*
Его находят, приводят в порядок, помещают в самый центр безумного нового мира и просят жить дальше, встать в строй и служить. Его просят жить, когда всё, чего он хочет — умереть. Люди возродили свою икону, потому что нашли его, и он принадлежит им, как старая игрушка, найденная на дне коробки, с которой лишь нужно стряхнуть пыль — и она опять как новая. Стив с силой сжимает челюсти и встаёт в строй. Он выдержит. Потому что именно это он должен делать. Но внутри, Боже, внутри Стив всё так же сломлен. Даже сильнее прежнего. Этот осколок его души теперь практически забыт, будто погребён под милями льда, снега и горя. Кажется, что изнутри он полон битого стекла, а кровь холодная и медленно течёт. Ему здесь не место, просто не место. Даже когда он беспомощно улыбается Пегги, держа её дряхлую руку в своей, он не чувствует себя на своём месте. Его тело сломлено, разодрано на части и развеяно на дне ледяного ущелья вместе с Баки и тысячей тонн металла рядом. Как только Стив опускает веки, он видит ужас в серых глазах и безликую сталь, руку, до которой он не смог дотянуться, и радиосигнал, который не успел отключить. Стива просят спасти мир, который он не узнаёт, которого он не знает, и Стив спасает, потому что больше ему нечего делать. Больше у него нет цели — лишь сражаться дальше, потому что именно для этого он создан.*
И так продолжается до тех пор, пока Стив не видит, как на него смотрят знакомые серые глаза, пустые и безжизненные, полные лишь леденящей душу целеустремлённости, и тогда он снова начинает чувствовать. Чувствовать, как его всё сильнее обжигает болью изнутри, как его разрывает на части, как кричит разум и рушится душа — как сильно он сломлен. Как он сломлен. Он опять подвёл. И он снова падает. Чувствует, как его поглощает вода, как боль заглушает его мысли, а тьма притупляет чувства. И снова он следует за Баки в тёмную бездну, откуда не хочет выбираться. И снова его вытаскивают. Но на этот раз Стив не знает, сможет ли продолжать бороться, сможет ли он встать в строй. Изнутри он словно склеен скотчем и скреплён булавками и искренне не представляет, как долго протянет, пока не развалится на части. Но рядом Сэм, и иногда он смотрит так, будто знает, что Стив — лишь пустая оболочка от человека, которым он был прежде, что у него не всё в порядке с душой. Сэм осторожно наблюдает за Стивом, пока они занимаются поисками — пересекают страны и континенты и возвращаются с пустыми руками. Стив хватается за любую зацепку и не находит ничего, кроме новой боли, разочарования и сокрушающего ощущения, которое в глубине души ему очень знакомо: Он подвёл. Когда объявляют очередной общий сбор — получив приказ, Стив даже не старается разобраться, что за задание, — какая-то его часть уже знает, что всё кончено. Ещё до того, как робот пронзает его грудь металлическим крюком и сбивает с ног, до того, как с его губ капает горячая кровь — даже до этого он знает, что с ним всё кончено. Ему хватает секунды, чтобы осознать это, прикрыть веки, представить глаза цвета зимы и кроваво-красные губы и единственный раз в жизни взмолиться, чтобы на этот раз ему позволили умереть. Чтобы с ним наконец было покончено.*
Его вытаскивают.*
Стив просыпается и таращится в потолок. Он делает вдох, потому что этого требуют лёгкие, и моргает, потому что в глазах сухо. Должно быть, он проспал долго, потому что его тело кажется здоровым: нет ни пульсирующей боли в животе, ни неприятного ощущения там, где его череп треснул после падения. Похоже на то, как он очнулся в прошлый раз — сердце пропускает единственный удар, но мысли текут неторопливо и вяло, пока он продолжает безучастно глядеть прямо перед собой. Это самая худшая из пыток — Стиву кажется, словно его выпотрошили, словно все его внутренности вырвали с кровью и бросили гнить. Словно он один из уличных тыквенных фонарей с вырезанной улыбкой и пустотой внутри. Боже, как он хочет, чтобы ему дали умереть. — Стив, — говорит кто-то низким знакомым голосом, переполненным тщательно сдерживаемой ярости, услышав который, Стив снова моргает. Но он не поворачивает голову, потому что это будет означать, что он очнулся, что он жив и снова готов встать в строй. Он не готов. Боже, он не готов. — Стив, — звучит снова, и его хватают за запястье, крепко сжимая. — Стив, ёбаный ты идиот. О чём, чёрт возьми, ты думал? Стив даже не утруждается обдумать свой ответ, чтобы снова не испытывать боль, гнев и разочарование, просто открывает рот и говорит: — Я хотел умереть. Рука сжимает его запястье до боли. — Ты не можешь говорить это всерьёз. Стив ничего не отвечает и продолжает глядеть в потолок. Он смутно интересуется, вдруг на самом деле он уже умер, раз Баки рядом. Это не тёмная бездна, но и не небеса, так что, возможно, это его личный вариант ада. Внезапно кровать со скрипом приподнимается, и перед взглядом Стива появляются сощуренные серые глаза и знакомая складка беспокойства между нахмуренных бровей. По обе стороны от лица Баки ниспадают волосы, и на секунду Стив переводит взгляд на них. — Стив, — выдыхает Баки, касаясь лбом его лба. — Ты не можешь говорить это всерьёз. И снова Стив ничего не отвечает, но поднимает свободную руку, проводит по волосам Баки, смотрит, как пряди скользят сквозь пальцы. Когда он поднимает взгляд, Баки уже наблюдает за ним. Он перехватывает руку Стива и ведёт ею дальше, пока пальцы не касаются пучка густых волос на затылке. Второй рукой он делает то же самое, и Стив выдыхает, наконец найдя точку опоры. Это открытая, уязвимая поза, но он не ощущает беспокойства, лишь крепче сжимает пальцы и делает вдох, когда Баки выдыхает, моргает, глядя в зимнюю серость его глаз, и позволяет себе проявить интерес. — Баки? — спрашивает он. — Да, — шепчет Баки в ответ, — да, приятель, это я. Он обхватывает руками лицо Стива и гладит большими пальцами скулы, не прерывая это осторожное движение, когда Стив смотрит ему прямо в глаза. — Ты знаешь, Стив, что напугал меня до усрачки? — спрашивает он. — И всё ещё пугаешь. Стив закрывает глаза и представляет холодное ущелье, ледяную капель, водяную могилу и кровь, расплескавшуюся по земле. Ему тоже страшно — из-за того, сколько раз его вытаскивали из лап смерти. Он, словно монстр Франкенштейна, состоит из сшитых друг с другом кусков и разбитых надежд. Неудачник. Он даже умереть нормально не может. — Стив, — повторяет Баки, напряжённо и резко, совсем как в те времена, когда он вытаскивал Стива из драк, в которых тот не мог победить. Он крепко сжимает лицо Стива и легонько его трясёт, заставляет открыть мёртвые голубые глаза. Кажется, он хочет закричать, зарыдать, хочет бить, ранить и убивать всех, кто сделал это со Стивом. — Стив, — говорит он, — Стив, прошу, пожалуйста, останься со мной. — Он опускает голову к самому уху Стива и понижает голос: — Я только вернул тебя, приятель. Ты не можешь бросить меня сейчас. И Стив не может найти выход, не может подобрать слова, чтобы убедить Баки отпустить его. Все голоса, нашёптывающие, что он неправильный, что он сломлен, что он уже мёртв — все их гонят прочь руки Баки, его нежные слова, его глаза, в которых так много боли и муки, что Стив хочет спросить, почему тот просто не дал ему упасть. В конце концов, Стив поступил с ним именно так.*
Проходят месяцы, и Стив снова может дышать. Он смотрит по сторонам и видит мир вокруг и Баки рядом. Пустота внутри исчезла, заполнилась теплом, уверенностью и любовью. Дружбой. Семьёй. Но теперь, глядя на Баки, Стив ощущает что-то иное, новое, и не может понять, что изменилось, и менялось ли что-то вообще. Может быть, он просто неправильно помнил. Но он не помнит, чтобы раньше у него тянуло в груди и обрывалось в животе, не помнит, что мягко улыбался, когда Баки заходил в комнату. Он не понимает, что происходит, пока они с Баки не просматривают старые фотографии и Баки не вытаскивает одну из них со смешком: — Посмотри на себя. И Стив смотрит, но важно не то, как он выглядит на фотографии, а на кого он смотрит. На Пегги. И у Стива печёт в глазах, а старая, давно забытая часть снова рвёт его по швам — но не потому, что сердце тянет болью утраты. Баки в мгновение ока оказывается рядом, успокаивающе, бережно обнимает его и касается губами волос, снова и снова шёпотом спрашивая, что случилось. — Всё хорошо, — шепчет Баки, когда Стив качает головой и отворачивается, чтобы тот не видел его лица. — Всё хорошо, поплачь. Ты любишь её. Стив снова качает головой. — Любил, — выдыхает он. — Боже, я любил её, но… — Но теперь всё иначе, а? — заканчивает за него Баки. — Между прошлым и настоящим много чего изменилось. И да, изменилось многое. К лучшему или к худшему, сейчас они здесь, в новом мире, с бессчётными шрамами и багажом перенесённых ужасов. Изменилось так много, но… — Не совсем, — шёпотом говорит Стив, пока не успел передумать. Баки застывает. — Стив? — Прости, — говорит Стив. Он пытается встать, но успевает отодвинуться лишь на дюйм, а затем Баки, пользуясь своим чуть смещённым центром тяжести, притягивает его к себе на колени. — Нет, Стив. Тебе не нужно передо мной извиняться, — говорит Баки, крепко сжимает руками его плечи и пригибает его голову к своей шее. — Но ты знаешь, что и врать мне тоже не нужно. И Стив делает дрожащий вдох. Он знает, что Баки прав, что он никогда не умел нормально врать, никогда не мог ничего скрыть от Баки, от его сосредоточенных глаз и осторожных взглядов. — Я… — начинает он, а затем крепче вжимается лицом в плечо Баки и комкает пальцами майку у него на спине. — Я тебя расстрою, — решается сказать он. Баки качает головой. — Даже если это и так, ничего из сказанного тобой не заставит меня бросить тебя. Я лишь могу вдолбить немного здравого смысла в твою дурную голову, и всё. — Затем, когда Стив никак не продолжает, Баки осторожно поглаживает его по спине. — Всё хорошо, я обещаю. Просто скажи мне. Я не могу понять, что делать, если ты не скажешь. — На той фотографии я так смотрел… — Он отстраняется от Баки, встречается с ним взглядом и видит что-то вроде смеси осознания, надежды и страха. — Похоже, что именно так я смотрю на тебя, — тихо признаётся он, и его слова повисают в воздухе. — Стив, — выдыхает Баки. — Стив, ты… — Он поднимает руку и кладёт её на щёку Стива, удерживая на месте. Затем, когда Стив не пытается отстраниться или сбежать, он легко, дразняще улыбается. — Долго же до тебя доходило, сопляк. И Стив тихонько смеётся и снова кладёт голову на плечо Баки. — Придурок, — бормочет он в ответ. Баки обнимает его обеими руками, и они сидят в центре комнаты, окружённые старыми фотографиями и собственными воспоминаниями о минувшей эпохе. И Стив должен быть счастлив (он и счастлив, он хочет плакать от того, как сердце поёт у него в груди), но из-за того, что пустота внутри него заполнилась, а душа начала восстанавливаться… открылась его тайная часть — тот самый зазубренный край, который Стиву так и не удалось разгладить или исправить. Он сломлен. Стив знает это. Он знает, что не сможет дать Баки то, что ему нужно, не сможет любить его по-настоящему, делать то, что полагается. Всё снова так, как было с Пегги, но на этот раз ещё хуже, потому что между ними нет ни войны, ни рангов, ни океана, которые могли бы служить оправданием, пускай слабым. Есть только они с Баки, мир в безопасности, и в нём есть место для них, а Стив понятия не имеет, как это переживёт. Но он переживёт. Непременно. Он будет продолжать бороться, как и должен. У него всё обязательно получится. Он не подведёт. Только не в этот раз. Только не снова.*
В комнате темно, в углу тихо гудит вентилятор, и простыни шуршат, когда Баки движется над Стивом, толкается бёдрами и целует его в шею. Стив сглатывает, и его горло сжимается, в голове гудит и потрескивает. Он не может успокоить бешено колотящееся сердце, но надеется, что Баки спишет это на волнение от происходящего. Но тот, конечно же, замечает. Он приподнимается на локтях и смотрит на Стива с беспокойством на лице. — Стив? — тихо спрашивает он. Стив не отвечает; ровно дыша носом, он обнимает голову Баки и тянет его обратно. Но Баки не даётся. Он бережно перехватывает руки Стива и сводит вместе, держа за запястья, а затем тянется к настольной лампе и включает её. Стив моргает от яркого света. Баки гладит Стива по волосам. — Стив, — повторяет он. — Почему ты не сказал мне, что не хочешь? — В его голосе звучит что-то, похожее на обиду, боль, вину, беспокойство и многое другое, чего Стив не хотел бы слышать в нём никогда. Он качает головой, вцепляется в Баки и пытается отвлечь его поглаживаниями, пока сам лжёт сквозь зубы: — Не понимаю, о чём ты, Бак. Но это неправильный ответ: в ту же секунду Баки отстраняется от Стива, отскакивает на другую сторону кровати и глядит на него, сжимая руки в кулаки. — Не лги мне, Стив, — шипит он. — Только не об этом, особенно не об этом. Стив тоже отползает назад, прислоняется к спинке кровати и подтягивает колени к груди. На мгновение повисает напряжённое молчание, а затем Стив наконец качает головой, выдыхает и с печальной улыбкой смотрит на Баки. — Прости, Бак. Просто хотел, чтобы ты был счастлив. Из Баки словно выпускают воздух. Он трёт рукой лицо и пересаживается под бок к Стиву. — И как это тебе в голову пришло, а? Думаешь, я буду счастлив, пока вижу, что тебе не по себе? Я хочу этого, только если хочешь ты, Стив. А если ты не хочешь, ничего страшного. — Прости. — Стив прикусывает губу и впивается ногтями в ладони. — Я думал, что сыворотка меня вылечит, но… — он пристыженно опускает голову и чувствует, что Баки ёрзает рядом с ним. — Но что? — тихо подталкивает Баки, гладя одной рукой спину Стива. Он говорит таким заботливым и терпеливым голосом, что Стиву приходится зажмуриться от внезапного комка в горле. — Но я сломлен. — Ему требуется секунда, чтобы сформулировать слова, которые долгие годы тлели где-то глубоко в его разуме и сердце. — Я сломлен, Бак. Мне очень, очень жаль. — Стивен Грант Роджерс, — говорит Баки, и голос у него хриплый, но руки — нежные, и он берёт ими лицо Стива и поворачивает к себе, смотрит ему в глаза. — Тебя же не сломить. — Но это правда, — признаётся Стив и склоняется к одной из ладоней Баки, чтобы смягчить удар. — Во мне что-то не так, это было всегда, и я не знаю, как это исправить. Баки разочарованно выдыхает. — С тобой всё в порядке. Я говорил тебе это с тех самых пор, как стал отскребать твою задницу от школьного двора. — Но я говорю не о том, что снаружи, Бак, я говорю о том, что вот здесь, — он показывает на грудь и отворачивается, когда на лице Баки появляется внезапное смущение. — Ты о том, что мы оба — мужчины? — спрашивает Баки, придя к неверному выводу, отчего в Стиве вспыхивает огонь протеста. — Но ведь гомосексуальность — не грех, Стив, ты это зна… — Мне не нравится секс, — выпаливает Стив, пока Баки не успел продолжить. Баки немедленно замолкает, не закрывая рта, а Стив вздыхает. — У меня нет физических желаний, я никогда не думал в таком плане ни о девушках, ни о парнях, ни о ком. Даже о Пегги и… — он несколько раз моргает и трёт глаза ребром ладони, — и даже о тебе, Бак. Я просто не могу и не знаю, почему. — Ох, Стиви, — шепчет Баки. Он протягивает руки и крепко прижимает Стива к своей груди. — Стив, с тобой всё в порядке. Всё, понятно? Значит, тебе не нравится секс, и что с того? Это ничего не меняет. Ты — всё ещё ты. — Он наклоняется и целует Стива за ухом. — А я всё ещё люблю тебя, сопляк. Это ничего не меняет. Стив вздыхает, шмыгает носом и зарывается лицом в шею Баки, чтобы скрыть, что его глаза наполняются слезами. — Я говорю правду, Стив, — повторяет Баки. — С сексом или без, ты для меня лучше всех. Понял? Стив кивает, и Баки целует его в макушку, притягивает ближе, а затем укладывает их обоих в более удобную позу, устраивая Стива у себя на груди. Ресницы Стива мокрые от слёз, на щеках — влажные дорожки, но Баки нежно вытирает их, проводит пальцами по волосам Стива и по его шее. У Стива всё ещё тесно в груди, сердце ноет и тянет, но теперь это новая боль, боль, которая приходит с исцелением, принятием и ростом. Потому что та часть его души, которую он всегда считал сломанной, та его часть, которая, как он считал, всегда сдерживала его, не давала ему любить и быть любимым в ответ — а была ли она на самом деле сломана? Её не затронула сыворотка. Её не изменило время. А Баки всё равно любит его, всё равно хочет быть с ним… Сердце Стива всё ещё поёт, тянется, желает Баки так, что это невозможно описать — и, возможно, этого достаточно. Такой любви. Может быть, именно это и нужно Стиву.