hands

руки.

      На улице тринадцатое августа, душно и пасмурно. Тёмное небо мелькает огоньками спутников. Резиденция молчит в ночной тишине, не издаёт ни одного звука, кроме жжения уголька на сигарете Кёи.       Вот, какая погода стоит на улице, когда Рокудо ступает на токийскую землю. Когда его худенькие ножки в высоких сапогах петляют между низенькими японцами на главной улице, когда он садится в двухместную мажорную машину и едет в сторону пригорода, когда он звонит в звонок с камерой на воротах в резиденцию Хибари.       — Кёя-кун, соскучился? — Мелькает улыбающееся лицо на чёрно-белом экранчике возле входной двери.       Ты же знаешь все тайны гангстеров, Рокудо.       Кёя кивает охранникам, чтобы те открыли ворота и пропустили парня с итальянским акцентом.       Японцы научены былым опытом и не сильно доверяют мафии, но если Хибари-сан кивает и чуть улыбается этому незнакомому лицу, значит всё в порядке. Надеемся, он не принесёт нам неприятностей, Хибари-сан, мы все беспокоимся за вас.       Кёя слышит это жужжащее в воздухе между подчинёнными, но не сказанное, “оябун”*. Это слово висит между ними круглосуточно, как только они видят Хибари, это — единственное, что они хотят сказать, но они говорят: “Хибари-сан, к вам посетитель. Итальянец. Вот, смотрите”. Оябун. Все помнят, как Хибари-сан разрезал глотку бывшему заму за то, что тот его так назвал. Зам был неплохим парнем и уважал Хибари-сана по полной программе, так что считал чем-то важным однажды признаться ему, кем он считает его. А Хибари-сан и глазом не повёл, когда подаренной катаной полоснул по шее этого прекрасного паренька. Они не якудза. Они — мафия, гангстеры, заочные итальянцы. Не стоит об этом забывать — говорит могила бывшего зама голосом Хибари.       Мукуро в его комнате сидит и улыбается. Живой, здоровый и счастливый не пойми от чего. Кёя-кун, соскучился? Соскучился, безумно. Об этом не хочется говорить вслух. Он соскучился по узким плечам и длинным пальцам. По ветреной манере общения. Эй, Кёя-кун, тебя ещё не уволили?       — Отлично выглядишь, Кёя-кун, — щебечет Рокудо, рассматривая фигуру курящего Хибари в темноте. — Неужто подкачался к моему приезду?       — Я даже не знал, что ты будешь здесь так скоро. — Японец жмёт плечами и затягивается так глубоко, как только может. Казалось, горький дым помогал справиться с настырным и вездесущим взглядом Мукуро, бесцеремонно портящего его, Хибари, жизнь. Сидит себе, улыбается, подпирает тяжёлую голову ладонью в кожаной перчатке и говорит, что он отлично выглядит. Да, отлично. Когда тебя, мудак, нет рядом. — Последнее сообщение ты прислал сутки назад.       — Какая точность. Я думал, ты так сильно занят этими своими кровопролитиями, что и не читаешь мои смс-ки. — Рокудо весело надувает губы и широко открывает глаза. Я ребёночек, Кёя-кун. Какой из меня монстр-мафиози.       — Знаешь, приходится быть внимательным к таким вещам, когда от них зависит твоё положение в Семье.       Дым больно дерёт глотку и лёгкие. От противного запаха подташнивает. Нахер вообще Мукуро сюда приехал? От его лица на душе легче не становится.       — Можешь не волноваться. — Мукуро внезапно становится холодным и отрешённым, как обычно. Становится гадкой змеёй в руках Японии. — Вообще, меня послали сюда, чтобы грохнуть тебя, Кёя-кун.       Ах да. Савада. Вонгола. Рокудо Мукуро.       Об этом как-то забываешь, когда смотришь на беспечность итальянцев. На то, как Хаято трахает девочек из своего борделя. На то, как Мукуро постукивает указательным пальцем по своей щеке. Как босс уже неделю молчит в этой своей Италии и не требует убивать неугодных.       Хибари жмёт плечами на манер Рокудо. Вроде как ладно, стреляй, если хочешь. Мои парни завалят тебя до того, как ты руку опустишь, выродок. Ты в Японии. Кем бы ты ни был, Япония — это территория Хибари-сана.       — Это не значит, что я хочу тебя убить. Мне просто кое-что интересно…       Рокудо поднимается с дивана и подскакивает в два шага к Кёе, отбирая у него почти докуренную сигарету. Кёя смотрит, как губы Хром Рокудо обхватывают фильтр, как прикрываются глаза Мукуро, как он втягивает в себя дым и запивает его воздухом.       — Что именно?       Хибари не мальчишка, чтобы тащиться от таких вещей, но он тащится. Ему доставляет, как Рокудо сексуально портит своё здоровье, так нагло играясь с Кёей. Как будто ему снова пятнадцать, он хочет побыстрее вернуться домой и узнать ещё раз, что такое хентай.       — Ты же друг Гокудеры Хаято, а он друг Савады, — так почему мне намекнули, что тебе не рады в новой Вонголе?       Ничего себе намекнули.       — Я не очень хорошо обошёлся с женой Емицу.       Хибари помнит круглое личико с прямой чёлкой, наполненное злостью. Муженёк научил её постоять за себя, не то что Кёя в своё время. Она кидалась в него ножами, вилками и утюгом. Искала в сложенной ровными стопками одежде пистолет, который муж ей говорил всегда носить с собой. Домашняя современная японка. Сидела перед ним в забетонированной бочке и задыхалась на солнцепёке несколько дней. Потому что Емицу не следовало переходить дорогу тому, у кого есть связи в Японии. Особенно боссу.       — Емицу долго не продержится. Его заклюют последователи босса.       Мукуро докуривает сигарету и бросает её в окно. Хибари готов свернуть ему шею.       — Я знаю. — Итальянец стоит напротив Кёи, и это тяжело. Он близко, между ними сантиметров двадцать электрического напряжения. Кёя-кун чувствует лёгкое амбровое дыхание с привкусом морской соли. Губы Хром Рокудо в двадцати сантиметрах ожидания от него. — Но я не ради Емицу сюда приехал. Ненавижу этого заносчивого слабака. Он меня действительно раздражает, Кёя-кун.       Кёя-кун, ты мне нравишься.       Хибари хотелось бы не видеть в глазах Мукуро Рокудо этой заинтересованности и возбуждения, но он видит. В его расширенных зрачках наркомана желание сделать что-нибудь бешенное, безумное.       Эй, Кёя-кун, между Хаято и Такеши что-то есть? Я ведь прав, верно?       — А ради кого? — спрашивает Хибари, немного подаваясь вперёд. Между его губами и губами мёртвой сестрички Мукуро пятнадцать вдохов сантиментов.       Тебя, Кёя-кун.       — Тебя, Кёя-кун.       Рокудо наклоняется ближе, стирает расстояние и заводит эту игру туда, где ей никогда не следовало быть. Своими губами он трогает губы Кёи, и весь мир вокруг как будто существует только ради того, что бы эта искра между ними не гасла. Мукуро целует изящно, словно девушка, но его больная психика отдаётся болью на укусах и кончике языка. Хибари-сан кладёт ладонь на шею итальянца и пальцами чувствует шёлк длинных волос. Рокудо кладёт руку на плечо Кёи-куна и чувствует себя окрылённым. Кёя слышит это в трепещущих ресницах Рокудо и его сбитом дыхании.       Эй, Кёя-кун. Ты целовался с парнями?       Да.       — Между нами происходит какое-то дерьмо? — отрываясь, шепчет Мукуро и вжимается губами в шею Кёи.       — Я бы не назвал это дерьмом.       Дерьмо выглядит иначе. Дерьмо — это больные глаза Хаято. Это беременная подружка Такеши. Это Емицу. Смерть босса. Это то, что Хибари не чувствует, когда трогает или смотрит на Мукуро. Между ними тоска, печаль и болезненная зависимость. Непонятно от чего и почему вообще взявшаяся, но Кёя чувствует её каждой клеточкой своего тела. Каждой клеточкой тела Мукуро.       Грёбаный Мукуро.       Рокудо целует его в шею, в скулу, в висок. Он своими губами касается кожи Кёи так, как никогда никто не касался. Это самый большой адреналин, который он когда-либо испытывал. Лучше секса. Лучше, чем сжимать руку на чьей-то шее.       Он чувствует себя слабой плаксивой девочкой в руках Рокудо. Этого манящего и надменного итальянца, не знающего границ. Который бесит каждого в Семье, и, тем не менее, который нравится Кёе до вот таких вот вызывающих поцелуев под камерами в кабинете. Да что же это за херня такая...       — Прекрати, Рокудо. — Хибари отстраняется на несколько сантиметров, но он отстраняется. Это строгое “нет!” Хибари-сана. — Зачем ты приехал и что вообще всё это значит?       Глаза Мукуро в этот момент глубже, чем Марианская впадина. На их дне обитают куда более страшные твари. Кёя видит своё отражение. В них страсть, интерес и возмущение. Коктейль Молотова, состоящий из двух глазных яблок и нескольких десятков лет работы на мафию.       — Ты знаешь Саваду Тсунаёши? — шепчет Мукуро. Шипящая змея на спине и в руках Хибари шевелится.       — Это сын Емицу. — Кёя кивает. — Видел его несколько раз, когда приезжал в Италию.       Высокий парень с копной русых волос и слишком большими, для японца, глазами. В тот день, когда они встретились, Савада Тсунаёши трепал привезённого контрабандой из саванны львёнка.       — После того как Емицу вылетит из особняка, словно пробка из шампанского, он займёт его место на правах наследника. Официально, все дела. На его стороне толпа народа в Италии, Северной Америке и Евразии. — Хибари слышит в этих словах Мукуро "Ямамото Такеши". Откуда же украинцам присылали оружие, да? — Единственное место, куда он не пустил свои корни, это Япония. Конечно, не считая Хаято. Но какой там Хаято, когда есть ты. — Мукуро говорит это на ушко как главную тайну, чтобы охранники Кёи не смогли прочитать ничего по его губам на записях с камер наблюдения, понатыканных здесь, как изюм в кексе. Он льнёт к нему всем телом и скользит ледяными ладонями по рукам японца.       — Ты подсуетился?       Хибари гладит Рокудо как кошку по спине. Получай ласку, кисонька. Ты заслужил. Как будто Рокудо этого действительно требовалось. Коту, который гуляет сам по себе и убивает родственников. Кёя вспоминает безымянную жену, Шамала и отца Такеши. Он прокручивает в голове слова о Емицу и Тсунаёши. Кто из вас без греха, пусть первый бросит в неё камень…       — Не хочу работать на Семью, где нет тебя.       — Это глупо, Рокудо. Ты теряешь кучу денег. Савада не захочет, чтобы на него работал человек, убивший его мать.       — Ты недооцениваешь итальянцев, Кёя-кун. И, в особенности, ты недооцениваешь слепую силу итальянской ярости и холодную расчётливость японцев. — Рокудо танцует пальцами на затылке Хибари-сана, пока охранники отводят взгляды от монитора. — Ты даже не представляешь себе, что это за человек. — Мукуро мечтательно вздыхает, но ровно на один грамм наиграннее, чем нужно, чтобы Хибари поверил. — Он опаснее тебя и меня, но не нас вместе. Они не смогут убить тебя так легко. Под тобой вся Япония ходит на цыпочках.       — Засунь свою лесть в задницу, Рокудо.       — Какая лесть? Ты думаешь, якудза не боятся парня, которого даже Вонгола решила оставить себе? — Итальянец отодвигается от мужчины, заглядывая в глаза. — Думаешь, хоть кто-то в Японии опаснее Кумогина*?       Старое прозвище, которое ему дал первый работодатель. Режет по ушам и заставляет рыбку на спине захлёбываться водой. Конечно же, Мукуро Рокудо знает о нём всё. Наверное, даже его школьные тетрадки листал. Хранит где-нибудь использованные гондоны Кёи-куна?       — Всё вычитал обо мне? — Хибари отходит и садится в своё кресло, откидываясь на спинку и складывая руки на подлокотники. — Всё грязное бельё перерыл? Или оставил хоть что-то, что было бы интересно разузнать у меня лично?       Кёя-кун, мне нравится цвет твоих глаз. Я нарыл твою детскую фотку в выпускном альбоме старшей школы Намимори. Такой милашка.       — Размер твоего члена не написан ни в одном найденном мной профайле. Хотелось бы узнать. Так, для общего развития… — Итальянец улыбается и неоднозначно машет рукой. — Правду говорят о сексуальных утехах иностранцев в Азии?       О, конечно. Это всё игра для Мукуро. Это его работа. Кёя иногда забывает, в каких кругах он вертится.       — Прекрати паясничать. — Голос Хибари-сана срывается на пассивную агрессию, и он видит, как Мукуро от этого растекается. Как кончики его пальцев вздрогнули. Как вдохновение в глазах сменилось на азарт.       — Что насчёт предложения Савады? — разрывая их шёпот, достаточно громко спрашивает Мукуро.       — Я подумаю.       Рокудо снова подходит к Хибари и протягивает руку, касаясь подушечками пальцев тёплой кожи на щеке. Пальцы всё ещё ледяные, но чуть теплее, чем были. Рокудо заражается японской яростью, которая поглощает его итальянскую расчётливость.       — Позволишь остаться у тебя? — Итальянец ёжится от прохладного воздуха, льющегося из окна. — Не хочу ночевать в гостинице. Заебало.       Неженки-итальянцы. Заебали королевские кровати, биде и устрицы на золотых тарелках. Таблички «не беспокоить», элитный эскорт и шведские столы. Собственные массажисты ног. Расчёски для волос от БРУШЕС. “Бестселлер парфюмерного Дома” Аква ди Парма.       — Оставайся. — Хибари поднимается с кресла и отодвигается от чужой руки. — Я провожу тебя до комнаты.       Кёя-кун, ты мне нравишься. Я не это имел в виду.       — Я не это имел в виду. — Рокудо фыркает и строит недовольное лицо. — Может быть, выпьем чая? Посмотрим кино? Как у вас тут намекают на секс?       У вас тут. В вашей ёбаной Японии, Кёя-кун.       Кёя-кун, давай поебёмся. Я буду ласкать твой пресс и позволять тянуть себя за волосы. Я сожму наши члены в руке и отдрочу так, как тебе никогда в жизни не дрочили. Я отсосу у тебя, Кёя-кун, я умею. Давай, оставь меня у себя. У себя в комнате, я имею в виду. Хибари-сан, давайте я распечатаю пакетик Вашей девственности.       — Я не собираюсь с тобой трахаться, Мукуро. Один поцелуй ничего не значит.       И Мукуро говорит ему: ага, окей. Без проблем, Кёя-кун. Без проблем, Хибари-сан. Он разворачивает его к себе и целует. Горячо, глубоко и принуждающе. Как целуют кого-то, чтобы доказать своё “мне не плевать на тебя”. Он хватает его за волосы и сжимает, тянет натренированное убийствами тело к себе. Кусает, водит языком и просит потрахаться одними своими мурашками, цепляющими ладони Хибари.       Из-за открытого окна в комнате душно и пасмурно, а Рокудо целует его, и всё остальное, впрочем, не важно. Он перестаёт сжимать волосы и проводит ладонями по груди японца, одной рукой сжимает чуть загорелую кожу.       — Два поцелуя. Это повод позволить мне?...       Губы Хром в касание языка от его губ. Он смотрит в синие омуты Рокудо, затопленные сексуальностью и чертями. Под его ладонями робеют острые лопатки, на его щеках морское дыхание.       — Ты действительно считаешь, что достоин только подобного? — спрашивает Хибари.       Он имеет в виду: “Ты думаешь, если кто-то проявил к тебе интерес, тебе нужно обязательно заработать его благосклонность своей жопой, Рокудо?” и “Для тебя нормально — трахаться на каком-то диване под камерами видео-наблюдения после понимания, что ты мне не безразличен?” Между строк читается: “По-моему, ты достоин большего”. Несмотря на то, что ты самый больной мудак, которого я только видел.       Рокудо не похож на его бывшую жену и даже на бывшую девушку. От него хочется чувствовать самодовольство и наглость, и видеть в этом саму суть этого человека. В глухой ненависти и раздражении. В его скулах и узком лице. В его очаровательных ресницах, хлопающих, когда Мукуро играет роль человека, который чего-то не знает или в чём-то не уверен.       Рокудо хотелось поцеловать и разложить на огромной кровати в свете луны, ласкать его тело до изнеможения и говорить ему самые запрещённые слова. А не трахать его, как дешёвую шлюху Хаято.       — Давай без лести, Кёя-кун: я этого тоже не люблю. — Мукуро хмурится, весь его запал уходит, оставляя только это “я знаю свою цену, Кёя-кун, — я знаю цену всему”. Он перестаёт улыбаться и смотрит на часы, висящие на стене. — Знаешь, я ещё успею на самолёт до Италии.       — Не будешь оставаться? — Хибари проводит тыльной стороной ладони по коже возле уха итальянца, тонкой, бледной и ледяной. Мукуро снова растерял его чувства на себе, возвращаясь к прежнему.       — В конце концов, свою работу я здесь сделал. — Рокудо пожимает плечами. — Твои поцелуи слишком горячие, Кёя-кун, чтобы я оставил их без внимания.       На лице итальянца улыбка и на лице Кёи тоже. Они улыбаются, пока Мукуро не произносит:       — Слушай, не дашь мне адрес работы Хаято?       Кёя-кун, ненавижу трахать проституток, но и с тобой у меня тоже не складывается.