Напоминания выбивают почву из-под твоих ног, На кухне на один стул больше, чем нужно. И ты злишься — и это правильно, ведь это нечестно. Только лишь то, что ты не видишь чего-то, не значит, что этого нет. И если они говорят: «Кому есть дело, что ещё один огонёк уходит На небо с миллионом звёзд?» Он мерцает, мерцает. Кому есть дело, что чьё-то время уходит? Когда момент — всё, что у нас есть. Или даже быстрее, быстрее. Кому есть дело, что ещё один огонёк уходит? Что ж, мне есть. (Linkin Park — «One more light»)
Эдриенн Армстронг могла с уверенностью заявить, что это было худшее утро в её жизни. Никогда, никогда ещё ей не было настолько же плохо, никогда она не чувствовала себя такой раздавленной и разбитой. Казалось, что ещё хуже быть просто не может, и вероятность того, что когда-нибудь наступит момент, когда будет ещё паршивее, настолько мала, что без микроскопа не рассмотришь. Девушка ночью практически не спала, а её подушка не просыхала. Эдриенн сначала попыталась лечь в своей спальне, но очень скоро поняла, что в пустой постели, которую ей теперь не с кем разделить, о сне можно вовсе забыть, и отправилась в гостиную, на диван, захватив одеяло и подушку. Ещё очень долго она ворочалась, пытаясь найти удобную позу. Пыталась заставить себя, наконец, вырубиться хотя бы ненадолго. Спаниель Рокки очень хорошо чувствовал беспокойство хозяйки, хотя и не особенно это выказывал. Тихонько поскуливая, он забрался на диван и улёгся у неё в ногах, наблюдая за девушкой своими внимательными, сочувствующими влажными глазами. В конце концов, уже под утро Эд просто сдалась, и легла на спину, закрыв лицо руками. Боль затапливала Эдриенн, будто водой, заставляя захлёбываться в ней, отдаваясь даже в кончиках пальцев. Порой она даже ловила себя на том, что задыхается, потому что даже просто сделать вдох стоило невероятных усилий. Больше всего было похоже на то, что внутри у Эдриенн поселилось какое-то животное, которое то и дело начинало кусать и раздирать её изнутри. Вскоре после этого девушке всё-таки удалось забыться болезненным, нервным сном. Встала Эдриенн ещё более разбитой и ничего не соображающей спросонья. Голова раскалывалась, заставляя думать, что лучше было вовсе не ложиться. Умываясь, девушка в упор избегала смотреть на своё отражение в зеркале. Кому понравится видеть себя в таком состоянии? С опухшим лицом и красными глазами, с синяками, нечёсаными третий день волосами… В такие моменты зеркала вызывали у Эд страшное раздражение. Она разбудила старшего сына, чтобы тот прогулялся с собаками, а сама принялась за завтрак. Всё это выглядело таким обыденным… Настолько, что это обыденность пугала до мурашек. — Мальчики, идите завтракать! — крикнула Эд, выкладывая тосты и яичницу на тарелки. Джои к тому моменту уже успел вернуться, а Джейкоб, спустился по лестнице, ещё в пижаме. Он широко зевал, сонно потирал глаза, и вообще, больше был похож на приведение, чем на мальчика десяти лет. На кухне повисло неловкое молчание. Говорить о чём-то отвлечённом никому особенно не хотелось, а то, что беспокоило каждого больше всего, было слишком болезненным, чтобы говорить об этом за завтраком. — Мам, как тебе спалось? — наконец, нашёлся Джозеф, усаживаясь за стол. Он глядел на Эдриенн с беспокойством — мальчика очень волновало её состояние. Джои никогда ещё не видел мать такой… больной, несмотря на то, что с физическим здоровьем сейчас у неё всё было в полном порядке. — Ох, лучше и не спрашивай… — отмахнулась Эд с тяжёлым вздохом. — Я почти совсем не спала. Она села за стол, взяла в руки вилку и хотела было начать есть. Но тут глаза всех троих, словно по команде, уставились на единственный стул, оставшийся пустым. На то самое место, где всегда сидел Билли. И тут Эд поняла, что по привычке приготовила завтрак на четыре порции и поставила на стол четыре прибора. На какой-то жестокий миг они совсем забыли, что их теперь трое, а не четверо. Эдриенн уронила вилку на стол и зажмурилась. Новая волна острой, пронзающей насквозь боли накрыла её с головой. С трудом сглотнув вставший в горле комок, она проговорила тихим, охрипшим голосом: — Джои, пожалуйста, унеси куда-нибудь этот стул. На чердак, или в подвал… Куда угодно, только унеси его, пожалуйста. Никто не стал возражать. Джои молча встал и выполнил просьбу, с огромным трудом сдерживая слёзы. Эд не была такой же стойкой, как он, и сдержаться не смогла. Какое-то время она просидела, закрыв лицо руками и часто, отрывисто дыша. Когда Джозеф вернулся обратно, она вдруг резко встала и отправила четвёртую тарелку в раковину вместе с её содержимым. Потом села и с тоской посмотрела на свою тарелку. Недолго думая, отправила её туда же. Есть совершенно не хотелось. Даже не то, что не хотелось, она понимала, что кусок в горло сейчас не полезет. Её начинало воротить только при одной мысли о еде. — Мам, ты чего? — Джои протянул руку и сжал ладонь матери. — Пожалуйста, тебе нужно поесть хоть немного. Иначе будет только хуже, пойми. Эдриенн только сокрушённо покачала головой. — Думаю, вряд ли это вообще возможно, Джои. Сказав это, она немного резковато вынула свою руку из ладони сына и принялась убирать посуду, просто чтобы хоть чем-то себя занять. Это было просто ужасно, ужасно — оглядываться по дому и болезненно вздрагивать каждый раз, обнаруживая следы совсем недавнего присутствия здесь Билли. Фотографии на холодильнике и каминной полке. Гитары. Рисунки, обнаруживающиеся в самых неожиданных местах листки с черновиками песен. Оставшиеся невытряхнутыми пепельницы. Пачки красных «Мальборо». Почему-то Билли всё время покупал только такие сигареты, других не признавал. Валяющаяся где попало одежда. Несколько «Грэмми» и прочие награды на полке над камином. Диски и пластинки. Полки, забитые его любимыми книгами. Всё, всё вокруг напоминало о нём, и казалось, будто тебя бьют ножом в грудь снова и снова. — Идите собирайтесь, нам через полчаса надо выйти, — по-прежнему сдавленным голосом вздохнула Эдриенн, наливая себе кофе. Обычно она заботилась о своём здоровье, и вообще-то прекрасно знала, что вредно пить его на голодный желудок. Но сейчас девушке было вообще всё равно. Она решила, что раз уж не может нормально поесть, то надо хотя бы выпить кофе: может, так будет хоть немного легче держаться. Хотя, куда уж там… Джои снова бросил на мать полный беспокойства и какой-то безнадёжной тоски взгляд и поплёлся прочь. Эдриенн ещё какое-то время в задумчивости стояла над раковиной, пытаясь расставить мысли по местам, но быстро поняла, что от этого только хуже. Уж лучше заняться чем-то и минимизировать количество пронзающих сердце воспоминаний. Девушка встряхнула головой и тоже направилась наверх одеваться. Когда Эд уже была готова, для начала она сделала глубокий вдох и заставила себя посмотреть в зеркало. Придя к выводу, что всё не так плохо, как она думала, миссис Армстронг направилась прочь. Ей пришлось даже привести в относительный порядок волосы — хотя, если бы не похороны, она бы не стала этим заниматься. Эд зашла в комнату младшего сына. Тот сидел на кровати и с каким-то отрешённым видом пытался застегнуть пуговицы на рукавах чёрной рубашки. Однако, все его попытки были тщетны — руки мальчика слишком сильно дрожали. — Давай помогу, — мать присела перед ним на корточки и мягким, ласковым движением застегнула непослушные пуговицы. — Ну что, ты готов? Она со вздохом сжала ладонь сына и провела ладонью по его лбу, убирая с него волосы. — Я не хочу туда идти, мам, — почти плаксиво произнёс Джейкоб. Эдриенн тут же заметила, что его глаза наполняются влагой. — Это настоящий кошмар… — Джейк, милый, — Эд почувствовала сжимающую горло горечь от осознания собственного бессилия и прикусила губу. Она всегда находила способ помочь своим сыновьям, поддержать и утешить их. Но сейчас… Она понимала, что ничем не может помочь ему. Облегчить эту боль сможет только время. Она просто может позаботиться о сыновьях и подарить им свою любовь, в которой они сейчас нуждаются особенно остро. Поэтому Эд просто постаралась быть как можно более чуткой и ласковой. Нежно провела ладонью по щеке сына, глядя прямо ему в глаза. — Это же твой отец. Нельзя так просто отказаться, малыш, похороны — это важно. Я тоже совсем не хочу туда идти, но… это нужно. Вцепившись в края кровати, Джейк отчаянно затряс головой, будто щенок, которому во время игры заехали мячом по голове. Он словно бы старался выкинуть из головы пугающие мысли и воспоминания, осознание неизбежности произошедшего. — Я не могу… Я не хочу, не могу в это поверить! Это несправедливо! Почему, почему это произошло с ним?! В этот момент в дверь довольно громко постучали, и в комнату вошёл Джозеф. — Вы готовы? Мы идём, нет? Эдриенн ещё разок сжала пальцы Джейка и встала. — Нам пора.***
Первые два дня проходят спокойно и размеренно. Собственно, что-то мне подсказывает, что такими будут и последующие несколько месяцев, несколько лет… Несколько столетий. Наверное, жителям Небесной Обители и не приходит в голову, что может быть по-другому. Самому смешно, честное слово. Смешно и горько. Я ещё пока могу примерно ориентироваться во времени, но отец уверяет, что скоро я об этом и думать забуду, так как теперь время для меня не имеет никакого значения. Признаться честно, это вызывает у меня дрожь, потому что я понимаю, что таким образом утрачу последнюю связь с реальным миром. Правда, когда я осмеливаюсь поделиться с папой своими опасениями, он лишь качает головой и говорит, что я не смогу её утратить, пока меня связывают с землёй чувства к любимым людям. Нельзя не признать логичности его умозаключений. Однако, пока что я даже не хочу пытаться предположить, что будет дальше, так как уже чувствую, что немного начинаю сходить с ума от однообразия. Но утром третьего дня всё происходящее внезапно приобретает совершенно новый оборот. Начинается оно с того, что отец снова стучит ко мне в дверь. Ночью мне не хотелось отключаться, поэтому я покачиваюсь, развалившись в своём гамаке и пялясь в успевший уже осточертеть потолок. — Привет, Би, — мне сразу становится как-то не по себе от этой печальной полуулыбки, с которой Эндрю на меня смотрит. Он проходит в комнату и садится в кресло. Складывает пальцы домиком и какое-то время молчит и перебирает ими, будто не знает, как начать разговор. — Сегодня твой третий день здесь. Ты понимаешь, что это значит? — Нет, — я хмурюсь и сажусь прямо в гамаке, свесив одну ногу вниз. — А разве это какой-то особенный день? — Да, — вздохнул папа. — Сегодня будут похороны. И это значит, что с сегодняшнего дня ты можешь спускаться на землю. Я прикусываю губу, старательно сдерживая эмоции, хотя внутри всё неожиданно холодеет и начинает клокотать. — Тогда мне надо туда идти! — я соскакиваю на пол и выпрямляюсь, хотя на самом деле мой голос звучит куда решительнее, чем я сейчас настроен. Мне становится по-настоящему страшно, потому я даже предположить не могу, что там увижу. Энди вздыхает и смотрит на меня полным сочувствия взглядом. — Погоди. Ты уверен в этом, Билли? Это не самое приятное зрелище, сам понимаешь. В общем-то, по традиции так и делают, и обычно новоприбывшие к этому стремятся, но это вовсе не является обязательным и необходимым. — Мне нужно спуститься, пап, — качаю головой я. — Мне очень важно повидать близких. — Мне очень не хочется тебя разочаровывать, сынок, но они не смогут тебя увидеть. Ты должен это понимать. — Зато я смогу увидеть их. Мне важно знать, как они держатся, пап. Я хочу убедиться, что они в порядке. О чём я вообще говорю? Какое там может быть в порядке, Господи… Наверное, я просто невероятно наивен, да и мне действительно до ноющей боли в груди хочется верить в это, несмотря на то, что в глубине души понимаю, что им моим близким сейчас очень тяжело. Возможно, как не было ещё никогда. — Ну что ж, хорошо. Но я пойду с тобой, хорошо? Не хочу оставлять тебя одного в такой момент — я знаю, как это тяжело, — папа кладёт руку мне на плечо и внимательно смотрит в глаза. Я смотрю в глаза отца, и неожиданно вдруг до меня доходит. Он всё видел. Он видел, и прекрасно помнит, как я безудержно разревелся и убежал с его похорон. Как я потом кричал маме, которая отчаянно пыталась достучаться до меня через запертую дверь спальни. «Разбуди меня, когда закончится сентябрь!» Тот момент будто повисает между нами невидимой связующей нитью, папа словно бы говорит о том, что он всё прекрасно понимает, и готов меня поддержать. Потому что сейчас мне предстоит пережить всё это на собственном опыте. Я молча киваю и посылаю отцу благодарный взгляд. — Идём, — Энди разворачивается и первым выходит из комнаты. Мы выходим наружу обычным путём, через гряды облачных гор. Но в этот раз меня не интересуют окружающие пейзажи, и как-то совсем нет настроения восхищаться чем-либо. Все мои мысли на земле, с моими родными. Как я вообще мог забыть о похоронах? Всю дорогу мы идём молча. Видимо, отец понимает, что я не испытываю желания болтать и хочу побыть в себе, со своими мыслями. Только когда мы доходим до самого края облачного коридора, он поворачивается ко мне и говорит: — Слушай, Билли. На самом деле, тут всё просто: тебе нужно сделать ровно то же самое, что ты делал при перемещении с облака на облако. Только на этот раз нужно пикировать до самой земли. Главное, ничего не бойся. В какой-то момент может показаться, что ты спускаешься слишком стремительно, но на самом деле в этом нет ничего страшного. Главное, помни, что даже если вдруг ты шлёпнешься на землю — это не причинит тебе никакого вреда. Мы не можем точно сказать, где окажемся, когда спустимся, но в случае чего сможем быстро исправить ошибку. Ты готов? Я киваю. Отец ненадолго сжимает мою руку и смотрит этим своим внимательным взглядом, после чего разворачивается и первым срывается вниз. Я следую за ним. Полёт дарит просто незабываемые ощущения. Я стремительно лечу к земле, периодически наскакивая на воздушные потоки, и будто скользя на них. Это очень похоже на так любимый мной сёрфинг, и на минуту я даже забываю о том, что меня тревожит. Но вот, земля со всем близко. Я раскрываю крылья, подставляя их встречным потокам воздуха, чтобы затормозить, а сердце сковывает жуткая, прямо-таки болезненная ностальгия. Мы зависаем над каким-то большим, оживлённым городом. — И что, куда теперь? Где мы, пап? — интересуюсь я, поёжившись. Не знаю, почему я это делаю: я ведь не могу мёрзнуть, хотя чёткое ощущение того, что по телу бегают мурашки меня не оставляет. — Подожди, дай мне секундочку. Энди с очень серьёзным, слегка нахмуренным видом, обозревает окрестности и, наконец, выносит вердикт. — Так, я кажется, понял. Мы вроде бы над Вашингтоном. Теперь я знаю, куда нам надо, за мной! Он взмахивает крыльями и резко срывается с места. Мне приходится тоже поспешить. При этом я вытягиваюсь параллельно поверхности земли и выбрасываю руки перед собой, заметив, что так делает отец. Видимо, это придаёт скорости? Внизу кипит жизнь: в Центральной Америке начинается утро. Уже не слишком рано, но и до полудня довольно далеко — самое время для утренних бегунов и собачников на прогулке со своими любимцами. Однако, я мало что успеваю рассмотреть, потому что мы летим на поистине головокружительной скорости. Реки, озёра, поля, леса, города, всё мелькает снизу, будто на смазанной фотографии. — Всё, прилетели, — объявляет отец, когда я уже успеваю слегка притомиться. — Мы в Бёркли.