Alter Ego

Просыпаюсь в одиночестве, словно какой-то неудачник, Окутанный в дымку сказки.

      Отабек всё понимает с первого раза, с первого взгляда, с первых слёз, сорвавшихся на лёд, Плисецкого. Ему знакомо такое чувство, как безответная любовь, не понаслышке. Поэтому сразу же после финала Гран-при, совершенно позабыв о себе, он звонит тренеру и спрашивает есть ли возможность ему тренироваться в России, предпочтительно, в Санкт-Петербурге. Разговор выходит не из лёгких, но он просто не может позволить своему лучшему другу пройти через то же, что и сам когда-то.       Это чувство сродни любви к младшему брату, которого просто на уровне инстинктов хочется защитить. Хочется сильно, едва ли не до боли и странного сосущего чувства где-то в закоулках души. Он даже себе не признаётся, что это самое ощущение — ни что иное, как страх, окутывающий его мгновенно при мысли о том, как глаза его «воина» померкнут под тяжестью разбитого сердца.       Это сложно, даже очень, но своего он добивается. И теперь, летя на всех парах на своём байке по ночному Питеру буквально к чёрту на кулички в другой район, он думает только о том, что это его долг. Как старшего брата, конечно же.       Плисецкий открывает дверь ещё до того, как он ступает на лестничную площадку. Ждал под дверью? Скорее всего. Отстранённый, но с покусанными губами, чьи глаза и вовсе стали ядовитого зелёного цвета, что думается, будто они могут светиться в темноте. Но Отабек точно знает, что это не так, заходя следом за другом в совершенно непроглядную тьму его квартиры.       Это стало привычно, врезалось в подкорку сознания и засело там, выработанное за восемь с лишним месяцев, негласное правило: ночь — их время. Поз­дние по­ез­дки на бай­ке, звон­ки в три но­чи, тайные си­гаре­ты на дво­их и долгие раз­го­воры. Из системы выбиваются лишь тогда, когда терпеть Юрию совсем невыносимо. В такие дни они сидят в полной тишине, просто рядом друг с другом, и Отабек готов поклясться, что его друг молча плачет, но застать в глазах того хотя бы слезинку кажется невозможным.       Он по привычке заходит в гостиную — единственное место в квартире Плисецкого, где сквозь едва приоткрытые шторы в комнату проникает свет от фонаря, ложащийся полоской на ковёр с необычным орнаментом, аккурат напротив видавшего виды дивана. В квартире холодно, хоть этого не любит её хозяин, а Отабеку мороз по душе, он отрезвляет и очищает мысли, но это мнение казах держит при себе.       Они опускаются на затертую поверхность дивана в разных концах. Юрий поджимает под себя ноги, опирается рукой на подлокотник, умещая на ладонь подбородок и направляет взгляд в тот самый проём света в окне. Он просто не хочет быть один, боится, что сорвётся и сделает какую-нибудь глупость. Отабек понимает и знает, что под глупостями имеются ввиду не стандартные подростоково-гормональные решения вроде самоубийства или истерик до самоистязательства, а такие, которые обычно совершают взрослые, зачастую пьяные люди в приступах отчаяния: звонки, смс, признания. Но в этот вечер что-то явно пошло не так.       Спустя минут десять Юрий вздыхает. Простой судорожный выдох на грани всхлипа. А затем он поднимается с места и хрипло предлагает:       — Чаю? Или чего покрепче?       «Что-то новенькое», — думает Отабек, а сам, кивая, отвечает:       — Покрепче.       Это нужнее, он уверен. Из кухни Юра возвращается с двумя банками пива, протягивая одну другу, и садится на прежнее место. Алтын мысленно кривится, понимая, что за это его тренер по головке не погладит, но сегодня можно, сегодня — их особенный вечер. Он открывает банку и терпеливо ждёт, когда Юрий заговорит, а вот в том, что тот собирается что-то сказать, не было и тени сомнения.       — Они собираются пожениться.       Отабек запоздало кивает, хоть этого в темноте и не заметно, несмотря на то, что глаза уже привыкли ко мраку. Даже не надо уточнять кто эти «они», и так всё ясно. Никифоров и Кацуки — объект страданий его лучшего друга и причина, заставляющая мучиться ещё сильнее и наполняющее естество мучительной ревностью.       — Несмотря на то, что золото он не взял.       Снова бесполезный кивок, а пиво холодит и без того подмёрзшие пальцы рук. Он делает наконец глоток, ненадолго задерживая жидкость во рту, словно всё ещё сомневаясь стоит ли перед завтрашней тренировкой, но всё же сглатывает.       — Когда? — подаёт в итоге голос.       — Кажется, через месяц, — передёргивает в темноте плечом Юра и движение выходит настолько резким, что становится заметным.       — Как узнал? — ещё глоток.       — Яков сказал.       Это да, Яков мог. Он всё знает. Даже если знать этого не хочет. Но зачем тогда надо было говорить это Юрию? Казах напрягается и слегка хмурит брови. Почему-то ему кажется, что тут что-то нечисто. Размышление разбивает совсем тихое:       — Ну почему… — и затем громче. — Почему он? Не я! Он!       Отабек не знает, что ответить. Он сам когда-то задавался таким же вопросом. Потом было тяжело, но он пережил, утратил свою искру, что так тяжело взращивал всё время во имя льда, но пережил ведь. Алкоголь согревал изнутри, но пальцы оставались всё такими же холодными.       — Несправедливо, — он даже различает, как Плисецкий закусывает многострадальную губу, и такое кощунство к столь прекрасным губам терпеть просто преступление.       Отабек поддаётся в сторону, протягивает руку вперёд, едва касаясь скулы парня и давит большим пальцем на его нижнюю губу. Юрий вздрагивает и поворачивается к нему полностью. «А ведь и правда… Светятся…» — отмечает про себя Алтын и прерывисто выдыхает, когда губы под давлением приоткрываются.       Ему стоит сказать что-то вроде: «Не кусай их» или хотя бы «Хватит мучить своё тело». Прекрасное, восхитительно манящее тело. В голове — туман, а зелёные глаза напротив широко раскрыты и смотрят прямо на него. Впервые смотрят именно на него, вглубь, а не сквозь, и даже не пытаются зацепиться за какую-то отдельную часть тела, как обычно. Глаза в глаза, и палец на чужих губах, который он почему-то никак не уберёт.       Плисецкий отчего-то тоже не спешит смахнуть чужую руку, он просто смотрит и словно чего-то ждёт. Не дождётся ведь. Отабек никогда не будет запасным. Больше не будет. Он с большим усилием берёт себя в руки и отстраняет ладонь, а затем откидывается на спинку дивана. Юра так и не пошевелился, следит за ним, словно кот из прикрытия за своей добычей. Единственное, на что хватает Отабека, это:       — Виктор не такой, каким ты его считаешь.       Лёгкая дрожь исходит от тела рядом. Единственное, на что хватает Юрия:       — Останься сегодня со мной.       И он остаётся. Они больше не произносят ни слова, допивают пиво и так и усыпают на стареньком диване каждый на своей стороне.