Наперегонки со смертью

Проснувшись, я не спешу открывать глаза. Странно, сознание какое-то мутное, хотя, кажется, со мной всё в полном порядке. Голова на удивление лёгкая, ничего не болит. Да и всё тело какое-то поразительно лёгкое, будто хоть сейчас можно взлететь. Только вот в районе лопаток чувствую какую-то неясную тянущую боль. С трудом вспоминаю, что мне снилось. Это был какой-то очень странный сон, да и помню я его смутно. Тут я неожиданно понимаю, что ничем не укрыт и лежу на чём-то жёстком и холодном. Не открывая глаз, провожу рукой по этой поверхности. Она плоская и очень гладкая.  — Эгей! Наконец-то зашевелился! Добро пожаловать в Рай, маленький забияка! — раздаётся вдруг рядом до боли знакомый весёлый голос. Да это же… Вкупе с обращением «маленький забияка» не оставляет никаких сомнений в том, кому он принадлежит. Но ведь… этого никак не может быть! Резко сажусь и открываю глаза. Нахожусь я в просторном светлом помещении. Здесь почти всё белое, бежевое или золотое, изящные золотые люстры на высоком потолке освещают всё очень ярким белым светом. Я сижу на чём-то типа медицинского стола, и такими же в несколько рядов заставлено всё помещение. В конце залы красуются несколько золочёных зеркал, отражения в которых я видеть не могу, так как нахожусь слишком далеко, и к тому же под углом. Смотрю на обладателя голоса. Я не ошибся: передо мной стоит, широко улыбаясь, Эндрю Марсиано Армстронг! Я действительно вижу своего отца: относительно молодого, свежего, со здоровым румянцем на щеках — точно таким, каким я его запомнил. Как будто никакой рак его вовсе не касался! Но, минутку… Рак?! Ведь он… Как такое возможно?! Гляжу на отца ошарашенными глазами, не в состоянии что-либо сказать. Я даже не сразу замечаю, что в его облике есть нечто необычное: нимб над головой и белоснежные пушистые крылья за спиной. Затем в резком порыве я бросаюсь к нему в объятия, едва не грохнувшись со своего стола (впрочем, сейчас это меня волнует меньше всего). После столь энергичного движения я понимаю, что у меня немного кружится голова, но в остальном я чувствую себя просто прекрасно. Даже, пожалуй, лучше, чем за последние несколько лет.  — Папа! — ору я так, что, наверное, могу оглушить всех в радиусе нескольких километров. Обнимая Эндрю, я снова улавливаю странные ощущения в спине: будто что-то мешает, создаёт лёгкий дискомфорт. Но сейчас я не придаю этому совершенно никакого значения. — Боже мой, папа!  — В данной ситуации это, возможно, прозвучит совершенно неуместно, но я очень рад тебя видеть, малыш, — усмехается он. — Теперь я, наконец, могу сказать, как же я горжусь тобой! Дай-ка мне теперь хоть посмотреть на тебя, — отец отступает на расстояние вытянутой руки и окидывает меня придирчивым взглядом. — Ох, каким же ты стал красавцем! И какой взрослый!  — Мне тридцать семь лет, пап. Конечно, я взрослый, — усмехаюсь я. Да, Эдриенн, поспорила бы с этим утверждением…  — Да, давно хотел сказать тебе отдельное спасибо за ту песню… «Wake me up when September ends». Это так трогательно… Спасибо тебе большое, — негромко произносит папа, на непродолжительное время сжав мою руку. Это его высказывание резко возвращает меня к реальности.  — Погоди! Но ты же… ты… — я не могу заставить себя произнести последнее слово.  — Да, всё верно, — кивает Эндрю, печально вздохнув. — И, честно говоря, я никак не ожидал, что ты, самый младший в семье, присоединишься ко мне первым. До меня медленно начинает доходить суть происходящего.  — Так значит, я и правда… — я застываю на одном месте, бросая пронзительный взгляд на отца. — Значит… я тоже мёртв? Энди снова издал тяжёлый вздох.  — Да, Билли. Получается, что ты действительно умер, — при этом он очень внимательно следил за выражением моего лица. Я опустился на ближайшую кушетку, обдумывая полученную информацию. Как же это странно! Вот же я, сижу тут, могу себя пощупать, думаю, даже дышу. Дышу? Ну вроде бы… Неожиданно я осознаю, что дышу больше по привычке и совершенно спокойно могу этого не делать, совершенно не испытывая никакого дискомфорта, и что я больше не чувствую биения сердца в своей груди. Совсем. Приподняв голову, я оглядываюсь вокруг, и вдруг выдаю:  — Так это что, Рай? Или что? Отец звонко смеётся. Так легко, непринуждённо. Очень хорошо. Прямо как при жизни — у меня невольно мурашки по коже бегут. Вернее, побежали бы, если бы я ещё имел тело, в котором происходили бы физиологические процессы. А этого я, судя по всему, лишился.  — Сынок, Рая и Ада не существует. А моё приветствие было лишь данью твоему таланту. Это строчка из твоей же собственной песни, ты же помнишь? Я медленно киваю.  — Но тогда что это? — машу рукой в сторону.  — Небесная обитель. Не более, и не менее. На языке у меня вертится множество вопросов, но прежде других с него срывается тот, что волнует меня больше всего.  — Как это случилось? Папа застывает, снова изучая меня очень внимательным взглядом.  — Так ты ничего не помнишь? Совсем? Подумав несколько секунд, я неторопливо качаю головой.  — Авиакатастрофа, Билли. Ты попал на самолёт, который потерпел крушение, когда летел из Нью-Йорка в Окленд, — Эндрю протягивает мне бумажку — как я понял, нечто вроде свидетельства о смерти. Я внимательно изучаю её. Причиной смерти там значатся «множественные травмы и внутреннее кровотечение». Я закрываю глаза. Нет же, я помню, я всё это помню.

***

В то утро я проснулся, в очередной раз проклиная изобретателя будильника. Кстати, интересно, кто его изобрёл? Ненавижу вставать рано утром. С трудом продрал глаза, наскоро умылся, оделся и позвонил Майку, как мы договаривались — доложил, что мне удалось договориться о съёмках клипа, и напомнил, во сколько меня встретить в аэропорту, а заодно ещё раз перепроверил, во сколько у меня самолёт. После всего этого я подхватил небольшую спортивную сумку (зачем мне много вещей, если я приезжал всего-то на пару дней?) и направился к ожидающему внизу такси. Всю дорогу я теребил часы, нервно ёрзал на сиденье, злился. Я пробыл здесь всего три дня, но всё уже успело жутко осточертеть. Как бы мне ни нравился Нью-Йорк, мне безумно хотелось домой. И хотя номера в отеле были очень даже приличные, да и постель удобная, всё равно с домашним уютом это не сравнится. Ни одного близкого человека рядом. Меня это просто убивало. Из-за пробок я едва не опоздал на регистрацию. Но, выскочив из машины, я пулей пролетел через аэропорт, и вот — о, чудо! — наконец, я сижу в салоне маленького «Боинга». Весь взлёт я пялился в иллюминатор на исчезающие вдали огни города. Это зрелище завораживало, и я просто не мог оторвать глаз. Сверкает, переливается разными огнями, а ты можешь только гадать, что же там, в городе, происходит. Таинственно и волшебно. Как только разрешили отстегнуть ремни, я поудобнее устроился в кресле и задремал. Полёты я мог переносить только так, потому что страх высоты не позволял мне расслабиться и успокоиться. В какой-то степени я действительно боялся летать, но что поделать: это самый быстрый способ передвижения, а мне с моей профессией приходится перемещаться часто и порой на большие расстояния. Проснулся я от резкого толчка. Сначала я вообще не понял, что происходит, только ошалело глядел на остальных пассажиров. Но следующим мощным толчком меня выбросило из кресла и швырнуло на впередистоящее. Пассажиры начали нервно переговариваться и крутить головами.  — Что случилось? — спросил я у проходящей мимо стюардессы. Вид у неё был очень бледный и напуганный. Да что тут, чёрт возьми, творится?  — Мы попали в небольшую турбулентность, — как можно более ласковым и успокаивающим тоном произнесла девушка. — Молодой человек, сядьте, пожалуйста, и пристегните ремень безопасности. Делать нечего — осталось только сесть. Через несколько секунд я уже слышал, как она кричит на бегу: «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие! Это всего лишь небольшая турбулентность!» Да уж, какое тут спокойствие. Самолёт продолжало трясти, и в очередной раз половина несчастных пассажиров, не успевших пристегнуться, повываливалась из кресел. На борту начала подниматься суматоха. Где-то громко захныкал ребёнок. Тут самолёт как-то странно чихнул, и загудел тяжелее и натужнее. Динамики прокашлялись, и в салоне раздался голос капитана, оповестивший о том, что нам требуется запрашивать аварийную посадку и попросивший при всём этом соблюдать спокойствие. Нет, серьёзно, мне кажется, все эти просьбы «соблюдать спокойствие» — натуральное издевательство. У меня внутри всё резко похолодело. Сердце забухало как сумасшедшее. Хотелось бежать, ломать двери, иллюминаторы — только бы вырваться отсюда. И мне в тот момент даже в голову не пришло, что мы находимся на высоте как минимум пять тысяч метров над землёй. Я вцепился мёртвой хваткой, до побеления костяшек и онемения пальцев, в ручки своего кресла. Зажмурился и замотал головой. Почему-то на ум пришла Эдриенн. Накануне мы с ней не очень хорошо распрощались в телефонном разговоре, и я вдруг очень пожалел об этом. Не надо было так. Вдруг это были последние слова, которые я сказал ей?! От этой мысли внутри всё резко скрутило в тугой комок, и ровно тогда, когда она пришла мне в голову, снаружи донёсся дикий рёв. Я открыл глаза и посмотрел в иллюминатор. Самолёт стремительно терял высоту, земля приближалась с пугающей скоростью. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Я отшвырнул ремень и вскочил на ноги. Порядок удержать уже никто не был способен: люди кричали, куда-то бежали, плакали, обнимались, вцепившись друг в друга как в спасательный круг. Чьи-то сильные руки снова швырнули меня в кресло. Кто-то пронзительно вскрикнул. А в следующую секунду раздался оглушительный грохот и лязг. Меня отшвырнуло, я отлетел в сторону и грохнулся на что-то жёсткое. Дальше ничего не помню: только дикую боль. А потом наступила темнота. Время от времени я слышал разговоры, будто в тумане. Пытался хоть как-то пошевелиться, что-то сделать, но ничего. Можно было только слушать. Я слышал всхлипы и дрожащий голос Эд.  — Мне очень жаль, миссис Армстронг, но вы должны понимать, что такие травмы не совместимы с жизнью. Мы делаем всё возможное, но шансов крайне мало. Удивительно уже то, что он протянул целые сутки. Даже если каким-то чудом ему удастся выжить, он останется инвалидом. И даже к лучшему, что он пока без сознания — вы представьте, какую боль он испытывал бы, — отвечал ей мужской голос, спокойный и вкрадчивый. — Давайте я оставлю вас ненадолго. Возможно, вам хотелось бы что-то сказать. Будьте уверены, что муж вас слышит. И, может быть, вы захотите, чтобы мальчики тоже зашли ненадолго? Дальше я слышал неразборчивое бормотание в ответ. Хлопанье дверей. Я чувствовал, как Эдриенн садится рядом, сжимает мою руку. Какое-то время раздавались только всхлипы, потом она произнесла, видимо, единственное, на что была способна.  — Я люблю тебя, Билли. Я всегда буду тебя любить. Когда я вынырнул из темноты в следующий раз, то слышал только, как вокруг суетится бригада реаниматологов. «Разряд! Пульс падает! Давление падает!». А потом я очнулся здесь, в Небесной Обители.