Пепел, пламя и новая жизнь

      В большинстве случаев утро начинается не с кофе.       Утро Одина началось с того, что по его животу кто-то настойчиво топтался. Затем этот некто неведомый приблизился к лицу, мазнул по щеке чем-то влажным и принялся фыркать в ухо. Такой наглости парень уже не выдержал, обреченно открывая глаза и отбрасывая надежду на более долгий сон. Прямо перед самым лицом сидел кот. Черный. Отчего-то Одину подумалось, что это сама вселенная определила его степень удачи. Тем временем это бессовестное животное, некоторое время сверлившее парня своими зелеными глазами-блюдцами, снова принялось обнюхивать лицо и тыкаться носом в ухо, не забывая при этом мурчать и впиваться когтями в плечо.       Вздохнув, Арроу оторвал кота от своего плеча, пересадил его в ноги, где тот почти сразу же свернулся уютным клубком, и сел на кровать. Шторы заботливо задвинуты и в комнате царит полумрак, будто еще совсем раннее утро, граничащее с утром, но электронные часы на тумбочке показывают, что уже почти полдень. У окна стоит стол с аккуратными стопками тетрадей, у левой стены — шкаф с приклеенными на дверцах то ли фотографиями, то ли записками, в темноте не разобрать. Сама комната небольшая, но в ней довольно уютно. Чувствуется, что это личное пространство и чужих вещей здесь нет, все на своем месте, в противоположность комнате Одина, которая была едва ли не проходным двором и местом, куда стекались самые странные вещи со всего дома.       Парень вздыхает, понимая, что вернуться домой после трехдневного отсутствия все-таки придется. А там ждут лекции от Олая, который, в общем-то, почти не обращал внимания на такие отлучки, но всегда отчитывал брата. А еще милые сестрички со своими шутками. В общем, ничего такого, ради чего хотелось бы вернуться.       Он со вздохом откидывается обратно на подушку.       Где-то там за пределами комнаты, за закрытой дверью, что-то позвякивает и шипит. А Один вспоминает о вчерашней потасовке и трогает заплывший глаз. Потом невесело усмехается. Не стоит злоупотреблять гостеприимством. Если Ава вчера помогла ему и привела к себе домой, то это не значит, что все обиды забыты.       Только стоило ему встать, как дверь комнаты распахивается и в комнату заходит девушка. Одеяло соскальзывает с плеч парня, обнажая шрам на боку и синяки на ребрах. Ава держит в руках его одежду, а Арроу чувствует себя очень неловко, потому что одноклассница смотрит на эти ранения с какой-то странной смесью эмоций в глазах. Потом она жмурится, вздыхает и кладет вещи на постель, говоря уже на выходе из комнаты: — Одевайся, а потом приходи на кухню завтракать. Ванная — направо по коридору первая дверь.       Один встает с кровати и, прихрамывая, идет к окну, чтобы открыть шторы. Под столом возле батареи нашелся его рюкзак — еще слегка сырой, но в довольно приличном виде. Похоже, что Ава вчера позаботилась о его вещах. Парень расстегивает молнию, достает личный дневник девушки и быстро просматривает странички, надеясь, что они не промокли под вчерашним ливнем. Убедившись, что все в порядке, он вытаскивает с самого дна рюкзака пакет с апельсинами и коробку с пирожными — она немного треснула, но все не так ужасно, как представлял Один.       Он быстро одевается и выходит в коридор. Из-за приоткрытой двери в конце коридора доносятся звуки радио. По крайней мере, именно этот образ появился в голове Одина, когда он услышал, что на кухне играет музыка.       Парень поворачивает в противоположную сторону. Стоило привести себя в порядок и умыться.       Некоторое время спустя он стоит перед этой чертовой дверью в кухню и подбирает слова, которые хотел бы сказать Аве. Извинения никогда не давались ему легко. Бывало, что признать свою неправоту было куда сложней, чем видеть затаенную обиду знакомых из-за того, что в тот момент, когда нужно было извиниться, промолчал. Но сейчас он действительно был неправ. И попросить прощения надо было. Только вот нужные слова никак не приходят на ум. Он стоит так неизвестно сколько времени, до тех пор пока дверь не раскрывается и в проеме не появляется Ава в милом фартучке и полотенцем на плече. — Почему не заходишь? — она удивлена. Девушка сторонится, открывая проход. Вчера Один не успел толком рассмотреть обстановку кухни — глаза так слипались, что он удивлен, как не заснул прямо за столом. Он проходит, осторожно протискиваясь боком мимо девушки. Садится за стол, повинуясь приглашающему жесту девушки. И все, что он успел напридумывать в коридоре вылетает из головы. — Д-доброе утро, — как-то совсем невпопад говорит Один. — Доброе, — кивает Айре, не оборачиваясь. Она сосредоточенно следит за чем-то готовящемся на кухонной плите.       Горчичные обои, ящички светло-коричневого цвета, светлые легкие занавески — все это создает немного летнюю атмосферу и в какой-то момент Одину кажется странной мысль о том, что на улице пасмурно.       Ава гремит посудой и через минуту девушка ставит перед ним тарелку с яичницей и беконом. — Приятного аппетита.       Один вспоминает про вещи в его руках. Он хватает Аву за рукав, когда она собирается выйти из кухни. — П-подожди. Я т-тут принес… — он протягивает пирожные и фрукты. Она испытующе смотрит на него, но гостинцы все же принимает. — В-вчера решил з-занести твой днев-вник.       Он дожидается пока она сложит продукты на стол, а потом отдает ей дневник. Девушка снова смотрит на него, пытаясь, что-то найти в его глазах, лице. Один угадывает немой вопрос, застывший в карих глазах. — Н-не чит-тал.       Она листает странички дневника, и, кажется, совсем не боится, что Один может разглядеть что-то в записях. Впрочем, ей и бояться-то нечего — ведь он туда не смотрит. Совсем. Парень разглядывает русую прядь, выбившуюся из небрежного хвоста, тонкие пальцы, переворачивающие лист за листом, на слегка подрагивающие пушистые ресницы. — Из-звини, — слова сами вырываются изо рта. Ава изумленно поднимает глаза. — Я в-виноват. — Нет. Мне стоило дослушать тебя тогда, но я была на взводе. Ну ты понимаешь, — она неловко передергивает плечами. — В общем, я не обижена на тебя. И это мне стоит извиняться, у тебя столько хлопот было из-за меня. И сколько раз ты вытягивал из разных передряг. Вступился за меня. И вчера, и до этого тоже. Спасибо.       Она говорит быстро, рваными фразами, будто боится, что Один сейчас развернется уйдет. Но парень никуда не собирается. — Н-не за что.       А потом Ава хмурится и усаживает Одина обратно за стол. Но теперь никуда не торопится, а садится напротив и тоже начинает завтракать. Давящая атмосфера, царящая в кухне совсем недавно, рассеивается.       Никто из подростков не посматривает на часы.

***

      Белый цвет вполне неплох. Но только при больших количествах и ежедневном лицезрении этого самого цвета начинает казаться, что глаза отравлены им — остальные яркие краски режут взгляд, заставляя крепко сжимать веки. Белый только кажется белым. До поры до времени. Он лишь прячущийся серый или черный, коварно усмехается, притворяясь безопасным и нейтральным. Но когда приходит время, белый обнажает все свои зубы и заставляет трястись в очередном приступе паники. Эти приступы совсем редкость в последнее время и она думает, что почти здорова. Почти — потому, что память так и не вернулась.       Нэви не любила оставаться одна. Почему? Что делают люди, когда остаются одни? Они думают. Вспоминают. Спокойно размышлять ей не дают — кроме нее в палате еще несколько девушек. Одна из них вечно копается в своей тумбочке и чем-то там грохочет. Другая сидит на подоконнике и, сложив ладони, бормочет молитвы. Нэрвин не любит их. Даже поговорить с ними невозможно. Та, которая копается, никогда не отвечает на вопросы нормально. Сказать честно, она почти всегда игнорировала Нэви.       Воспоминаний у девушки было не так уж много, чтобы коротать длинные больничные будни.       Здесь была тоска зеленая. Это выражение она прочитала в одной из книг, которые приносил Гил.       Сегодня он должен прийти. В последнее время у него совсем мало свободного времени, все уходит на учебу и дополнительные курсы. Нэви любит те дни, когда он приходит. Когда она смотрит на него и веру в то, что она обязательно все вспомнит, ей хочется верить так же, как и он.       Иногда приходили родители. Нэрвин не помнит их. Они говорят, что она попала в аварию, а после этого потеряла память. На все их вопросы врачи лишь качают головой — никто не может гарантировать, что девушка что-то вспомнит, да и вспомнит ли вообще.       Соседка по палате уже который раз за день опрокидывает тумбочку и заливается истерическим плачем. Нэви вздрагивает и, раздраженно вздохнув, решает выйти из палаты.       Коридоры пропитаны безнадежностью. Это чувствуется едва ли не кожей. Нэви по больнице не ходила — плавала. В тоске, затаившейся в глазах смертельно больных, в плаче детей, в длинных очередях и бесконечных спорах толпы, кто за кем занимал. Лавировала между группами унылых подростков с затычками наушников, медсестрами и врачами в белых халатах, стремительно рассекающих толпы людей, между детьми, которые даже в больнице находили время для своих проказ.       Радостные лица пациентов всего лишь декорации. Кто же будет радоваться проживанию в больнице?       Нэви тормозит у поворота, потому что там — ее родители. И ее лечащий врач, усталый седой мужчина с морщинами, изрезавшими лоб, и вечно нахмуренными бровями. — Боюсь, мы уже ничего не можем сделать. Если ей что-то и поможет, то это домашняя обстановка, — доносится до девушки прокуренный голос врача. — Может быть там, где она провела большую часть своей жизни, вернется память. Но вам стоит свыкнуться с мыслью, что девочка может не вспомнить. В любом случае не отчаивайтесь, она по-прежнему ваша дочь.       Это значит она возвращается… домой.       По телу девушки бегут мурашки, а висок пронзает тонкая игла боли. И Нэрвин спешит обратно в палату, понимая, что скоро у нее снова начнет болеть голова.