hands

я скучаю.

      Морской солёный воздух навевал приятные воспоминания и душил одновременно. Синее, огромное море качало на своих волнах в разные стороны, а Кёя и не заметил, как, с детства не пойми откуда взявшаяся, болезнь пропала, оставляя после себя только вот это эстетическое удовольствие: смотреть на горизонт и ничего там не видеть, смотреть на небо — а там чистота, голубизна, ни одного облака. Удовольствие да и только.       Парень перед Хибари — ему на вид лет девятнадцать. Он рыжий, конопатый и богатый до неприличия. Ему всего-то и надо было потрахаться с девкой Рокудо, чтобы узнать счета Вонголы, как к ним добраться и стать самым богатым американцем в мире. Альянс, наверное, был в бешенстве.       Этот рыжий, Скотт Мэнс, не давал спать Рокудо Мукуро на протяжении трёх лет. Он подбивал клинья к Хром, раскрывая ей прелести кунилингуса и Парижа, и толкал Франу какие-то дикие транквилизаторы по смешной цене, даже не закупочной. Три года. Хром познакомилась с ним в магазине техники, когда покупала новые кулеры для офиса их маленькой зажравшейся банды. Просто вот так взяла и познакомилась. Идиотка и парень, из-за которого через три года жизнь Мукуро Рокудо будут держать на счётчике. Привет, как дела? Мой брат застрелит тебя за потраченные нервы через три года... Как это называется? Кунилингус?       Хибари странно понимать, что Рокудо терпел так долго и остановил это безобразие только сейчас, когда стало уже, мягко говоря, поздно. Почему позволил Хром вести себя так неблагоразумно? Почему настолько отдалённый от их дел человек — студентишка по обмену, Боже, серьёзно? Кто у них там вообще работает? Детсадовцы? — вообще находился в курсе того, где работает Хром, какой пост занимает, и чем в принципе они в своём офисе занимаются. Что не так с Альянсом в целом и Вонголой в частности, если не то что шпионы, — обычные мальчишки с улиц могут обворовать их?       Хаято, увидев финансовые отчёты, которые из Италии ему переслал Луссурия ради шутки, сначала стирал слёзы смеха, а потом хватался за голову.       Мэнс, трезво осознавая, что кого-кого, но информатора всея преступного мира ему наебать не получится, попадался тому на глаза редко. Старался, избегал, подчищал следы не хуже параноика. Так что за те три года, которые Рокудо потратил, чтобы избавить свой отдел от американского клеща, он видел и слышал его крайне редко, но этого хватало, чтобы понять, с кем он имеет дело.       А влюблённые молодые девушки, боже-боже, летают на своих крылышках и кончают от пальцев. Лелеют мысль, что их точно не наебут. Что ж, теперь, когда Хром валяется холодным мусором рядом со Скоттом, наверное, грёзы ни к чему.       Гокудера ржал в голос, когда рассказывал эту Санту-Барбару Кёе. У него сводило скулы, когда он показал фотографию лица Мукуро, где тонкие брови итальянца сведены к носу, губы поджаты, а в глазах ярость и только. Практически животная злость. Хаято совал в руки Кёи документы, которые ему передал босс, и хватался за живот. Ха-ха-ха, Кёя, смотри. Ты опять работаешь с Рокудо... Ха-ха-ха, Кёя, эта история такая забавная — я сейчас расскажу. Ха-ха-ха, Кёя. Ты представляешь, он слил с наших счетов миллиарды. Просто потому, что крутил шашни с сестрой Рокудо у того под носом. Ха-ха-ха, представляешь, какой пиздец творится в Сицилии. Как же я рад, что съебался оттуда.       Хибари не хочется смеяться, когда он смотрит на Мукуро сегодня. У него узкое лицо, узкие бёдра и пистолет, который он зажимает в своей ладони. Рокудо только что грохнул свою сестру и сейчас грохнет самого богатого студента в мире.       Надо же, у итальянцев тоже не дрожит рука, когда они убивают своих. Или же только у Рокудо?       Американец смотрит на труп девушки с презрением. Её тонкие бледные ножки связаны верёвкой, её пышные губки распахнуты, её ладные сиськи торчат из кружевного лифчика последней коллекции Виктория Сикрет. Скотт только теперь понимает, в какую жопу он попал.       — Блять, ну если делаешь ты свою работу, то делай её нормально. — Рокудо закатывает глаза и опускает руку с пистолетом. — У тебя хватило ума обокрасть Вонголу, а придумать путь отступления — нет?       — Я не говорю по-итальянски, — глупо улыбается Мэнс, пожимая плечами. Играет в дурочку, пока Мукуро взвешивает оружие в своей руке. Хибари опускает взгляд на пушку итальянца — хорошая штука, дорогая. Если он выстрелит ею в голову этому сопляку, от личика, в лучших традициях сицилийской мафии, ничего не останется, его мозги раскидает по всей палубе — они заебутся альбатросов отгонять, пока доплывут до берега.       — Вы на самом деле такая тупая нация?       Рокудо старается намекнуть парню, что лучше не надо с ним играться. Он, конечно, иногда этим занимается, но сегодня явно было не то настроение. Босс схватил Мукуро за глотку и пообещал, что никакие связи ему не помогут скрыться, если рыжий останется живым ещё хотя бы на несколько часов. Так что, да, они приплыли на середину Средиземного моря не для того, чтобы играть в “я не говорю по-итальянски”.       — Рокудо, ты можешь, конечно, до рассвета болтать тут с этим травоядным, но я здесь не для этого. — Кёя садится за небольшой столик, смотрит в свой бокал вина. Оно покачивается в такт с волнами, пока самый богатый придурок мира пытается сообразить, как ему выжить.       Кёя здесь тоже не для игрушек. Босс попросил его присмотреть за Рокудо, потому что, видимо, этот парень — теперь его проблема. Или босс подозревает, что его собираются грохнуть, и почему-то думает на этого парня. Возможно, думать об этом достаточно резонно, учитывая то, какой он безэмоциональный псих.       Итальянец смотрит на Хибари с пустотой во взгляде. Во всём Мукуро от нормального человека только руки и нос, в остальном он — машина для отмывания миллионов. В нём три тысячи шуток по поводу узких глаз Кёи и шестьдесят патронов, распиханных по карманам пиджака, висящего на крючке в кабине капитана корабля.       — Грубая сила — лишняя сила, если есть мозги. — Мукуро улыбается и подходит к Скотту ближе, кладёт узкую ладонь на плечо парня, заглядывает в самую душу через расширенные от страха зрачки. — Ты, придурок. Хочешь жить?       Американец мотает головой. Оу, мерси, пардон, экскьюзми. Ай донт спик итальян. Он поднимает руки вверх и щебечет на английском.       Мукуро больше не спрашивает. Стреляет идиоту в голову. Красно-серый парадайс любого нищего разливается по белоснежному полу рядом с распахнутой блузой от Габбана Хром, рядом с её юбочкой от Версаче, рядом с её туфлями “с открытым мыском и плетёной платформой” от Валентино; её пальчики в кольцах от Тиффани пачкаются о кровь Скотта, как и её запястье в браслете “УЛЬТРАДИОР”. Идиотка и мальчишка, не рассчитавший свои возможности, лежат рядышком и отдыхают от мира сего. Причёска сестры самого умного парня во всей Италии разлетается от морского ветра, от солёности моря, цвета её волос. Хибари жалко девчонку. Почему-то, заочно, она казалась ему не такой конченой, как её братец. Хотя бы потому, что имела глупость влюбиться. Этот парень — Кёя бросает неаккуратный взгляд на Мукуро, — явно на подобное не способен.       — Сука, испачкал туфли, — ругается итальянец, рассматривая свою подошву.       — Потерпи с новыми, пока не вернёшь боссу деньги. — Хибари залпом выпивает бокал своего вина.       — Сегодня-завтра Вонгола сменит босса, а с Савадой у меня неплохие отношения.       Рокудо садится рядом с Кёей и смотрит на два ровных трупа перед собой.       Их колени и плечи соприкасаются, потому что места за столиком мало. От итальянца веет запахами самых дорогих парфюмеров и бесконечным безразличием, от которого японец несколько раз чихает. Получает в ответ тихий смех от напарника.       Вонгола. Конечно. Мукуро не позволил бы так долго сливать деньги из места, где он работает, да ещё и ценой собственной жизни сохранять жизнь человеку, если бы это было исключительно ради сестры. Хром лежит на солнцепёке Средиземного моря, её распахнутые губы качаются в такт приливающих волн. Савада обзавёлся неплохими последователями, если даже Рокудо заодно с ним. Интересно, Хаято в курсе, с кем ему придётся делить место у рук Савады?       — Ой, Кёя-кун, — с акцентом говорит Мукуро, поворачивая к нему голову. Его лицо — произведение актёрского мастерства. В нём ошибка, неожиданность и лёгкая бодрость. — Ты же не расскажешь боссу?       Хибари внимательно и медленно рассматривает лицо перед собой. Слишком бледное для итальянца, слишком смазливое для гангстера. Кто этот парень на самом деле?       — Как будто это что-то изменит. — Кёя жмёт плечами. — Если Емицу решил подсидеть босса, то тому некуда деваться. Слишком много у Савады возможностей.       Японец замечает это миллисекундное удивление в глазах напротив. Он замечает и надеется, что следующая фраза его тоже удивит, но Рокудо говорит:       — Жаль будет, если тебя уволят.       И, да, это удивляет Кёю.       Уволят. Хибари нравится, как Рокудо выражается. Не акцент и дурацкие фамильярности, а вот это. Уволят. Ты же не расскажешь. Ну и потрепало тебя, Кёя-кун. Лёгкое общение, от которого мурашки по коже. Он только что застрелил свою сестру, а теперь мило лялякает с ним в расслабленной позе. Его могут убить в любой момент времени, а он волнуется о том, что его подошва испачкалась в крови. Вот она, жизнь. Наслаждение каждой секундой. Сладкая истома ветрености.       — Из якудза тебя тоже уволили? — спрашивает Рокудо, опустив голову на плечо японца.       От Рокудо пахнет чем-то амбровым. Его голова ложится на плечо Кёи так, как надо. Как никогда на его плечо ничего не ложилось. Руки братьев*, тяжёлые слова босса, та ноша, которую он тянет на себе полжизни. Всё такое отвратительное и ненужное, когда Мукуро показывает ему новые границы чувств. Знаешь, Кёя-кун, можно не только болью, можно и по-другому. Вообще, можно по-разному. Это ты закрылся в своей ракушке.       Традиции, Япония, правила. Якудза, Вонгола, голова Мукуро на его плече.       Рокудо Мукуро ужасно невоспитан, хамоват и бесстрашен. Как и все грёбаные итальянцы.       — Кому, как не тебе, знать, что случилось с Макай-Хитоми*. Или ты работаешь только за деньги?       Неудачно вспоминается невысокий парень, закутанный в толстовку и солнцезащитные очки, которому Хаято отваливает по несколько тысяч евро в неделю, чтобы тот ему напоминал, насколько Гокудера болен с этой своей неправильной любовью к Такеши. Все они, эти мафиозные информаторы, падки на деньги. Только ради них и живут. Никаких тебе моральных ценностей, кодексов. Кёя и сам не знает, чему удивился, когда понял, на чьей стороне Рокудо. Это же было элементарно.       — Я слышал, вас вырезала Вонгола.       Мукуро прилегает к руке — и на улице уже не сорок, а все семьдесят градусов. Одновременно жарко, холодно и хочется кончить. Такой красивый итальянский день. Италия, в принципе, красивая. Эти их ботанические сады, вулканы, храмы Кьети и дорога любви. Счастливые люди, которые будто и не живут в этом погрязшем в дерьме мире. Наверное, ничего необычного в Рокудо нет. Это просто особенность национальности: безрассудство, ветреность и надменность. Но, только вот, на что списать безразличие?       — Они решили, что я буду полезен в мафии, а я решил, что плыть по течению — это не так уж и плохо. — Хибари пожал свободным плечом, вспоминая японский март, сакуру и отрубленную голову прежнего босса. Там, в Токио, было такое же месиво, которое он устраивает по заказу нового босса. Как же всё-таки Вонгола меняет людей. Спина свербит старой, забывшейся болью в тех местах, где сейчас плавают рыбы и рычат тигры.       — Кто убил твою жену? — Рокудо кладёт узкую ладонь на колено Хибари. Рука ледяная, лёгкая и красивая.       Жена Кёи. Господи, он и забыл о ней уже. Миниатюрная вечно-девочка в традиционной юкате. Она никогда не улыбалась Хибари, никогда не грела своим присутствием. Просто была, потому что так было нужно. Убирала в квартире, стирала вещи, готовила завтраки. Травила людей, которые Кёе не нравились, но не любила. Её родители отказались от неё, узнав, с кем та связалась, а сама она была рада такой возможности. Якудза не умирают от голода, их дети учатся в хороших университетах и часто подаются в политику, Кёя красивый и внимательный к мелочам. А ей большего и не надо было.       Она ведь не знала, что случается, когда приходят другие бандиты. Не те, с которыми она привыкла видеться по праздникам, — ухоженные японцы, разукрашенные татуировками, относились к ней, как к мусору, но не убивали и иногда даже присылали какие-то глупые подарки в качестве извинения за то, что муж снова не приехал её навестить на этой неделе — а мафиози, гангстеры. Итальянцы в строгих костюмах, которые вырезали всех её знакомых руками, спрятанными в перчатки: оябуна, вака-гасиру и сятэй-гасиру, сайко комона, сингиина, старших и младших братьев*, даже соседей. И на кой-то чёрт оставили её мужа. Хотя, кто давал гарантии, что её не убили бы так же, как и соседей.       — Я убил. Пришлось.       На прощание Кёя поцеловал её в губы и уложил в кровать, погладив по голове. Сказал, что уедет решить кое-какие дела в Италию и вернётся через пару-тройку дней. Не волнуйся, дорогая. Я буду здоров. Не беспокой малыша в своём животе.       Девушка, Хибари уверен, слышала, как он говорил с тогда-ещё-не-боссом. Она знала, что глаза мужа — последние глаза, которые она увидит в своей жизни. Последнее, что она почувствует, — нежный поцелуй в губы, и это, наверное, неплохо. В конце концов, она не умерла от голода.       — Я знаю.       Возможно, он и Мукуро когда-нибудь убьёт. Просто потому что придётся.