждал. Не сказал бы, что где-то перегибал палку, но ходил по очень тонкому льду и при этом никогда Учиха меня не боялся. Всегда дерзко отвечал, смотрел в глаза и сопротивлялся, позволяя лёгкой слабости завладеть телом только тогда, когда искал отдачу. Я ни разу не видел ужаса в его глазах, при условии, что он вызван мной. Мутантами, мертвецами, зараженными и диким лесом — несомненно, но он всегда успокаивался, когда рядом был я. Мне было смешно с этого, он так слепо полагался и доверял, не боясь подставы или того, что его бросят, оттолкнут или накричат, а ведь всё это я и делал. И все равно он следовал за мной, усмехался и улыбался. Не боялся. Он был первым за несколько лет, кому я позволил идти за собой. Он был тем, кому я доверил свою спину. Внутри будто что-то лопнуло, и теперь внутренности покрывались льдистой коркой. Вот каков на вкус страх. Я давно перестал бояться смерти, боли или ужасов, что скрывает ночь, но оказалось, что у меня тоже есть страх. Тот самый, от которого, как мне казалось, я избавился, и он мне более не грозит, не качается тяжелым маятником у меня над головой. Ошибся. Снова. Приподнимая взгляд выше стоящего у стенки деревянного комода, я сталкиваюсь со своим отражением в зеркале. Действительно, тут мало кто не испугается из тех, кто сталкивался с проявлением вируса за «периметром». Мои глаза. Их радужка больше не была чёрной, практически сливавшейся со зрачком, отчего многие шептались, что у меня взгляд утопленника. Теперь зрачок явно выделялся среди алого зарева вокруг него. Это были не линзы и не наваждение, это было клеймо. Клеймо того, чьё тело справилось с мутагеном. Такие же глаза были и у всех мутантов. И у Вендетты. Складывалось ощущение, что на меня смотрит он, как тогда, в лесу, когда была схватка насмерть. Эти глаза ошеломляли, притягивали и невольно парализовали. Я тогда будто растворился в них, когда впервые увидел то, что скрывала маска. Во мне тогда уже разжигала огонь доза вируса, и эти красные глаза словно шептали о том, что это может быть и не конец. Что кто-то выжил. Тогда я захотел жить. Я боролся за своих товарищей. За Саске. И за себя. Я хотел жить. Сейчас из-за полумрака комнаты мой взгляд выглядит ещё более зловещим, а блики света только сильнее насыщают алый оттенок. Каждый раз глядя в зеркало, я вижу Обито. С его усмешкой на губах, с его безумным огнём в глазах. Будет ли у меня сдвиг по фазе, как у него? Есть ли ещё какие-либо изменения, о которых я не знаю? На эти вопросы не смогла мне дать ответы даже Цунаде. Ей не хватало непредвзятого и хладнокровного мнения одного из её бывших коллег, который, к сожалению, больше не даст ни одного ответа. Обвинять продажных политиков и тех учёных, которые не боятся окунуться в самое дерьмо с головой, невзирая на последствия, не было смысла в том, что сейчас происходит именно со мной и моим телом. Тогда я подставился под пулю сам. Она бы не убила Саске, и не нанесла б непоправимый вред. Это не было спонтанным решением. Это был обдуманный шаг. И я бы его повторил. Посмотрев через плечо на Саске, который тяжело выдохнул, я наблюдаю как он снова отводит взгляд от меня и бормочет себе под нос: — Не боюсь. — Лжешь, — сощуриваю глаза. — Я не боюсь, — уже с вызовом и поворачивает голову ко мне, встречаясь с глазами, — непривычно, но не боюсь, — упрямо шепчет юноша, протягивая ладонь к моему лицу, отчего я по привычке хочу отстраниться и перехватить чужую руку, но сдерживаюсь. Это Саске. Мой омега. — Я не боюсь, — повторяет Учиха, касаясь моей щеки. Его рука тёплая. Не трясется, не сжимается. Она оглаживает мою скулу, пока сам мальчишка приближается всё ближе, не разрывая зрительного контакта. — Я… Ощущая тепло ладони юноши и жар от его слов, я усмехаюсь самому себе. Раздуть из первой реакции такую проблему… и в самом деле мой страх потерять Саске был равносилен потере смысла жизни. Ведь пока я чувствую его тепло. Пока он рядом… Сладко-терпкий запах вновь наполняет мои лёгкие. Этот аромат… я тогда так и не посмотрел на название конфеты, мне это было не нужно. Я вспомнил этот запах сам. Сейчас. — Ежевика. Саске недоуменно хмурит брови, я неподходяще прервал его, однако мне приходится продолжить, дабы он меня правильно понял и не корчил недовольную мину. Взяв лицо мальчишки за подбородок, я практически вплотную притягиваю его к себе, хотя меж нами и были считанные сантиметры. — Твой запах, — теперь шепчу уже я, проводя пальцем по по-прежнему искусанным губам парня, который широко раскрывает глаза, — ежевика. — Он тебе не нравится, — Учиха прерывает зрительный контакт, краснея и отводя глаза, на что я дергаю его за подбородок, заставляя снова смотреть на меня. — Ошибаешься, — намеренно медленно провожу языком вдоль тонких губ Саске, которые тот, будто бы противясь моим действиям, сжимает из-за старой обиды, — это мой любимый аромат, — тихо проговариваю каждое слово, на что подросток расслабляется и хмыкает мне в губы. — Любишь ягодку? — Люблю тебя.

***

Я всё ещё не привык к гражданке. Не привык, что можно не вставать в пять утра и идти в тренировочный зал, где оттачивать свои навыки — как само собой разумеющиеся, а лежать в постели, бездумно глядя в потолок, пока чужая нога, нагло закинутая на тебя, не даёт никуда уйти. Не привык, что на скрип половицы позади не нужно реагировать быстро и стремительно, прикладывая руку к оружию и пригибаясь в ожидании атаки и зловонного утробного нарастающего рычания поблизости. Это всего лишь звук, всего лишь ответная реакция на прикосновение стопы к полу со стороны того, кто идёт вслед за мной на кухню, потирая глаза и зевая после сна. Не привык, что на поясе не висит нож, кинжал или пара пистолетов, а лишь сенсорный телефон, столь отличимый от рации. Не привык к тому, что я больше не один, что больше не нужно оборачиваться назад, дабы прикрыть собственную спину, ведь за ней всегда Саске. Минула уже пара лет. Поговаривают, что вне периметра практически не осталось мутантов, только отдельные особи, которых обученный военный или наёмник вполне может уничтожить. Броневые пластины мутантов истощились. Вирус не может найти пищу себе, а значит и наслаивать новые клетки ему не из чего. Возможно, через несколько десятков лет израненные деревни и города, чья земля окроплена кровью, снова будут заселены, а об ужасных событиях прошлых лет никто и не вспомнит. Я щурю глаза от яркого солнца, направленного в лицо, и поправляю затемненные очки на переносице. Мои глаза стали к нему более восприимчивы, чем до заражения вирусом, поэтому в такие дни мне приходится полагаться на защитные стекла. Легкий ветер колышет одежду и треплет волосы, я прислоняюсь к выступу и оглядываю пустырь, который растирается по ту сторону стены. Вдалеке виднеются тёмные кроны деревьев, что неслышно для нас шумят, колыша ветвями. — Вот даже не знаю, может, мне тоже подцепить кого-нибудь, — раздаётся рядом уже привычный грубый голос Хидана, который, как и я, прогуливается вдоль тянущейся тёмной преграды, что разделяет страну. — Ты говоришь это так, словно это равноценно тому, как получить занозу, — спокойно проговариваю, посмотрев краем глаз на подпирающего кулаком щеку Бессмертного, что расслабленно пожимает плечами. — Ты ж подцепил, — малинового оттенка глаза на мгновенье пересекаются с моими, после чего их владелец перекатывает зубочистку, что пожевывал уже как несколько минут, в другую сторону рта, — и выглядишь… слишком довольным, — с некоторой завистью в голосе ворчит альфа, на что я не сдерживаю смешка. Слишком довольным. — Ты предпочтёшь видеть меня, как раньше? — Ну, нет уж, тогда с тобой в комнате дольше десяти минут было находиться чревато черепно-мозговой, — фыркает нынче военный, почесывая подбородок. — Удивительно как с тобой мальчишка твой уживается, — серовласый в раздумьях склоняет голову от одного плеча к другому, — или ты с ним. Он ж такой вредный да белоручка ещё та, — в сомнении переведя на меня взгляд, словно спрашивая что-то, Хидан поджимает губами зубочистку. — Не суди по обёртке, — бросаю на это, возвращая внимание к пустырю. Всё ещё безжизненный и сухой, он был тем показателем, до чего дошла нынешняя техника, способная выжить всё что угодно на многие года. Почва более неплодородна и маловероятно, что на ней способно вырасти хоть что-то, раз даже сорняки обделили её своим присутствием. — Как глубокомысленно, — фыркает сбоку бывший соратник по оружию, затем сплевывает, выбрасывая попутно изжеванную деревяшку. — Сделай милость, не превращайся в одного из этих милых до скрежета зубов «солнышек», которых, сколько ни пинай, они всё равно улыбаются и руки для объятий раскрывают. — Ты о Наруто? — сразу понимаю о ком говорит Бессмертный, отстраняюсь от стены и продолжаю свой путь по укреплению. — Да не только, — морщится мужчина. — Такая мелочь, а уже сидит на собрании генералов, словно ему там самое место. Сколько ни говори ему не лезть в это дерьмо, сидеть смирно, нет же, как таран идёт, пробивая своей деревянной головой стену, — ворча, альфа следует за мной, — проснулся в нём политик, мать его, — засунув руки в карманы камуфляжных штанов, мужчина останавливается и хмыкает уже довольно-таки беззлобно. — В батю пошёл. — Хороший был человек, — киваю, вспоминая сводки новостей о Намикадзе, который всегда настаивал на безопасности для людей и не относился предвзято к разным слоям населения. — Кстати, о стариках, — как бы невзначай переводит тему Хидан. — Как там добропорядочный генерал? — Здравствует, — без всякого энтузиазма отвечаю на это. — И не намекает о внуках? Сдвинув брови к переносице, я молчу на это. Не самая лучшая тема для разговора. — А что такого? Всё-таки клан Учиха, — боец поднимает руки вверх, потягиваясь, а после театрально разводя ими. — Они, конечно, поредели существенно, но такое опущение, как бесплодность… — Кто говорит о бесплодности? — интересуюсь без всякого контекста, однако усмешка на губах становится всё шире от недоумения, что с каждой секундой всё явнее проявляется на лице Хидана. — Нам же всем там это, — альфа складывает пальцы на манер ножниц, — чик-чик. — Хо-о, — протягиваю с ехидством, всё-таки Бессмертного эта часть его жизни волновала куда больше, чем он стремится показать. — Вазэктомия — обратимая операция, — отвечаю на вопросительный взгляд со стороны. — Постой-постой-ка, — альфа догоняет меня и с изумлением разворачивает за плечо к себе, — ты уже… — Как полгода, — киваю, легко убирая с себя чужую ладонь. — А Саске в курсе? Или он уже… — парень ведёт себя слишком комично, не выражая всё словами, а руками изображая что-то округлое на своём прессе. — Хотя он пах так же, когда я в последний раз у вас бывал, — протягивает задумчиво тот, перестав махать ладонями. — Я не спешу его об этом уведомлять, — произношу тихо, но с нажимом, чтоб у Хидана не возникло желания всё выложить, когда он будет на командировочных вновь жить в моей квартире. — Да ты коварен, — альфа протягивает это с тягучим мычанием в конце, добавляя ещё и несколько смешков к ряду, — но всё-таки в чём смысл скрывать это? Я мог бы отмахнуться или любезно и правдоподобно солгать что-нибудь по этому поводу, но это было ни к чему. Бывший член моего отряда не раз проявил себя как человек, который заслуживает доверия. Однако в связи с жизнью вне военно-полевых условий, где каждый день вырван из пасти мутантов, на него стала находить скука и какая-то потребность в знании чужой личной жизни, ибо свою альфа не стремился устроить. Словно ещё скованный теми самыми правилами «Акацуки», он совал нос в отношения знакомых нам людей, включая мои с Саске. В особенности, его интересовала постель, откуда то и дело приходилось его едва ли не за ухо вытаскивать, переводя тему или обдавая холодным взглядом. Поэтому ничего удивительного не было в том, что и сейчас Бессмертный активно развивал этот разговор, несмотря на мое нежелание его продолжать. — Он морально не готов к этому, — «кидая кость» для размышлений Хидану, я начинаю спускаться по винтовой лестнице, к которой подошёл. — Морально не готов, — будто обсасывая эту новость, протягивает альфа, продолжая следовать за моей спиной на расстоянии вытянутой руки. Мы оказались около огромного мемориала в виде внешней части стены, на которой были выбиты имена погибших или пропавших без вести. Сюда мог пройти любой, не заходя на баррикаду периметра. Каждый, кто потерял кого-то, мог написать здесь имя или оставить что-нибудь. Имен множество. Они высечены на камне ножом или выдолблены долотом. Где-то встречались и знакомые мне. Какаши Хатаке. Его вписал Ямато, как и ещё всех тех, кто погибли в «Логове» и не добрались до «Обители». Рядом с именем капитана было ещё несколько иероглифов, что выбил я. Шисуи Учиха. Трупы «Анбу» принято сжигать, чтоб не выдать информацию и не оставить ничего врагу. Думаю, они бы были рады хоть где-то оказаться рядом, раз уж не суждено быть похороненным вместе. Чуть поодаль, под посаженной японской вишней, находится ещё одно имя. Сакура Харуно. Саске с Наруто позаботились о том, чтоб девушку не забыли. Она была частью их жизни, без её участия многое бы могло пойти не так, даже прототип вакцины, над которым работал Змей, был спасен из «Логова» благодаря ей. Я следую дальше, мимо посаженных цветов и деревьев, продвигаясь к самому тёмному углу, где не была проложена дорога или даже тропинка, туда, где уже каменная часть заканчивалась, оставляя тёмно-зеленый мох. Убрав рукой махровую зелень, я гляжу на выбитые на камне имена тех, чьи заслуги остались в тени. Те, о ком не будут звучать хвалебные речи или подниматься бокалы. Это безымянные солдаты, отдавшие всё ради других. Проводя пальцем по холодному камню, где от иероглифов чувствуются впадины и островатые края, я про себя читаю каждое имя, что находится здесь, вдали от чужих глаз. Нагато. Кисаме. Конан. Яхико. Какузу. Орочимару. Сасори. Дейдара. Ниже было ещё одно имя. Обито. Предатель. Тот, кого нельзя ставить в одну строчку с другими, но даже он достоин памяти о том, что прошёл такую долгую дорогу, с кривыми и окольными путями, которые привели его к мести за то, что было ему дорого. Многие не поймут меня. Кто-то даже осудит. Но тем не менее Вендетта был частью моего отряда смертников, и, даже того не желая, он стал ключевой фигурой в разработке вакцины и спасении всех тех, кто готов был предать себя забвению. — Слыхал я тут байку среди солдат, что где-то за стеной рыскают «охотники за головами», — всё это время наблюдая за моими действиями, вдруг подаёт голос Хидан, привлекая тем самым к себе внимание. — Никто не знает как они выглядят и зачем им это нужно, но каждый раз, когда наши отряды могут быть в опасности, они тут как тут, и знаешь как они убивают? — тон альфы приглушается, когда я оборачиваюсь и смотрю как он поднимает руку, выставляя большой и указательный пальцы, а другие загибая. — Пух, — приглушенный шепот, и Бессмертный делает вид, что стреляет из «пистолета», — и вместо головы каша. Это снайперская винтовка. С во-о-от таким калибром, — парень снова показывает на пальцах, закруглив те. — Хм, — киваю, поднимая ладонь выше и проводя ею по последним иероглифам в верхней строчке, — это было ожидаемо. — Как думаешь, если это они, — взгляд альфы задерживается на именах, по которым скользит моя рука, — почему они не явятся сюда? Нам же дали амнистию. — Нас расформировали только потому, что нас осталось двое. К тому же отпускать столь важный для возможных исследований образец было б упущением, — намекая на себя, отхожу от мемориала, — если б кроме тебя был кто-то ещё, то не сомневайся, мы бы были вместе с ними, — бормочу, напоминая мужчине о том, как могут быть жестоки власти. К тому же… Я поднимаю глаза к ясному небу. Кто-то хочет вести кочевую жизнь и иногда охотиться на мутантов.

***

— Что это? — нахмурив лоб и брови, я смотрю себе под ноги, а затем на главного подозреваемого, который пожимает плечами и притягивает одно колено к груди, продолжая, как и до моих слов, подчеркивать что-то в толстой книге по медицине. Это уже перешло в какое-то хобби, складываясь после в привычку, и, в конце концов, перерастая в конкретное желание — спасать жизни. Сейчас много кто уходил в военные силы, в наёмники или на контрактную службу «АНБУ», для среднестатистического гражданского продать себя войне и обеспечить этим семью казалось само собой разумеющимся. Кроме того, самые страшные дни позади, и ныне остались только отголоски того времени, когда, спасаясь от порождений человеческого любопытства и вмешательства в природу, каждый брал в руки оружие, даже не умея с ним обращаться. Саске поначалу тоже хотел пойти по стопам отца. Армия, карьерный рост, политика и принятие решений, которые никогда не сделают тебя популярным, а порою и вовсе вызовут ненависть у окружающих — всё это было не для него. Я отрезал на корню эту идею, несмотря на присутствующего в этот момент Фугаку, повторив то же, что и когда-то в лесу, видя слезы у него на щеках и кровь на ладонях. Я не позволю ему убивать. Делом или словом. До тех пор, пока я жив, ему нет нужды брать в руки оружие. И, как показала практика, так просто отправить меня на тот свет не удастся. Генерал Учиха согласился со мной, хотя весьма неохотно и с заметным прохладным тоном; с Саске дело обстояло сложнее, он слишком горд. Признать то, что он не может пойти по пути отца, было для него ещё одним тяжелым решением, а уж когда пришлось обрубить ему ещё и вариант с наёмничеством, который он предложил, глядя на меня, из него полилась вся та накопленная долгими месяцами желчь. Он никак не мог вникнуть в мои слова о том, почему ему не стоит брать меня за пример и стремиться к моим навыкам. Помощь пришла оттуда, откуда не ждали — Цунаде. Врач начала время от времени брать мальчишку с собой для помощи людям в госпитале, там работы всегда хватало. Не сказал бы, что это было то, что нужно, но тема с оружием и навыками боя отпала как-то сама собой, тем более когда-то перед глазами у юноши был незаменимый пример в самоотдаче какому-то делу. — Саске, — напоминаю о себе, привлекая внимание омеги, который, взяв в рот кончик карандаша, лениво, с явной неохотой переводит на меня глаза, отрываясь от книги, — зачем здесь это? — киваю на пол. — Что тебе не нравится опять? — бурча себе под нос, парень бегло отводит взгляд, когда встречается с моим. Как и я, он все ещё не привык ко многим вещам. Моя радужка была из этой категории. Он больше не пугался. Не вздрагивал. Но иногда его взгляд говорил сам за себя. Его нельзя было винить, даже я в зеркале видел зараженного, который вскоре станет нечеловеком, и с отражением мне приходилось смириться так же, как и с собственной новой жизнью. Она не была плохой, скорее, не той, какой её можно было представить. Иногда я вновь ощущал себя какой-то нянькой для пусть уже далеко не избалованного, но всё ещё активно огрызающегося парня. Мои навыки в гражданской жизни бесполезны, а Саске и не думал мне упрощать жизнь, каждый раз не скрывая усмешки, стоя где-то поблизости, пока я сидел с инструкцией у стиральной машинки или надевал свежевыстиранные вещи, игнорируя утюг. Порою мне казалось, что нянька нужна именно мне. — Зачем ты постелил это? — спрашиваю, шаркнув стопой по длинному ворсу ковра, что сейчас находится под моими ногами. — Для уюта, — отмахивается Саске, продолжая держать в одной руке книгу, а во рту карандаш. — Для уюта, — морщусь, переступая с одного места на другое. Ноги будто бы пружинят, я не чувствую соприкосновения с твёрдым полом, это ставит меня в дискомфорт, нежели добавляет чего-то путного. — Да и помягче будет c ковром, — кивает Учиха, отчего-то заливаясь краской у меня на глазах, — я тогда весь копчик себе отбил, — бурчание переходит на шепот, вместе с которым алеют уже и уши мальчишки. — Для уюта? — мои губы растягиваются в улыбке, не предвещающей для парня ничего хорошего, когда неспешно я преодолеваю расстояние до дивана и нависаю над ним, выдергивая карандаш из его губ. Омега замирает, втягивая голову в плечи, и отводит взгляд в сторону, пытаясь зацепиться им хоть за голые стены, хоть за единственную полку на них, что заполнена книгами. — А что такого? Ты вечно меня… — Учиха небрежно теребит зубами губу. Эта дрянная привычка прошла с ним сквозь года, но даже она стала для меня какой-то естественной и необходимой. Ведь в этом весь Саске. — В смысле, так мягче и… — кажется, так и не найдя новых слов, парень прикусывает внутреннюю часть щеки, наконец возвращая ко мне уже несколько раздраженный взгляд, — и не дави свою ухмылку сраную. — Да я вовсе не смеюсь над тобой, — проговариваю, продолжая нагнетать и нависать над юношей, который сильнее вжимается в диван, — у тебя вновь разыгрывается паранойя. — Ворон, — шипит уже тот, когда я склоняюсь к его незащищенной тканью шее и провожу языком тонкую полоску, спускаясь к предплечью, где были свежие укусы. Саске всё ещё называл меня по псевдониму, особенно в какой-нибудь неприхотливой беседе, имя же он использовал редко, окликая им в пылу ссоры или в огне постели. — Завязывай! — Глаза или рот тебе завязать? — оторвавшись от своего занятия, хрипло интересуюсь у Саске в самое ухо. — Или, например, руки? — Ты что, не умеешь заниматься этим просто нормально? Без укусов? Связывания? И того, чтоб мне не приходилось тебя упрашивать? — недовольное фырканье и юноша пытается отстраниться, но лишь сползает, упираясь ладонями мне в грудь. Столько лет, а все ещё «секс» при мне называет «этим», зато в компании сверстников сразу же скидывает эту вуаль смущения и робости, резво перебирая более похабные варианты, вроде «трахаться» или «ебаться». — О, значит, ты уже догадался к чему всё идёт, — провокационно снова шепчу на ухо юноше, сразу уклоняясь от слишком уже предсказуемого удара со стороны, — к тому же, — перехватываю так приятно пахнущее запястье, проводя по внутренней его стороне носом, чем каждый раз вызываю у Саске мурашки и постыдный румянец на щеках. Никогда не надоест. — Мы пробовали заниматься сексом по предложенному тобой варианту от Наруто, — усмехаюсь, когда Учиха начинает сразу же прикрываться челкой от смущения, — как там было? В темноте и под одеялом, и только в супружеской постели? — наигранно грозно произношу это, а затем обдаю омегу своим дыханием, ехидно протягивая каждое слово ему в губы. — Нет, Саске, это не для нас. — Ты невыносимый ублюдок, — прищурив глаза отвечает в том же тоне мне парень, когда я приподнимаюсь с него. — Что ты делаешь? — вопрос был весьма вовремя, ибо я, как раз подхватив чужие бедра под руки, резко тяну юношу на себя, отчего тот оказывается на полу. Точнее на этом излишне мягком и пушистом ковре. — Ты совсем охуел?! — Тш-ш, — ставлю подбородок на острое колено партнера, который, шипя, потирает ушибленную голову. Сотрясения быть не должно, меньше притворства, Саске. — Больной придурок, — не прерывает возмущения юноша, потирая с протяжным стоном макушку. Продолжая легко усмехаться одними уголками губ, я снова собираюсь нависнуть над омегой, который, моментально насупившись, не даёт мне этого сделать с завидным упрямством, упираясь мне в грудь стопой. Я на это лишь хмыкаю, хищно улыбаясь. Даже не знаю что меня веселило больше: то, что за два года мальчишка всё ещё не усвоил урока по поводу того, что сопротивляться бесполезно, или то, что он продолжает это делать мне назло из вредности, будто бы и в самом деле хочет вырваться из этого порочного круга. Вот только если я прерву эту «игру», то словесного дерьма польётся ещё больше, среди которого затеряется смысл несерьёзного отпора и банального упрямства. — Не смей, — за прожитое вместе время парень уже постепенно начал понимать что крутится у меня в голове, однако это меня никогда не останавливало, ведь достаточно изменить одну деталь, дабы Учиха снова метался в панике, ища подвоха или прикрывал руками лицо от смущения. — А иначе что? — снова усмешка, снова глаза в глаза, пока я, не разрывая зрительного контакта, перехватываю ногу юноши и, придерживая её за лодыжку, прикладываюсь ртом к алебастровой коже голени, провожу немного языком, словно пробуя, а после прикусываю, едва касаясь зубами, отчего Саске сразу же дёргается, но затихает, стоит мне подняться чуть выше. Парень смущен, он, скорее, ожидает, что я свяжу ему руки ремнем или заломаю их ему за спину, что не раз было в практике. Я вижу, как он пытается что-то сказать, но вместо этого закусывает губу и отводит взгляд первый. Ожидаемо, Саске, ожидаемо. Его шорты коротковаты, поэтому я неспешно подхожу к колену, где, обведя полукруг языком, иду выше, плавно переходя на бедро, где до этого мягкие и едва ощутимые покусывания становятся интереснее, когда я пускаю в ход зубы и оставляю под вырвавшийся из уст юноши стон укус. Сразу же зализываю, посасываю и снова провожу по нему языком, отчего омега елозит уже на полу, шумно выдыхая и поджимая губы. — Ворон, — слышу тихое бормотание, когда оттягиваю плотную ткань шорт юноши и ставлю ещё один краснеющий на бледной коже роскошный след, по которому, с будто бы раскаянием, ласково провожу языком. Такой сладкий. Такой пленительный. Жар расходится по телу, а запах и вкус сочной ягоды словно тает на языке, когда я вновь касаюсь губами бедра. — Я всё ещё… — Что? — собственный голос слабо узнаётся, когда я припадаю на этот раз к запястью Саске, что уже расслабленно лежит подо мной с полусогнутыми в коленях ногами и почти прикрытыми глазами, которыми из-под ресниц следит за моими действия, замирая и затаивая дыхание, когда мои губы касаются его тела. — А, ничего, — со вздохом шепчет Учиха, подставляя шею, когда я добираюсь до косточек ключиц и оттягиваю ворот синей футболки, чтоб поставить ещё одну метку на том месте, где когда-то три года назад сомкнулись мои челюсти. Тогда я действовал инстинктивно, забыв о предосторожности и бдительности, а теперь я мягко покусываю там, раздражая и подготавливая кожу к боли. К резкой, неприятной, но столь тягуче сладкой, что отзывается у меня во рту привкусом металла, когда я сжимаю зубы, вырывая из Саске подавленный стон мне в плечо, куда он утыкается, обхватывая меня руками и мстительно царапая мою спину короткими ногтями. — Мгх, — на выдохе шипит омега, прикрыв глаза, пока я смакую момент, несмотря на то, что мои губы сейчас в крови моего партнера. — Не возмущайся, тебе же нравится, — елейно подмечаю очевидное, проводя языком по ранкам и слизывая алую жидкость. — То, что ты меня калечишь? — фыркает. — Нравится, — шепчу в самое ухо, при этом перекладывая ладонь на пах парня, где, ощутив под плотной джинсовой тканью значительную выпуклость, удовлетворенно киваю сам себе и глухо продолжаю с хрипотцой в голосе, — настолько нравится, что у тебя встаёт от этого быстрее, чем если б ты сам себе дрочил в ванной. Саске ожидаемо скалится и поджимает губы на манер своего чопорного папаши, когда мне в очередной раз удаётся вывести их из нестойкого душевного спокойствия. — Я даже думаю включить это в свадебный обет, — насмешливо надавливаю на самую неприятную тему, склонившись к уху Учихи, который тут же начинает рыпаться, но я придавливаю его своим весом к полу, — высокопоставленные господа, твои зажравшиеся родственники, умудрившиеся подобно тараканам пережить даже постапокалипсические условия, твой школьный дружок с мужем и потомством, — с каждым перечисленным гостем на церемонии, которая состоится через несколько недель, намеренно приглушаю голос, воркуя всё вкрадчивее и вместе с тем прикусывая край ушной раковины парня. — М-м-м, — недовольный стон со стороны Саске прерывается судорожным вздохом, когда я сильнее сдавливаю его член через ткань шорт. — … возможно, Хидан и те самые твои друзья-неразлучники, Хьюга и Ходзуки, вроде бы, — закончив недолгий список, ядовито-сладко продолжаю шептать в ухо мальчишки, — все они услышат мою торжественную речь о том, как я обязуюсь каждый день мучить тебя в своё удовольствие, дабы у тебя был такой же каменный стояк, как сейчас у меня под ладонью. — Придурок, — после тихого смешка на мои слова огрызается Саске, закатывая глаза, — а это будет до или после того, как я сбегу с этого празднества? — Так не хочешь надевать белое церемониальное кимоно? — иронично интересуюсь, склонившись над мальчишкой, который утвердительно мычит, требовательно приподнимая бёдра навстречу моей руке. — Да брось, оно не такое уж и отвратительное. Услышав явную издевку, юноша скептично изгибает бровь, а затем, обвив мою шею руками, притягивает к себе ближе. — Тогда в нём пойдёшь ты, — слова тонут в последовавшем за ним поцелуе, где, несмотря на инициативу со стороны Саске, который пытается занять главенствующую позицию, проводя языком меж моих губ и мягко покусывая нижнюю, я всё равно перетягиваю эту позицию к себе. — Даже в нём и в фате я буду выглядеть куда мужественнее, чем ты. Омега мстительно сильнее сжимает зубы на моей губе, но разжимает и поддаётся навстречу, когда я, опустив руки ему на бедра, сжимаю те пальцами, сминая упругие мышцы и завладевая тёплой полостью чужого рта языком. Наши языки сталкиваются, сцепляются и словно борются за и без того предрешенную главную роль. Саске не уступает, не сдаёт позиции, всегда следует только своим суждениям, не размениваясь на мнения и уговоры. Поэтому его поцелуи такие жгучие, пламенные и обжигающие мой и без того оттаявший лёд. Влажные прикосновения языков прерываются, когда я, кусая истерзанные безумным и яростным поцелуем губы юноши, щекочуще провожу подушечками пальцев по внутренней стороне его бедер. Тот закидывает голову назад, открывает рот шире и усмехается сквозь дразнящие прикосновения, после чего призывно ведет тазом вверх навстречу мне, стремясь соприкоснуться с моим пахом. Нарочно медленно подцепляя пояс шорт парня, я расстёгиваю верхнюю пуговицу и плавно стягиваю их вниз, чему Саске содействует, приподняв бёдра, когда в этом появляется потребность. Одежда летит в сторону, но я не спешу избавлять мальчишку от всех её элементов: всё-таки, его дразнить чертовски приятно. — В спальне, — видно, думая о чём-то своём, когда я приостанавливаю прелюдию, бросает мне Учиха, краснея сразу после того, как ловит мой вопросительный взгляд, — смазка, — тише бурчит омега. — Рано, — уклончиво отвечаю, слезая с него и откидываясь на диван, принимаю сидячее положение, — повторим основы. Саске заливается краской сильнее, вытирая рукой губы и обдавая меня уже не столь сладострастным взглядом, как минуту назад, переваливается на бок и хмурится. — Не буду я. — Тогда запомни это, в следующий раз услышишь это от меня через неделю, — мягко киваю, слегка улыбнувшись, — когда потечешь, — улыбка преобразуется в оскал. — Ты не посмеешь, — опираясь на локти, злобно щурится мальчишка, — ты меня не кинешь, как тогда, когда был в своей блядской коме, — поднимает не самую приятную для него тему Саске. — Ты сомневаешься в моих словах? — приподнимаю бровь, мрачно оглядывая прерывисто дышащего юношу на полу, который метался меж «хочу дальше» и своей гордыней. Сейчас, когда кровь прилила к члену, а тело неизменно требует продолжения, выбор очевиден, но, как истинный упрямец, Саске намеревается выжать из своего положения по максимуму, а значит, в любом случае согласится. Тем более, поняв, что с помощью минета можно и манипулировать, он больше ёрничал из-за своей гордыни и неумения, нежели всерьёз. — Что б тебя, — рычит брюнет, от досады хлопнув ладонью по ковру и, покосившись на то, как я приглашающим жестом указываю на свой пах, поджимает недовольно губы. — Ты точно пойдёшь в белом на эту дурацкую церемонию! — Непременно, — с усмешкой бросаю, подзывая к себе парня рукой, — на твоём месте я б поспешил, иначе дольше возиться придётся. Учиха подтягивается ко мне ближе, кусая губы и протягивая руки к моим штанам, по которым проходится пальцами, поднимаясь по коленям к бёдрам, словно пытаясь в щекотку, для которой я всегда был чувствителен так же, как и камень, валяющийся на обочине, однако Саске всё равно раз за разом пытался выжать из меня эмоции, словно кормясь ими. И иногда, когда он разочарованно отводил взгляд или переходил на возмущенный крик, я ему их показывал. Редко, натянуто и весьма криво. Наставники в «АНБУ» и в «Акацуки» могли бы гордиться собой, я до сих пор не мог напоказ проявлять что-то, только в тени, только когда никто не увидит и не услышит. Руки юноши расстегивают ширинку, я почти упускаю как он затаивает дыхание, когда слишком задерживаюсь в собственных мыслях, но Саске меня не разочаровывает, он чуть приоткрывает рот и наклоняется, облизывая недавно накусанные губы, что теперь алели. Взгляд парня, словно в попытке избежать оральной ласки с его стороны, поднимается на меня, ища сомнение за которое можно ухватиться, но я лишь подбородком указываю на свой пах, к которому с видом гордого мученика наклоняется мальчишка. — У тебя и так стоит, — бурчит омега, высвобождая мой член из ткани белья, при этом привычно для себя краснея, а меня, как ни странно, это заводит больше всего в поведении Саске: его слабые попытки дерзить, когда лицо выдает все эмоции. — Давай-давай, — бросаю лишь два слова, на что брюнет ещё явнее заливается краской, проводя кольцом пальцев от головки члена к основанию несколько раз, размазывая выступивший предэякулят и продолжая избегать смотреть мне в глаза. Какая цаца-то. — Не указывай! — всё ещё пытается что-то из себя корчить мальчишка, наклоняясь и работая рукой усерднее, словно и в самом деле надеясь, что я передумаю. Я мог контролировать себя, когда у Саске проходит течка, так что, хоть и не скрою, что его действия приятны и реакцию на них он держит в пальцах, но этого недостаточно. Покажи мне больше, Саске. Покажи себя. Покажи свой огонь. Ярость. Желание. Покажи мне страсть. Юноша приоткрывает рот и, словно пробуя, проводит языком вдоль головки члена, вызывая у меня приятную дрожь в спине. Горячий и юркий язычок скользит по возбужденной плоти, юноша облизывает на манер мороженного, отчего я усмехаюсь куда-то в кулак, пока другой рукой направляю чужую голову, заводя тёмные волосы за ухо, чтоб видеть пунцовое лицо и блестящие глаза, которые смущенно опущены. В комнате становится душно, несмотря на работающий кондиционер. Саске опускается ниже, не переставая подсоблять себе рукой, пользуясь этой хитростью. Я не могу отказать себе в удовольствии наблюдать за тем, как высовывающийся влажный и тёплый язык прикасается к моему члену, обводит головку, чуть надавливая кончиком и обильно смачивая слюной, идёт далее, к основанию, едва задевая губами чувствительную кожу. Рык нетерпения застревает в горле, а глаза неотрывно следят за Учихой, который, уже более раскрепощенно и постепенно входя во вкус, поглядывает в ответ, не отрываясь от ласки и ища проявления реакции. Маленький черт. Пальцы сжимают ворс ковра, дыхание учащается, веки чуть прикрывают глаза. Наверное, у меня на лице вскоре появятся блядские красные пятна от возбуждения и удовольствия, что доставляет мне омега, которого я сам едва ли не за шкирку приучал к этому. — Что, уже поплыл, Ворон? — до моих ушей доносится хриплый едкий шепот, когда Саске приподнимает голову, растягивая ниточку слюны после того, как пощекотал концом языка уздечку, при этом обдавая жарким дыханием мой член. — Не отвлекайся, — ладонью надавливаю на затылок, возвращая мальчишку на место. В ответ слышится хмыканье, которое сразу же прерывается, когда я сильнее сжимаю волосы Учихи у себя в руке. Немного оттянуть и снова сжать. Властью можно упиваться сколько угодно, но в ней нет смысла, если объект твоих истязаний и болезненно-надрывной любви и так весь твой. Полностью. Без остатка. Саске вновь касается губами головки, обхватывает её, делает глотательное движение, когда моя ладонь неряшливо проходит по его вихрам, и вбирает в себя медленно, чувственно и с явным похабным причмокиванием. Развязно. Пылко. Я сглатываю слюну, когда замечаю, что на этот раз Саске идёт дальше, и моя плоть уже упирается ему в нёбо, он пытается и дальше, но сразу ж давится. Жарко. Глубоко. Болезненно. Ощущаю спазм чужого горла и трепет языка. Глупый пацан. Приподнимаю ладонь, оттягивая юношу за волосы от своего члена, дабы он не пустил необдуманно в ход зубы, позволяю ему откашляться в волю. — Думай, прежде чем делаешь, — бросаю уже привычную фразу, пока Саске вытирает губы и пытается скрыть выступившие от давки слезы. Наивно. — Я нормально делал, — шипит, тяжело переводя дыхание, омега, когда я перекладываю руку с его головы на локоть, за который притягиваю к себе. — Что? — подавленный взгляд из-под челки, которую я снова завожу в сторону. — Хочу тебя. Два слова, и я вовлекаю парня в поцелуй, впиваясь в его губы, сминая их, требовательно кусаю и не позволяю отстраниться. Пусть кружится голова от нехватки кислорода, пусть перед глазами всё плывет. Я хочу больше. Я хочу его всего. Ещё жарче. Ещё сильнее. Саске не успевает отвечать, лишь впивается пальцами в мои плечи, жестко мнет, царапает, выгибается навстречу и судорожно вдыхает, когда я позволяю ему это. Истерзанные губы податливо приоткрыты, в глазах скользит искра, рот втягивает воздух, а после кривится в усмешке. Готов дальше? Ладони скользят по рёбрам, сжимают бока, притягивают ближе. Юноша запрокидывает голову назад, подставляя клеймённую шею, по которой я уже какой раз прохожусь цепочкой укусов. Учиха млеет, покусывает губы, но пальцами сильнее впивается в отместку в мои плечи. Метит по-своему. Жар в паху нарастает, как и возбуждение, которое опьяняет, ведёт за собой и провоцирует на грубые ласки, обрывающиеся в тот момент, когда я отталкиваю Саске на ковёр и нависаю над ним, как хищник над своей жертвой, хотя к мальчишке это слово не применимо. Он лишь изображает из себя, а сам горит пламенем, сам протягивает руки к моей шее и тяжело дышит от нетерпения. Из нас двоих сейчас добычей чувствую себя я. Ведь я попал в этот плен. В эту бесконечную череду уступков и смирения. А путы становятся всё толще, всё жестче, впиваются в кожу, и вот уже каждый день мы танцуем с ним это бесконечное танго страстей, колко подстегивая друг друга, впиваясь зубами в чужие губы и не желая остановиться ни на минуту. Бельё отброшено в сторону как неуместный элемент, парень ёрзает по ворсу, поглядывая из-под челки и заинтриговано прикусывая губу. Поганая привычка. Следует сходить в спальню, где осталась гель-смазка, но протягиваю руку к дивану, где между подлокотником и сидением в складке кожи был припрятан тюбик, который я вытаскиваю под фырканье со стороны партнера. Делать запаски меня научила жизнь, а в данном случае Саске должен быть благодарен, ибо задницей должен понимать, что я б не поплёлся к прикроватной тумбочке. — Расслабляйся, — даю уже такую обыденную команду, на что слышу смешок. Мальчишка склоняет голову набок и приподнимает руку с характерным жестом среднего пальца, — значит, это лишнее? — показываю лубрикант, а затем кидаю тот на диван. — Как хочешь, — с этими словами подтягиваю к себе юношу за ноги, отчего тот морщится, когда проезжает обнаженным телом по ворсу. — Не смей… — запоздало реагирует омега, когда я развожу в стороны его колени, не встречая сопротивления, и протягиваю ладонь к ягодицам. Мальчишка сжимается и пытается свести ноги, но я предусмотрительно устроился меж ними, отчего Саске лишь может дёргаться, приподнимая таз. — Ты меня обманул, — тихий стон со стороны, и юноша закрывает пунцовое лицо ладонями, когда я начинаю размазывать выдавленный до этого гель по входу в его тело, слегка надавливая на тот. — Расслабься, — повторяю хриплым голосом, неспешно обводя подушечкой пальца сжатый сфинктер. Парень, стушевавшись, лишь качает коленом, пока я намеренно медленно и неторопливо ввожу в него кончик пальца, а затем возвращаюсь обратно. Саске всё ещё не открывает лица, но порывисто выдыхает каждый раз, как фаланга касается ануса и проталкивается внутрь, скользя по горячим стенкам всё глубже в него с каждым разом. Такая изощренная пытка могла бы длиться дольше, если б Учиха не нарушил правила, потянувшись к паху, где его собственный член изнывал от необходимости разрядки. — Итачи, — скулеж доносится до моих ушей, когда я перехватываю руку мальчишки и не даю ему касаться себя, при этом сразу же добавляя второй палец к первому. Нам некуда торопиться. Я могу долго выжидать, ведь чем слаще и дольше вожделение, тем скорее я услышу стоны, которые строптивый омега начнёт издавать. — Что? — интересуюсь, раздвигая пальцы внутри чужой задницы шире и сгибая их внутри. Немного потереть, чуть надавить и толкнуться в горячую полость, и всё. Саске задыхается от нахлынувшего удовольствия от стимуляции, закатывает глаза, подносит руку ко рту, которую закусывает, чтоб не издать ни звука, но слишком поздно. В комнате ещё остаётся отзвук сладкого и тягучего стона. Продолжая небрежно смазывать и растягивать парня, я развожу остатки геля по своему члену, а после одним толчком нетерпеливо вдавливаюсь в столь податливое и разгоряченное тело. Саске закусывает ладонь сильнее, пряча стоны, дёрнувшись и сжав пальцами чёртов мягкий ковёр под ним другой рукой. Ему больно, но при этом чертовски хорошо. Это желанная боль, это горячая эйфория и дёрганное наслаждение, от которого он кусает истерзанные и покрасневшие губы, жалобно постанывая от нестерпимого удовольствия, а я резко и размашисто вхожу в него, придерживая за тазовые костяшки и хлестко раз за разом вторгаясь в его белоснежный зад. Половицы поскрипывают, но это лишь добавляет остроты. Можно огорошить Саске тем, что мы провалимся сейчас к соседям, например. Я варился в кайфе, который нарастал с каждой фрикцией от трения, от жара, от влажности и чувства близости с Саске, который подмахивал мне бёдрами, беспорядочно постанывая и хватаясь за всё, до чего мог дотянуться, словно не зная куда себя деть. А если бы знал — трудно куда-то себя девать, когда тебя так крепко держат, не давая даже чуть отстраниться от этих глубоких и грубых толчков и моего взгляда, который прикован к его лицу. Смотри на меня, Саске, не отворачивайся, не смущайся, словно тебя тут принуждают к грязному сексу, а ты всю жизнь ночевал лишь на шелковых простынях. Резко и беспардонно убираю руку от лица у мальчишки, который сжимает зубы, скалится, глотая очередной стон, чтоб не выплюнуть мне его в лицо. Давай же, Саске, «спой» для меня. Толкаюсь сильнее, быстрее, чувствуя при этом как сжимает меня омега, который сдавленно мычит, вертя головой и откидывая ту назад с особенно ощутимым для него толчком. Сдерживаться становится сложнее, особенно глядя на такое страдальчески-упрямое лицо парня подо мной, который, будучи на пределе, попытался снова закрыть рот ладонью. Сделать так, чтоб Саске кончил первым, — плевое дело. Прижимаю его собой к полу. Жарко. Замедляю темп, вхожу медленнее в напряженное тело, оглаживаю бедра и ягодицы юноши, гляжу как он изнывает от этого, выгибаясь навстречу и стремясь даже потереться об меня, чтоб ускорить разрядку. — Хватит, Итачи, — тихий лепет срывается с губ, когда я нарочно останавливаюсь и дразню, не входя, лишь надавливая на раскрытый вход в тело, — я больше не могу. — Можешь, — воркую, сжимая основание члена у Саске и поднимая ладонь выше, очерчиваю большим пальцем головку. — Ублюдок, — давится удовольствием парень, после чего расслабляется и приоткрывает губы, позволяя стонам свободно выходить из его охрипшего горла и наполнять квартиру звоном вместе с пошлым звуком соприкосновения наших тел. Я резко вхожу в Саске, выбивая из него сразу же полукрик, от которого резко сжимает меня внутри себя, доводя этой теснотой и пульсацией до пика. Первым накрывает всё-таки мальчишку: его крупно потряхивает, когда я тесно прижимаюсь к нему, рукой помогая снять напряжение. Я кончаю в тот момент, когда он подается мне навстречу, сжав мышцы, и обхватывая мою шею руками, утыкается носом мне в щеку. Сладкая судорога накрывает всё тело, пока истома проходит по нему, разливая умиротворение и удовольствие. Мы лежим, всё ещё соединённые, какое-то время. Я не тороплюсь подниматься с парня, который всё ещё держится за меня. Осталось не так много времени до того момента, когда мне придётся ему объяснять чем это чревато будет для нас в будущем. Будут крики, будут ссоры, и, скорее всего, в пылу мы сломаем не одну тарелку и стол, но это всё потом. Это будет после. Касаюсь губами влажного виска Саске, который тихо вздыхает, когда я выхожу из него, ложась рядом на действительно вполне мягкий ворс ковра, и приобнимаю его со спины. Я не раскис и не сентиментален, но этот жест заменяет все ласки и приторный мёд слов, что льются из уст после совокупления. Это просто секс. Мы стали близки не из-за него, и для нас он всего лишь способ выражения эмоций или сглаживания углов в наших негладких отношениях. Гораздо важнее то, что каждый из нас сделал для того, чтоб сейчас быть рядом с друг другом. Это ценится намного выше криков о связи, любви и безграничной тоски без другого. Саске тихо усмехается, откидывая голову мне на плечо, будто бы прочитав мои мысли. — Что смеёшься? — интересуюсь. — Да вот подумал, а из какого ты рода? Клана? Какую фамилию я приму после того, как отец устроит эту важную лишь для него церемонию, — бормочет юноша, чуть кусая меня за край подбородка, когда я изгибаю бровь в немом вопросе, — ты так ненавидишь клан Учиха, что я решил, что будешь рад. — Среди Учиха есть те, с которыми я бы побрезговал находиться в одном помещении, но есть и те, с которыми я на удивление готов и прожить всю жизнь. Кроме того… — я медлю с ответом. Мы никогда не говорили о моём прошлом, в любом случае, Саске тактично закрывал на него глаза, — я не знаю своей фамилии, у меня её нет и никогда не было. По крайней мере, я не помню её, — пожимаю плечами. Меня никогда это не беспокоило. Где бы я ни оказывался, родство и корни не играли роли, а если у тебя не было имени, тебе его могли придумать. — И что будем делать? Об этом я не задумывался, но ответ дался сам по себе. — Возьму твою. — Вступишь в клан Учиха? — Саске скептично фыркает. — Да ладно? — Я не согласен с убеждениями твоего клана и никогда их не приму. Но раз даже люди из твоего рода показали, что не до конца пропащие и могут следовать голосу разума, то почему я должен презирать их всех? — Итачи Учиха, — протягивает омега, поднимая на меня глаза и шепча с задумчивостью в голосе, — Учиха Итачи, — юноша слегка прикрывает веки. — Мне нравится.