hands

я медленно иду в сторону дома в капюшоне, который укрывает меня от мелких капель дождя. под моими ногами серый асфальт, грязь, слякоть и лужи, тускло блестящие в свете фонарей.

      Хаято трёт жмущие, словно резинка трусов на пузе депутата, виски. Он вчитывается в условия паршивенького договора и пытается найти зацепку. Хоть какую-нибудь. Кёя вздыхает: эх, тяжёлый, конечно, крест бухгалтера.       — Хаято, Такеши о тебе спрашивал, — чуть кривя губы, говорит Хибари, присаживаясь на край стола, заваленного бумажками, ручками, карандашами и двумя пистолетами.       Гокудера моментально поднимает голову и смотрит на Кёю, чуть приоткрыв рот. Его зелёные глаза огромные — Кёе нравится. В этих огромных зелёных глазах Хибари видит его мёртвую мать, пепел Шамала и глупую детскую влюблённость. Он чуть шмыгает носом, будто одёргивая себя, и снова погружается с головой в документы. Как будто Хибари только что и не упоминал о его мокрой мечте.       Хаято сидит в огромном кресле на витых ножках и пытается не думать о Такеши: о его лице и о его херовых поступках. О его девках и о его грёбаном пистолете в штанах. О пулях, которые он хочет запустить в Ямамото. О тех деньгах, которые Гокудера потратил, чтобы никогда с ним больше не видеться. О деньгах, которые он отдал Мармону, чтобы тот оповещал его о делах Такеши. О своей тупой любви. Хаято старается не думать об этом, и Кёя читает каждую болезненную мысль на лице Гокудеры.       Гокудере не стоит расслабляться рядом с ним, но он почему-то расслабляется. Они плохие друзья, но, тем не менее, Хаято иногда поворачивается к нему спиной. И, например, Хибари знает, что Савада собирается убить босса. Что Гокудера проводит денежные махинации, чтобы Савада мог закупиться оружием. Что Гокудера до розовых сердечек влюблён в Такеши, но они находятся совершенно не в том положении, в каком хотелось бы. Они странные друзья.       Хибари странно называть вот этот их симбиоз дружбой. Они просто общаются друг с другом, потому что общаться больше не с кем в Японии, если не хочешь нарваться на сятэйев*. Гокудера зашивает его раны, потому что это и многое другое дерьмо — его работа. Хибари иногда играет на его нервах и злости, потому что хочет увидеть, сколько боли он может причинить этому итальянцу безнаказанно. Босс считает их лучшими друзьями, надо же. Хуёво работает разведка Вонголы. Им стоило бы начать устраивать корпоративы и общий выезд на отдых, чтобы сплотить дух команды. Команды, блять. Поиграем в ёбаный теннис, Мукуро. Эй, Такеши, принеси ещё бутылочку пива для Хаято из сумки-холодильника. Савада, расскажи боссу, как ты недавно летал в Мексику. Давайте позовём Варию и сыграем в волейбол? Кто проиграет, тот ведёт машину! Ох, Хибари, тебе не стоит заводить курортные романы — ты сделаешь себе больно.       Слушай, Хибари, я знаю, как тебе не нравится Рокудо, но мы тут отдыхаем — давай немного развеем эту жуткую атмосферу?       Кёю бесит каждое слово, связанное с этим дилетантом.       — Сначала он рассказал мне, что Хару беременна, а потом спросил, как дела у тебя на личном. — Хибари поднимает бумажку со стола и всматривается в прямой тайм нью романс, которым владелец казино пишет о прибыли и процентной ставке. — Не знаю, зачем мне всё это.       Такеши он видел неделю назад, когда пришлось ехать к нему в Оттаву, чтобы помочь с украинской мафией. Пока они стреляли в бледные лица с тёмными глазами, Такеши рассказал свою радостную новость. О, Кёя, кстати. Когда Хибари расстёгивал ширинку, чтобы трахнуть блондинку-жену украинца, Такеши махал руками. Я так рад, Кёя, ты себе не представляешь. Выбивая кулаками жёлтые зубы Худобяк, Такеши чуть из-под ресниц смотрит на Кёю. Слушай, Хибари, ты же сейчас хорошо общаешься с Хаято, да?       Такеши неплохой парень. Его металлические пальцы хорошо помогают, когда украинцы не хотят говорить, кто им поставляет оружие в Канаду. При виде улыбающейся тридцатилетней мордашки Хибари не может не улыбнуться краями губ в ответ.       Такеши Ямамото. Вот, кто был символом сексуальных фантазий каждой бабы в Вонголе. И Хаято. Конечно, ещё был Хаято — страшный сон бухгалтеров планеты.       Эй, Хибари, знаешь этого парня с Сицилии, Рокудо? Работал с ним на неделе, когда был ещё в Китае. Мутный тип, да и зарабатывает непростительно много.       Ненависть к китайцам осталась со старой работы.       — Наверное, всё никак не может забыть тот наш перепих по пьяни, — как будто невзначай кидает слова Гокудера, натягивая очки поближе к глазам, и смотрит на мелкий шрифт в конце страницы. — Такой придурок. Как будто не знает, что будет с этой Хару, как только босс узнает о ней. Ещё и трепится кому попало.       Хибари вспоминает рожицу брюнетки, с которой связался Такеши. Узкие глазки, ровный тон лица и худенькие ручки — обычная, повёрнутая на косметике и одежде, японка, откуда-нибудь из Вакаямы. Её миленькое глупое лицо будет неплохо смотреться в гробу со светло-розовыми гвоздиками. Вряд ли, конечно, босс оставит ей лицо.       Такеши будет грустить по своему ребёнку, наверное. Если это не способ просто сделать больно Гокудере.       — Я бы так не сказал.       Гокудера снова глядит на Кёю. Тот касается пальцами его скулы, наклоняется ближе к лицу и несколько секунд смотрит в глаза.       Хибари помнит день, когда впервые увидел этих двоих. Они стояли в конце коридора замка и ругались. Шёпотом. Молодые парни по двадцать с лишним лет со светлыми головами. Какие-то там шестёрки босса, которым даже за общий стол нельзя садиться. Такеши говорил, что для него мафия — лишь способ остаться с Хаято. Хаято говорил, что собирается попросить босса перевести его в Японию, потому что он физически не может находиться рядом с Такеши: его выворачивает. Такеши смотрел с болью и разочарованием, а Кёя старался смириться с менталитетом европейцев.       И посмотрите на Гокудеру теперь. Грустный бухгалтер, похороненный в бумажках людьми, которые сломали ему жизнь. Плачется по парню, которого сам же и отшивает.       — Мне кажется, он сказал тому, кому надо.       В глазах Хаято красные орхидеи, жёлтые пионы и белые тюльпаны. Все символы любви в его огромных зелёных глазах, размером с целую планету на каждую половину лица. От него пахнет пеплом и динамитом. Грустью, печалью, трагедией. Виски. Завистью. Желанием.       Хибари отодвигается на несколько сантиметров, давая итальянцу дышать.       — Я слышал, Такеши сейчас где-то на севере.       — Это кто же тебе такое сказал? — говорит Гокудера и достаёт из кармана зажигалку, подпаливая контракт.       — Мармон, — отвечает японец, внимательно наблюдая за тем, как тлеет расписанная бумага.       — Мне он говорил другое.       — Потому что ты ему платишь, Хаято.