Когда имеешь дело с миром, всегда есть альтернативные истолкования, доступные для выбора. Никто не должен загонять себя в угол, полностью уступать обстоятельствам или становиться жертвой своей биографии. © Джордж Келли, автор теории личностных конструкторов
14 марта 1947 год. Вена. Австрия.
Гилберт распахнул глаза и изумлённо поморгал, придя к неутешительному выводу: он снова оказался в прокля́тых воспоминаниях России, на этот раз — в большом зале заседаний образца сороковых годов XX века. Преобладание холодных оттенков повсюду, начиная с серо-бежевых стен и заканчивая жёсткими стульями грязно-стального цвета, начало медленно, но верно действовать Гилберту на нервы. В этом месте, к его удивлению, находились, помимо незабвенного Америки, практически все страны Европы, но их посадочные места были распределены довольно любопытным образом. Восточный блок европейских стран➀ сидел на приличном расстоянии от западного. На передних рядах, как догадался пруссак, разместились лидеры и особо приближённые к ним (родственники, верные соратники), на последних — серая масса из стран-приспособленцев и подпевал. Посередине, немного дальше от сидений, расположилась невысокая сцена для выступлений. Гилберт в облике России сидел в первом ряду, положив руки на подлокотники, и пронзал противников ледяным взглядом, в котором, если внимательно присмотреться, можно было различить зловещую тьму, поднимающуюся из глубины чарующих аметистовых глаз, подобно раскалённой лаве из жерла вулкана. Рядом с ним сидели его сёстры — Украина и Беларусь. Первая то и дело поправляла складки на своей гофрированной юбке, желая как можно скорее скрыться от всех этих людей, а вторая скрестила руки на груди, скептически глядя перед собой и явно не одобряя происходящего. Россия внутренне был раздражён (Байльшмидт это чувствовал), и причина его злости сейчас безостановочно разглагольствовала с трибуны, обводя всех крайне самоуверенным аквамариновым взглядом. «В гробу я видел таких людей, как твой настоящий президент➁ и ты, Джонс. Политика сдерживания! Вы только послушайте его!» — внутренний голос Брагинского так и сочился ядом, однако внешне он практически ничем не выдавал своего мрачного настроения. Спустя десять мучительных минут бурный поток слов Америки наконец затих, и на его место встал Англия, одобрительно кивнул младшему брату и с неприятной усмешкой скользнул изумрудным взглядом по странам, сидящим возле России, намеренно проигнорировав последнего. Гилберта окатила тёмная волна негодования. «Что этот англикашка вообще о себе возомнил?» — Как уже говорилось ранее, — важно начал Англия, поправив микрофон, — Америка и я желаем стабилизации и процветания общества и мира в целом, поэтому мы проводим политику, которая способна улучшить жизнь всех граждан без исключения. Однако, как показала реальность, некоторые страны… видят мир в несколько ином свете… — Новая волна жгучего раздражения пронеслась по всему телу, но внешне Россия лишь презрительно скривил губы. — Их не прельщает свобода слова и предпринимательства, частная собственность, рыночная экономика, равенство всех перед законом… Именно поэтому мы с Америкой вынуждены противостоять такому потенциально опасному общественному строю, как коммунизм! — Лицемеры, — звучный голос Ивана рассёк воздух, словно хлёсткая, безжалостная плеть. Англия резко развернулся и впился в него ненавидящим взглядом, но вдруг застыл, потеряв дар речи, с истинным ужасом на лице, словно осознал, кем на самом деле является Россия. Глаза Кёркленда помутнели; его большие, густые тёмные брови нахмурились; он опустил голову вниз, как сломанная кукла, и вдруг заговорил жутким потусторонним голосом, от которого всё внутри заледенело: — Пройдёт сто лет, и истинное зло вновь вернётся в чужом, но близком себе по духу облике. Вернётся, когда планету постигнет небесная кара, от которой люди будут умирать ежедневно, а их защитное поле даст трещину. Оно вернётся, чтобы спасти или навсегда уничтожить этот мир… Гилберт, потрясённый этими словами, внезапно ощутил, как земля стремительно уходит из-под ног, и в ту же секунду провалился в новое воспоминание.31 марта 1814 год. Париж. Франция.
Париж с его широкими мощёными улицами, пассажами➂ и высокими, аккуратными кирпичными зданиями с прямоугольными глазами-окнами замер, встречая победителей с потаённым чувством ужаса, уныния, но, вместе с тем, искрой любопытства. Союзные страны, в числе которых были Россия, Пруссия, Австрия и Швеция, шли медленно, настороженно, в глубочайшей тишине. Слышен был только раздававшийся стук копыт лошадей, на которых ехали военнослужащие, и изредка несколько пугливых лиц с тревожным любопытством появлялись в окнах, которые быстро открывались и поспешно закрывались обратно. Страны тем временем направлялись к поверженному хозяину этих земель — Франциску Бонфуа. …Россия был одет в особый мундир с шитьём в виде золотистых дубовых листьев по воротнику, обшлагам➃ и задним карманам; на его груди величаво блестел серебряный орден святого Андрея Первозванного, повязанный на широкой голубой ленте через правое плечо; эполеты на сильных, крепких плечах и шёлковые галуны➄ придавали ему торжественный вид; чёрные армейские сапоги были начищены до блеска, а на шее повязан любимый шарф, концы которого играючи трепал прохладный ветер. Он был красив, статен и уверен в себе; даже болезненная бледность и мелкие, тонкие шрамы, покрывшие лицо после Отечественной войны, никак не могли испортить его внешности. Ближе всех к России находился Пруссия, держа в левой руке излюбленный чёрный Stutzen➅, а в правой — открытую бутылку дорогого Vin de France➆. Гилберт невольно присмотрелся к прежнему себе, отмечая гордую военную выправку, кривой, самодовольный оскал, растянутый по обветренным алым губам, и неизменный багровый взгляд с бесовским огоньком внутри — взгляд высокомерного, алчного, безжалостного победителя, жаждущего славы, почестей и наживы. Где-то в стороне от них держался с хладнокровным и в некоторой степени отрешённым видом Швеция, одетый в тёмный мундир с светло-серыми эполетами; его бирюзовый взгляд, спрятанный за прозрачными стёклами очков, источал задумчивость ледяных гор. «Россия» обратил внимание на Австрию, над которым скабрёзно подшучивал захмелевший Пруссия. Родерих был несколько уставшим и помятым, но при этом, к досадному раздражению Байльшмидта, не растерял ни капли собственного достоинства и аристократизма, взирая на того с всё той же снисходительной улыбкой на аккуратных тонких губах. …Смотреть на Францию, сидящего на земле перед странами и уронившего светловолосую голову на руки, было почти физически больно (нынешний Гилберт знал не понаслышке, каково это — потерять власть, силу и величие): недавно могущественная и чрезвычайно амбициозная империя Наполеона Бонапарта превратилась в свою жалкую, обессиленную тень. Любимая бело-синяя военная форма Франциска была запачкана кровью и грязью, прекрасное лицо с правильными чертами осунулось и приобрело неприятный сероватый оттенок. Его столица — жемчужина Европы — пала, его истинный правитель лишился власти и титула, а на престол взошёл король из династии Бурбонов, тем самым восстановив монархию как форму правления во Франции. — C'est un désastre! Un désastre!..➇ — шептал в исступлении Бонфуа, не обращая ни на кого внимания, пока «Иван» не подошёл к нему, опустив широкую ладонь ему на плечо. Француз замер, почувствовав чужое прикосновение, а затем, сглотнув, поднял на него потускневший взор цвета грозового облака и неожиданно громко, встревоженно произнёс: — Россия, очнись! Очнись же! Россия!***
Гилберту казалось, что он довольно долго приходил в себя — на самом деле прошло не больше секунды, прежде чем он резко открыл глаза, болезненно застонав, и отсутствующе, сквозь пелену посмотрел перед собой. Голова ныла, доставляя немалый дискомфорт, нос, заткнутый какими-то мягкими пластинами, не дышал, и, похоже, у него было кровотечение. Дымка, застлавшая собой глаза, наконец рассеялась, и он, проморгавшись, сумел рассмотреть тех, кто склонился над ним, беспомощно лежащим на больничной койке. Германия с тенью беспокойства на лице держал на российском лбу мокрую стерильно-белую тряпку, Австрия, до этого проверявший его пульс, устало вздохнул и отстранился, пытаясь не показывать своё бледно-зелёное лицо, Франция с большим синяком на лбу и под глазом смотрел на него с блестящей надеждой. — Mon ami➈, наконец-то ты очнулся! — облегчённо воскликнул он, заметив, что ami подаёт признаки жизни. «Какая ирония! — невесело усмехнулся про себя Гилберт. — Пару минут назад я, бравый победитель, торжествующе смотрел на тебя — сломленного, поверженного, разбитого врага, а сейчас я сам непозволительно жалок и слаб». Недалеко от них стояли Япония и Италия; первый поджал тонкие белёсые губы, глядя на угрожающе глубокое серое небо за окном, а второй нервно сжимал в руках аптечку с медикаментами, то и дело порываясь подойти к Германии, но в последний момент одёргивая себя, поскольку его никто не звал. Позади них тихо разговаривали Швейцария, Венгрия и Англия. Услышав, что Россия пришёл в себя, они спустя несколько секунд закончили разговор, учтиво кивнули друг другу и смолкли. Байльшмидт едва слышно хмыкнул, отмечая потрёпанный вид Кёркленда. Но так некстати на ум пришло фантастическое пророчество, которое тот произнёс в зале заседаний в воспоминаниях России, и настроение напрочь испортилось. Интересно, помнит ли об этом Англия? Он мазнул взглядом по сторонам: Канады и его нерадивого братца-близнеца поблизости не наблюдалось. «Неужели Джонс свинтил от правосудия? Нехорошо». — Что вообще со мной случилось? — гнусаво поинтересовался Гилберт, прямо смотря на Людвига. Германия убрал руку с его лба и немного нахмурился, собираясь с мыслями. Франция уже хотел было взять на себя нелёгкое бремя рассказчика, но тотчас прикусил язык, стоило ему увидеть направленный на него красноречивый взгляд «России». Остальные страны молчали, точно сговорились. Вздохнув, Людвиг начал свой рассказ: — Несколько часов назад над Брегенцем произошла аэрокатастрофа. Вы с Америкой как всегда не смогли удержаться от извечного соперничества (Англия на этих словах поморщился, а Гилберт не удержался и хмыкнул) и поплатились за это, а вместе с вами — и все мы. Мы с Японией и Италией старались держаться от вас на приличном расстоянии, потому что прекрасно понимали, какие последствия сулит ваша безумная гонка. К сожалению, этого не поняли ни ты, ни Америка. Конечно же, я был раздражён и крайне взволнован вашим безрассудным поведением. Между тем Япония старался сохранять спокойствие, а Италия испуганно вжался в кресло, глядя на вас с примесью восторга и ужаса. Ещё бы! В Австрии (Родерих протёр влажное лицо платком) чрезвычайная ситуация, разрушен барьер и методично отравляется озеро, а коллеги — казалось бы, взрослые и адекватные страны — устроили, забавы ради, воздушные бои без правил! Понимая всю опасность своей затеи, я тем не менее решил остановить вас. Мы уже почти приблизились к вам, как вдруг твоё «Чудо», Иван, совершило невероятный кульбит через аэроносец Альфреда и, таким образом, ещё сильнее ускорилось, значительно отдаляясь от нас. У меня засосало под ложечкой от крайне неприятного предчувствия, и оно, к моему ужасу, меня не подвело. — Германия! Германия! — вдруг завопил Венециано как потерпевший, тыча пальцем в лобовой блистер. Кику побледнел, а я на мгновение растерялся от шока: Альфред, проигнорировав правила безопасности, отправился за тобой в погоню и в несколько раз превысил максимально допустимую скорость. Мы ринулись за вами и оказались довольно близко, когда над Боденским озером прогремел сверхмощный, оглушительный взрыв: это нос «Over-Amer-1» с размаха врезался в хвост твоего «Чуда». Оба аэроносца загорелись. Америка, Англия и Канада немедленно катапультировались, но вы — нет! Теперь нельзя было терять ни минуты. Перед нами стояли две необычайно важные задачи: не допустить вашего стремительного падения в отравленную воду и защитить Австрию от дальнейшего распространения ультрафермеды. К счастью, Родерих, Баш и Лизхен подоспели на реактивных ранцах как раз вовремя, и наступил самый ответственный момент — нужно было срочно вытаскивать вас из горящего аэроносца, пока он не рухнул в озеро и не разрушил часть плавучей сцены. Италия, Япония и Венгрия отправились на помощь Америке, Англии и Канаде, я, срочно посадив свой аэроносец на воду, вместе с Австрией и Швейцарией — к вам с Францией. Вы оба были в бессознательном состоянии, что, несомненно, сильно ухудшало и без того проблемную ситуацию. Пламя охватило почти всю заднюю часть аэроносца и целенаправленно двигалось к кабине пилота. Я попытался вытащить начинающего приходить в себя Франциска, но внезапно с хвоста «Чуда» раздался громкий треск, сопровождаемый яркой вспышкой, и обломок какого-то прибора резко отлетел ему в лицо (Бонфуа передёрнуло, он осторожно коснулся приобретённых синяков и скривился); всё это произошло, кажется, за долю секунды. Он вновь безвольно обмяк в моих руках, а я, дрожа всем телом, проверил, надёжно ли на мне закреплён реактивный ранец, и поспешно выпрыгнул из аэроносца через огромную дыру в левой стороне. Ты, Иван, похоже, сильно ударился затылком о кресло пилота, а затем, пребывая в обмороке, нехило приложился носом о штурвал. Где, во имя всего святого, было твоё снаряжение индивидуальной безопасности? (Гилберт ничего не ответил, чувствуя себя сбитым с толку.) Что самое удивительное, ты каким-то феноменальным образом сумел катапультироваться за пару мгновений до того, как Родерих и Баш тебя подхватили! Ты пулей взлетел в небо и едва не оказался в зоне повреждения защитного барьера! Я оставил Францию на попечение Италии и Японии, а сам отправился за тобой. Достигнув пика возможной высоты, ты моментально начал опускаться. Швейцария, Австрия и я, к счастью, успели перехватить тебя ещё в воздухе, однако ваши с Америкой аэроносцы всё равно угодили в озеро, подняв невиданную доселе волну, затопившую всю сцену и берег… Что касается твоего состояния сейчас, могу сказать, что ты до конца восстановишься минимум через двадцать минут, поэтому настоятельно рекомендую никуда не вставать без крайней необходимости. После восстановления тебя выпишут, и тогда ты сможешь спокойно отправиться домой. Германия укоризненно покачал головой и смолк, переводя дыхание. Пересохшие губы «России» растянулись в одобрительной улыбке, бордовые глаза с небольшим фиолетовым вкраплением по-доброму прищурились, и он вдруг посмотрел на Людвига с такой необычайной благодарностью и — невозможно! — сияющей родительской гордостью, что тот смутился, не зная, как правильно на это реагировать. А потом неожиданно даже для самого себя мягко, понимающе улыбнулся в ответ: пожалуй, за всю его жизнь только Пруссия дарил ему такой взгляд… Мысль о старшем брате болезненным осколком вонзилась в сердце, и Людвиг попытался быстро отогнать её от себя. Никто не заметил, как Франциск, изумлённо глядя на них, несколько раз ущипнул себя за руку. — Ну, вот, — тем временем изрёк Гилберт, улыбаясь уголком рта, — теперь практически всё встало на свои места, осталось только разобраться с некоторыми деталями: где, собственно говоря, Америка и Канада? Что происходит с Австрией? Потому что, признаться честно, его болезненный видок даже меня заставляет немного понервничать. Его что, лихорадит? Эдельштайн, сидящий на кушетке неподалёку, вытер пот с лица дрожащей рукой; Лизхен, находящаяся рядом, сочувствующе посмотрела на него и осторожно, словно боясь навредить, поправила его влажные тёмные пряди. — Это последствия попадания в организм ультрафермеды, тебе ли не знать, Россия, — недовольно пояснил Баш Цвингли и, немного подумав, продолжил. — Но, полагаю, ему уже гораздо лучше, поскольку на территории Родериха начались оперативные работы по очистке Боденского озера и восстановлению барьера. Несколько тысяч жителей Брегенца уже срочно эвакуированы благодаря нашей совместной работе, часть госпитализирована, остальные пока ждут своей очереди. В любом случае ваша помощь оказалась бы более продуктивной, если бы не вопиющее «но» в виде случившейся воздушной аварии и всех её результатов. — Спасибо, — процедил Гилберт сквозь зубы: пункт «слушать нотации Швейцарии» в его планы отнюдь не входил. — Что насчёт Джонса и… э-э… Мэттью? — О, вижу, тебе всё неймётся узнать об этом! — подал свой брюзгливый, преисполненный желчи голос Англия с противоположной стороны палаты и отчего-то горько усмехнулся. — Альфред и Мэтт отправились домой примерно полтора часа назад. — Какая спешка! Что-то случилось? Почему же они не взяли с собой тебя? — воскликнул Гилберт с напускным сочувствием, хотя в душе его клокотала глухая ярость при виде этой наглой британской рожи. Кёркленд бросил на него неприязненный, раздражённый взгляд, каким обычно удостаивают надоедливых мелких букашек, и, подойдя чуть ближе, выплюнул: — А это уж точно не твоё дело. «Иван», позабыв о боли, рывком поднялся на локти с явным намерением покалечить англичанина. Италия сглотнул, спрятавшись за узкой спиной сжавшегося Японии. Франция и Австрия вздрогнули, Швейцария с Венгрией замерли в напряжении. Сильная рука Германии предупреждающе опустилась на плечо России, и, как ни странно, это подействовало отрезвляюще. Надо признать, Англия ничем не выдавал охватившего его страха: то ли был абсолютно уверен в своей защите, то ли просто хотел позлить русского своей непоколебимостью и бесстрашием — возможно, всё сразу. Была в нём черта, которая до зубного скрежета бесила Байльшмидта: Артур глубоко, иррационально, слепо любил Альфреда, был ему самозабвенно предан, как старый пёс, несмотря на их частые разногласия, и в то же время искренне, люто, безмерно ненавидел Брагинского, вставал ему поперёк горла всякий раз, когда представлялся удобный случай. Не то чтобы сам Гилберт хоть сколько-нибудь любил Россию — откровенно говоря, он испытывал к нему крайне отрицательные чувства и однажды даже планировал уничтожить, но, по крайней мере, он никогда не был лицемером и не имел ни малейшего желания плести гнусные интриги против вышеназванного. — Думаю, нам пора уходить, — деликатно намекнул Япония, тем самым разрядив накалённую обстановку. Германия согласно кивнул, поднявшись с российской кушетки, и вопросительно посмотрел на остальных. Переглянувшись, страны пришли к единогласному решению и направились к выходу. Австрия, сопровождаемый Швейцарией и Венгрией, отправился в свою палату. Людвиг, попрощавшись с опешившим «Россией», последовал за Кику и Венециано. Лишь Франция не шелохнулся, оставшись на том же месте, и Англия, стоя у порога, язвительно полюбопытствовал: — Ты собираешься идти или так и будешь личной горгульей Брагинского, а, Бонфуа? Франциск, посмотрев на него, натянуто улыбнулся и с фальшиво-романтическим настроем поинтересовался: — Арти, mamour➉, неужели ты… ревнуешь меня? Англия на этих словах мучительно сморщился, как от резкой зубной боли, и, ничего не сказав, скрылся из виду, гордо вскинув блондинистую голову. Оставшиеся страны с минуту были неподвижны, будто каменные статуи в заброшенном безмолвном саду, каждый в своих мыслях и ощущениях. А после посмотрели друг другу в глаза: один с подозрительным прищуром, другой — с недоумением и нарастающей внутренней тревогой. Вдруг Франция подался вперёд (Гилберт моментально напрягся, но с места не сдвинулся), и в звенящей тишине с кончика его языка обрушились роковые слова, точно беспощадная пощёчина: — Я знаю, кто ты на самом деле, и непременно хочу во всём разобраться.